• Рубрика: Кожа времени. Читать все материалы

Когда за близость к Манхэттену на нашу сторону Гудзона провели волоконно-оптический кабель для широкополосного доступа к Интернету, я, не понимая значения половины использованных здесь слов, подписался первым.

— Ну как? — спросил с завистью товарищ, до которого кабель еще не дотянули.

— Будто в Америку переехал, — ответил я, не задумавшись, но так искренне, что он сразу поверил.

Это был решающий шаг по пути приобщения меня к сетевой цивилизации. До этого Интернет был скорее аттракционом. Тогда я еще только начал осваивать киберспейс и путешествовал по нему, прикрывшись псевдонимом Snowball, которого представлял себе почему-то молодой негритянкой. Такие же новички тогда сбивались в виртуальную толпу и горячо обсуждали мистические последствия компьютерной революции. В разгар New Age многим, как мне, казалось, что слипшееся человечество выйдет на новый уровень интеллектуальной мощи и духовной прозорливости. Интернет откроет нам третий глаз, заменит язык, исправит мозги и создаст новую — коллективную — особь.

Возможно, так и будет, но тогда, на заре, эти мечты были явно преждевременными. Дождавшись светлого дня, когда Интернет заговорил по-русски, я получил от него первую весть на кириллице:

— Хочешь поймать кайф без денег? — спрашивал он меня и сам отвечал: — Нюхай хрен.

Но уже было поздно, и ничто не могло погасить мой энтузиазм. Интернет раскрылся во всей своей красе и оказался тем, чего я, сам того не зная, всегда ждал. Универсальная компьютерная цепь, объединяющая весь мир в одно информационное поле, — дитя просветительской утопии. Прообразом Интернета была великая французская энциклопедия, которую ее редактор Дени Дидро считал вторым миром, способным в перспективе заменить первый. Благодаря системе ссылок собранные здесь сведения из всех областей знаний срастались в один информационный организм. Однако в стремительно меняющемся мире энциклопедия слишком быстро стареет. Поэтому ее понадобилось скрестить с газетой, чтобы от их брака родился самый могучий из всех информационных инструментов: Интернет.

Дорвавшись до него, я ошалел от восторга, который так и не остыл даже тогда, когда стал привычным. Особенно после того, как я увидал, как Стив Джобс показывал телезрителям первый планшет. Объясняя его стати, Джобс светился от счастья. Это была не реклама, а проповедь, и я не устоял. С тех пор у нас появился новый, вроде кошки, член семьи. Гений простоты, доброты и привязчивости, айпад и в самом деле занимает промежуточную ступень между живым и неодушевленным миром. Эта ученая машина — праздник, который всегда с тобой: под боком, подушкой, под мышкой, в дороге, в постели, за столом. Как будто у экрана выросли ноги, или точнее — колеса.

— Компьютер, — говорил Джобс, — должен стать велосипедом для интеллекта.

— Важно, — добавлю я, — что не поезд, не автобус, не грузовик, а велосипед: индивидуальный транспорт, который везет нас скорее в лес, чем на работу.

Открыв гениальное средство для просвещенного досуга, я научился читать на нем книги, спасая балки, просевшие от тяжести семитысячной библиотеки. Я приобрел картинную галерею, посетил полмира, узнал, что хотел, сфотографировал, что мог, и привык ничего не предпринимать без его совета. Более того, я так и не смог прийти в себя от удивления. Как на небольшом экране, который я бесцеремонно таскаю по дому в кармане халата, помещается то, о чем я грезил еще в пионерском детстве: мировая культура — вся и разом, без цензуры и границ, всегда и даром. Ей-богу, будь у меня в юности такой волшебный инструмент, я бы обошелся без эмиграции.

В эпоху Просвещения даже лучшие умы верили в то, что, как только больше половины населения научится читать, люди неизбежно построят разумное общество. Дойдя до наших дней, это заблуждение умерло вместе с Бродским, который считал, что Россия изменится, когда прочтет «Котлован» Платонова.

Интернет обещал намного больше, и я в него слепо верил. Проведя молодость за железным занавесом, я подозревал, что всякое заблуждение — лишь плод запретов. Отрезанные от человечества, мы думали, что классик — это Фадеев, а не Джойс, что детективы — это «Щит и меч», а не Агата Кристи, что рок — это Дин Рид, а не Элвис Пресли. Все ценное, как Пикассо и Феллини, попадало к нам иногда и случайно. Об остальном рассказывало радио сквозь помехи.

— Теперь, — думал я, — когда Сеть ловит всех, мы станем умнее, и уж точно более образованными. Общедоступный, как вода и ветер, Интернет станет новой грамотой. Каждый, кто умеет им пользоваться, получает права на мудрость всего человечества. И действительно мы привыкли с ним советоваться, как с соседом, словарем, сонником и сплетником. Теперь на расстоянии одного клика располагается банк бесплатных знаний, газета честных новостей, александрийская библиотека книг, музей бесспорных шедевров, зал гениальных фильмов и концерт бессмертных опусов. Привыкнув к этому, мы никуда не торопимся, оставляя вечное, чтобы насладиться сиюминутным. Как говорил скупой рыцарь: «Я знаю мощь мою: с меня довольно сего сознанья…» Гордясь накопленным другими добром, умом и красотой, мы оставляем их на потом. А пока, прислонившись спиной к Парфенону, мы — для разминки — включаемся в Сеть, чтобы полистать обыкновенные чужие жизни. Обыкновенные, но чужие, и уже этим соблазнительные.

Социальные сети идеально подходят для того, чтобы удовлетворять зуд общения. Тем более что мы тщательно обезвредили свой виртуальный круг друзей, избавившись от городских сумасшедших, сельских идиотов и просто дураков. Оставшиеся более или менее разделяют наше представление о мире, а мы — их представления о себе и наболевшем. Мало кто пишет сюда о вечном, редко — с юмором, единицы — хорошо, зато многие — с претензиями на несовершенство мироздания или управдома. И этот поток ламентаций приводит читателей в кататоническое оцепенение, мешающее обернуться и войти в Парфенон.

Старая — брежневская — «Литературка» состояла из двух тетрадок. Первая вещала о высоком: народ, партия, родина и описывающая их литература. Зато вторая тетрадь будила любопытство и дразнила гражданскую чувственность хлесткими фельетонами под общим названием «Опять нет тары». Пропуская крупные достижения из первой половины газеты, мы отдыхали душой на мелких недостатках, описанных во второй. Иногда мне кажется, что весь Интернет устроен по этой модели. Храня золотой запас нетленного, он разменивает его на медные деньги склок (медиасрач), бахвальства («вчера мы ели омаров») и странных знаний: как извести тещу и завязать шнурки бантиком.

Магически этот обмен нехитрыми мнениями — действует как семечки бытия. Не позволяя от себя отвлечься, они мешают нам получить от Интернета все, что он может дать, если пользоваться им по назначению.

Но кто, собственно, знает, в чем оно состоит?

Каждый из главных инструментов знаний, бесспорно, направлял человечество, но не в ту сторону, куда собирался. Платоновский диалог, печатный пресс и голубой экран превратили нас в тех, кто мы есть, а не в тех, какими нас хотели видеть Сократ, Гутенберг и телевизор.

Зазор между предполагаемым и действительным заполняет эластичная, как губка, человеческая природа. Инерция легкомыслия сильней напора технологии. И чем умнее становится машина, тем упорнее мы сопротивляемся ее педагогической агрессии. Что нам ни дай, мы из всего делаем игрушку, обращая философию в комедию, книгу — в комикс, ТВ — в сериал, компьютер — в проектор скабрезных картинок, Интернет — в склад пустой болтовни.

Может, это и хорошо, ибо оставляет надежду на то, что пугающий многих марш прогресса не будет ни прямым, ни коротким, ни безвозвратным.