В центре эти карнавальные венцы раздают бесплатно —​и народ берет любые. Что с москворецкими зиккуратами, что с парадными вратами ВДНХ, что с радиатором старого «Москвича»: давно я не видала, чтоб «Москвич» в любом виде пользовался таким спросом!

А у лотков с юбилейными майками-кружками скучают волонтеры: здесь уж все за деньги.

В Парке Горького — ​шпалеры чайных роз и каскады белых гортензий, бронзовый «Дискобол» Манизера, цветные огни на набережной, холеные, как в Штутгарте, «лужки для лежания». Будет «огненная потеха» из Италии и исполинские белые Пьеро в надувных костюмах, с ходулями под балахоном — ​эти из Франции. Будут и наши уличные театры: фестиваль «Яркие люди» увеселил в этот уик-энд 450 тысяч москичей и гостей столицы. Еще будут аниматоры. И, конечно, салют! И никто никому не может дозвониться: музыка гремит, а главное — ​такой плотности смартфонов на одном пятачке никакая связь не выдерживает, во дожили до счастья…

Очереди стоят к кофейным киоскам с вполне европейскими ценами на латте. Это еще не предел: московское гулянье‑2017 предложит честному народу в Парке Зарядье устрицы, перепелок, лангустинов. И даже «шампанский бар», что бы это ни значило. Райский город у нас отстроен! Особенно ежели вспомнить пыльную траву и заросшие ряской пруды ЦПКиО 1970-х.

Или бедные праздники в Парке Горького 1990-х: за липкими столиками лупят таранку и поют под гармонь последние солдаты Отечественной, на набережной у Нескучного стоит на вечном приколе космолет «Буран»: никак не приспособят под аттракцион, но уж летать он не будет точно.

А у пристани на Москве-реке в грязной воде медленно кружится раздутый труп белого дога.

От бедного (и очень страшного!) пса до белых Пьеро и белых гортензий прошла четверть века.

Выбор меж той и этой Москвой однозначен. Но покоя нет. Все кажется, радужный шар лопнет.

Та Москва, жестко затянувшая пояс, — ​как вся страна — ​была честна в своей скудости. Та Москва, быстрее, чем страна, пошедшая вперед, казалась (по крайней мере москвичам) территорией опережающего развития. За ней потянулся (да, через несколько лет) Питер. За ним — ​города-миллионники, новые точки роста. И кружки на карте поменьше: от Ханты-Мансийска до Коломны.

Лет пять назад казалось: «зона порядка» будет медленно расширяться, пока не накроет всю РФ.

И блеск столичных салютов, газонов, бутиков, гастролей не будет резать глаза никому. Когда-нибудь. Не при нашей, конечно, жизни.

В последние годы эта тихая вера в медленный прогресс осложнилась, мягко говоря. В силу многих обстоятельств. И юбилейное кипение Парка Горького осенью 2017-го вдруг приводит на память «Судьбу барабанщика» с карнавалом 1938 года в тех же аллеях: «Бродил я долго, но счастья мне не было. Музыка играла все громче и громче. Было еще светло, и с берега пускали разноцветные дымовые ракеты. Пахло водой, смолой, порохом и цветами».

Фон гайдаровского праздника понятен. Сравнивать его с нашими днями нельзя. Но — ​неуютно.

И так же неуютно на пике юбилея — ​10 сентября на Тверской. Здесь явка — ​не 15%: кажется, в бумажных коронах и с мороженым тут гуляет полстолицы. Да, праздничные затеи Москвы стали чуть более городскими: ни телег с тыквами, ни банок с вареньем, ни розовых пингвинов в ушанках, ни арок с бумажными цветами — ​красоту трехлетней давности столица сдала в архив.

Но более «бюджетными» артефакты городского праздника не стали. С изумлением проталкиваешься меж гипсовых и картонных муляжей всего того, что вроде бы здесь любишь. Игрушечный дом Рябушинского и игрушечная Шуховская башня, те же высотки и модель фабрики «Красный Октябрь», гипсовые ассирийские быки из Пушкинского музея и покрытые бронзовой краской статуи со станции метро «Партизанская», огромные фото мозаик «Маяковской», москворецкие мосты с картонными автобусами, все тот же космолет «Буран» — в виде очень большой игрушки, бодрые билборды с Пастернаком и Цветаевой, (словно им по замыслу церемонимейстеров положено произнесть: мы дети твои, Москва! кому должна, ты всем прощаешь…). И даже научно-популярные лекции прямо на Тверской!

Что, в принципе, следовало бы одобрить… но прежде лекции в Москве шли не двадцать минут под гам и музыку — ​а подольше. И сроду не были частью энтертеймента, он же балаган.

На тех, прежних лекциях, на плечах тех, кто их читал и слушал, — ​Москва веками и стояла.

Из гама летит уличный стенд-ап, осколки клоунских реплик:

— Сколько все это стоит?! А народ страдает!

— Да вы не под тем углом в рот смот­рите!

Спросить «сколько?» все равно хочется. И праздничная Тверская, загроможденная игрушечными особняками, мостами, башнями, — ​кажется детской очень богатого ребенка.

Наследника Тутти. Методы воспитания, к нему применяемые, безумны. И даже опасны.

Между вечерним Парком Горького и утренней Тверской видишь, как из этой безумной амальгамы складывается стиль: салюты и устрицы, Манизер и Цветаева, «кукольные домики» Шехтеля в человеческий рост, радужные пузыри показного изобилия и ностальгия по СССР пузырятся и взбиваются в едином шейкере. Но эта смесь, ей-богу, гремучая.

Хотя бы потому, что через радужный пузырь телеэкрана на гуляющую Москву — ​простодушную, как наследник Тутти перед цветной грудой пирожных, — ​смотрит вся остатняя страна.