— «Театральное дело» тянется с мая. Однако большие художники, режиссеры не достаточно громко высказывают свое мнение. Почему?

— Я не верю в массовые заплывы. Не высказываются те люди, в основном, которые находятся в глубине проблемы, и знают о происходящем не по слухам, не из зрительного зала. Они не могут не взвешивать свои слова и поступки. Право каждого выбирать свой путь.

После майских волнений, связанных с обысками у Кирилла, неадекватным поведением органов в «Гоголь-центре», когда актеров держали как заложников, возникла сильная цеховая солидарность, и, кажется, не было человека, который бы не высказался, не подписал или не пошел к театру, в знак поддержки своих коллег. Вершиной было наше письмо, с которым Женя Миронов дошел до самого верха, и Путин сказал сакральное «дураки». Казалось, что худо-бедно, но сценарий будет развиваться в цивилизованном русле. Наивным ожиданиям пришел конец, когда арестовали Серебренникова. Начался второй, а теперь, после 4 сентября, уже третий раунд.

Ощущение ситуации, оно разное, но притом однозначно, что объединяет нас цеховая солидарность, тревога и надежда на справедливость и милосердие.

— Что в такой ситуации может сделать интеллигентный человек, от которого хоть что-то зависит?

— Самое главное — сделать все, чтобы со всеми людьми, проходящими по «театральному делу», обходились законно, не нанося вред ни психическому, ни физическому здоровью. Создать прецедент контроля за подобными процессами. Чтобы гуманизм, справедливость стали нормой.

— А что лично для вас значит арест Кирилла Серебренникова?

— Я хорошо знаю Кирилла. И первое, что я хочу сказать, что я ему очень сопереживаю. Он находится сейчас в страшно стрессовой ситуации. Никому не пожелаешь оказаться под арестом даже дома, особенно художнику. Потому что, и я настаиваю на этом, художник имеет особое устройство нервной системы, особую тонкость кожи. Разрушить это очень легко, тем более такими методами, которыми поступили с Кириллом. Я выражаю ему искреннее сочувствие и желаю ему выдержать, не сломаться и остаться самим собой.

Второе, я никогда не поверю в тот абсурд, который ему инкриминируют, что он якобы организовал преступную группу с целью хищения государственных средств. Не поверю просто потому, что у художника мозг устроен по-другому. Откройте «Этику» Станиславского: художник, человек с «обостренными нервами», вообще не должен вникать в устройство «конторских дел», не должен соприкасаться с бюрократической машиной, напротив, эта машина должна ему служить. Ключевые слова: приоритет художника над «конторой», подчинение форм организации театра интересам художника. Не наоборот. Это важно понять.

Покажите факты. Факта воровства пока нет. Как с Малобродским через месяц выяснилось, что он посажен незаконно. Кто понес наказание за то, что он сидел месяц в тюрьме незаконно? Тогда накажите тех, кто его незаконно арестовал. Так и Серебренникову предъявлено обвинение, но фактов, подтверждающих вину, нет. Однако его «закрывают».

— За такими показательными методами задержания должно стоять нечто большее, чем финансовые нарушения?

— Та экстравагантность, с которой все это происходило: ночью, под прикрытием тьмы, вытащить из кровати, засунуть в черный фургон, при свете луны везти девять часов в ржавых кандалах… Это что такое? Почему он в клетке сидит на суде? Он что — Емельян Пугачев? Убийца? Я категорически не могу понять: или это все делают «дураки», или это осознанный какой-то план.

— Как худрук одного из главных театров страны, с какими проблемами вы сейчас сталкиваетесь, чувствуете ли какую-то опасность лично для себя?

— Один пример. В 2014 году закончилась реставрация, реконструкция и техническое перевооружение БДТ. Она длилась несколько лет, проекты менялись, бюджеты тоже. Когда я вступил в должность худ­рука, первый год был посвящен стройке.

Несмотря на то, что театр вернулся в родное здание на Фонтанке, 65, еще в 2014 году, нами до сей поры не приняты работы и оборудование. Вопросов по реконструкции много. Мы оповещали Министерство не раз о недопоставках, о недоделках, о многом, в общем… При встрече министр сказал: «Подавайте в прокуратуру», что мы и сделали. «Дело реставраторов», видимо, будет иметь продолжение.

— Какие знаки творческому сословию подает власть «театральным делом»?

— Ну, не знаю. Это уже, как у меня дочка говорит, «вангование». Мы сейчас все гадаем, пытаемся расшифровать, что это за код? Что это за послание, от кого и кому? Битва башен Кремля? Устрашение типа: «Ты — следующий»?

— Что вы имеете в виду?

— Мне кажется, давно пришло время обозначить суверенные границы страны, именуемой Искусство. Определить законы, по которым эта страна существует, определить специфику, уникальность.

Искусство — это всегда путешествие в неизвестность. И, в отличие от культуры, занимается производством смыслов, а не их репродуцированием. Искусство — это своего рода «силиконовая долина», «свободная экономическая зона». Но вот такую «силиконовую долину» можно организовать не по географическому принципу, а во «внутренней Монголии», как называл ее Йозеф Бойс, где зайцы бегают, не зная границ…

Я уверен, что процветание государства напрямую зависит от свободного развития искусства. В идеальном мире художник может производить свой товар, назовем это так для удобства, только будучи абсолютно свободным. Свободным от всяческих рамок и ограничений. Для этого нужна иная регламентация и изменение системы контроля над финансовыми расходами. Вопросы отпадут сами собой.

— Вы действительно считаете, что это возможно?

— Возможно все. То, что сегодня кажется абсурдом, утопией — завтра может оказаться реальным механизмом регулирования сложных взаимоотношений художника и власти. Например, серьезно и скрупулезно переработанная, с учетом всех нюансов творческого труда, грантовая система, где главной единицей отчетности является факт художественного события.

Художник может год быть непродуктивен, а за ночь создать шедевр каким-то «неизвестным науке способом». Это особенная специфика свободного мозга. Художник отчитывается своим художественным продуктом, его отчет — творческий, а не финансовый.

Кирилл выполнил задачу, которая перед ним ставилась. Он сделал проект «Платформа», проект «Гоголь-центр». Нравится это или не нравится кому-то — это реальный художественный продукт. И в этой логике финансовый вопрос вообще не будет стоять: насколько правильно художник распорядился бюджетом, регламентируется только художественным результатом. Речь будет идти о целевом использовании репутации и таланта.

— А если спектакль не удался?

— Это тоже предмет для разговора. Пошили, к примеру, дорогую, замысловатую какую-нибудь обувь, к примеру, для Раскольникова или Треплева. Вышел артист на сцену, а эти ботинки ему — ну никак. Образ не складывается. Ботинки только мешают. Пробуем босиком. Все срастается. Ботинки не нужны. Деньги истрачены зря. То же про костюмы, реквизит, мебель. Это допуск, который необходим художественному организму — право на ошибку.

Это ботинки, а если декорации не пошли? А Тарковский, который переснял полностью «Сталкера»? А Кустурица, который переснял «Аризонскую мечту»? Потому что художественная мысль всегда не знает следующего шага, она всегда идет за интуицией, имеет право ошибаться.

— Вы готовы говорить с властью, которая посылает нам какие-то непонятные месседжи?

— Вне диалога я не вижу перспективы движения. Диалог нужен не только с властью. Диалог нужно налаживать и внутри сообщества. Нужно садиться за стол переговоров и не вставать, пока не выработаются положения, примиряющие все стороны. Пусть на это уйдут месяцы, годы.

Театр — очень пассионарная вещь, и в интересах общества, власти иметь сильное, разнообразное, быстро и активно развивающееся искусство. Как говорил Даниил Дондурей: перестанут летать сложные ракеты, если перестанет существовать сложный человек, а сложного человека формирует сложное искусство.

— Андрей, вы объединитесь с кем угодно на базе защиты Серебренникова, даже с людьми абсолютно противоположных взглядов?

— Кирилл должен быть на свободе, должен работать — это в наших общих интересах.

Беседовала Тамара Ларина — специально для «Новой»