— Вас не смущает, что радикально настроенные граждане подкрепляют свои посты вашими песнями?

— Смущает. По-моему, они дураки. Штука в том, что если запостить антисемитский, расистский или какой-нибудь другой экстремальный призыв вместе с нашей песней, то она это высказывание ослабит, а не усилит. Потому что явная же пародия. Они ведут себя ровно так же, как суд: рассматривают текст отдельно от исполнения. Я как филолог понимаю, что если взять несколько наших одиозных текстов и проанализировать, они вполне подойдут под статью. Текст песни «Синагога» (из федерального списка) отчетливо антисемитский. Но исполнение пародийное, травестированное, поет все это абсолютно съехавшая старуха, мой персонаж. Совершенно мракобесное существо, таких Вася Ложкин рисует. Песня — не листовка, не прямое высказывание, это речь персонажа, и значит, можно сразу ставить кавычки. Поскольку у персонажа один посыл, а у исполнителя прямо противоположный. Экстремисты — наши персонажи, а не соратники.

Энтео или кто-то из этой публики сказал о песне «Убивай космонавтов, они лезут на небо»: «Какая замечательная песня! Жаль, что это не всерьез». Они хотели, чтобы было всерьез, хотели бы реального насилия, хотя бы в песне. Но нет, это не к нам.

— А откуда вообще появилась идея травестировать мракобесов?

— Началось не с них, началось с обычных старух. Помню, как в детском саду на утреннике играл Бабу-ягу. Потом песни какие-то записывал. А потом познакомился с Вадимом Тонковым, который Вероника Маврикиевна. Он говорит: «Надо же, мне и в голову не приходило, что можно еще и петь в этом образе!» В общем, благословил. А поскольку я всегда любил рок, слушал Летова, это все совместилось. Периодически вижу по телевизору «Новых русских бабок», даже на концерте их был. В принципе мы с ними параллельно идем. Они окучивают свою аудиторию, массового телезрителя, а мы свою.

— Значит, Вероника Маврикиевна, скрещенная с панком?

— Скорее Авдотья Никитишна, на нее я больше похож, Маврикиевна более интеллигентная.

— Как вы относитесь к людям, от чьего имени поете? Вы за этот слой населения, против? Что вы вообще о них думаете?

— Это люди, которые меня окружают, когда я выхожу на улицу. Не секрет, что у большинства из них невысокий айкью. Проще говоря, дураки. И что теперь? У меня нет предубеждения против них, отвращения к ним — тем более. Это народ! Как можно быть против народа? Даже подумать страшно. Но за… Нет, их образ мыслей мне чужд. Вот несчастные таджики, которые живут у нас, они за или против? И я такой же таджик по сути. Совершенно чужой, хотя вроде бы родился здесь, всю жизнь прожил и собираюсь прожить оставшуюся. Я аполитичен. На выборы не хожу, хотя нет, много лет назад голосовал за Хакамаду. Просто потому, что она мне нравится как женщина. Красивая, на Йоко Оно похожа чем-то. Вот такие у меня политические взгляды.

— Сейчас всех любят делить на правых и левых. О вас говорят — правый радикальный хардкор. Вы правые?

— Не могу говорить за коллег по группе, но я точно не правый. Когда в 1991 году был ГКПЧ, я был резко против, даже портрет Ельцина повесил на стенку. Ну какой же я правый. И опять же, о ком мы говорим — о нас или о персонажах? Если о персонажах, то они не правые, они ультраправые, правее них только стенка.

— В 1990-е многие сокрушались, что у нас больше нет андеграунда, все продались, коммерциализировались. А сейчас, после серии запретов, ощущение, что опять появилась подпольная сцена. Вас, «Кровосток» и еще несколько групп практически загнали в подполье.

— Я бы не был так категоричен. Недавно мы выступали в Таллинне с «Кровостоком», я смотрел на них и думал: «Это же успешный коммерческий проект». Да, был суд по их поводу, их прижали на какое-то время, а сейчас они отлично себя чувствуют и без проблем собирают большие залы. Запреты в итоге ведут к увеличению популярности. Мы можем сейчас вообще никаких новых песен не записывать, а просто пожинать плоды славы. Популярность будет держаться исключительно на запрете. У песни «Наши иконы» под два миллиона просмотров на ютубе. Довольно большая аудитория для подпольщиков.

— Но ведь у вас отменяют каждый второй концерт. Статистика, близкая к временам Черненко.

— Не каждый второй, чаще.

При этом они любят ходить на концерты. Сидят смотрят, им нравится. Фээсбэшники записывают видео, чтобы потом проверить на предмет экстремизма. Хорошо, мы не против. Плохо другое: концерт зависит только от их желаний и настроений. И всюду своя специфика. В Белгороде, например, действует программа по духовной безопасности региона. Самое тяжелое и страшное, что может там выступить, — это «Мумий Тролль». В каких-то регионах получше с борьбой за духовность, в каких-то похуже. Даже в Москве все зависит от района, от людей, которые сидят в местном ФСБ, в местной прокуратуре. Общая установка — нельзя, но иногда срабатывает человеческий фактор и принимают положительное решение. Кстати, непонятно, почему нельзя. Ну хорошо, несколько песен признаны экстремистскими, но нас-то как группу никто не запрещал, и я не знаю механизма, по которому можно нас запретить. Может, есть какой-то черный список негласный?

Последний год мы чаще играем за пределами России, чем дома. Дома все, что ни планируется, срывают. В марте был запланирован концерт в московском клубе «Чайна таун» на Китай-городе. Пришли фээсбэшники, говорят: «Концерта не будет». Мы говорим: «Нет, будет». Они ушли, а следом приезжают пожарные и находят кучу неполадок по своей части. И концерт отменяют. Я каждый раз, пока не спою половину, все жду, что придет какой-нибудь дядя, скажет: «Уходите, концерт окончен». Половину пропел и думаешь: «Ура!» Это как чудо.

Ей-богу, лучше бы фээсбэшники следили за террористами, а не за музыкантами, тогда, может, и взрывов бы не было. Полиция, прокуратура, ФСБ слишком много внимания уделяют людям, от которых не исходит реальной опасности. Человеко-часы, ресурсы — все это можно было бы потратить как-то иначе.