«Агрессия сегодня — симптом дикой заброшенности» 

Существует очень неприятная статистика: за последние несколько лет в стране невероятно вырос уровень домашнего насилия. Цифры резко расходятся по регионам: где-то он вырос на 20%, а где-то и в два с половиной раза. Специалисты говорят, что ключевую роль в этом росте сыграл закон о декриминализации домашнего насилия.

Я живу в таком кругу, где о домашнем насилии слышать не приходится. Я о нем и не слышу. Скажу более того: наше поколение, пожалуй, несколько жестче относилось к детям. Мы в 1970-х могли (пусть крайне редко) прикрикнуть, шлепнуть. Наши выросшие дети по отношению к своим детям этого не делают никогда. Значит, есть и миры, где домашнего насилия стало меньше. А вот государственное насилие… оно сильно возросло. Государство, конечно, давно приватизировало насилие: такова его природа — всегда и везде. Пожалуй, государство как институт без насилия и не могло бы существовать… Но — где граница допустимого? И в каком направлении она сдвигается? В России, сегодня. Десять лет назад уровень государственного насилия был явно ниже. Болотная и «болотное дело» обозначили черту новых времен. Когда-то мы видели в телевизоре, как жестоко волокут полицейские демонстрантов в США и других «неправильных» странах. Сейчас — все чаще видим, даже в своем безмятежном телевизоре, как волокут y наши полицейскиенаших демонстрантов.

Еще раз: где граница допустимого и куда она сдвигается? У нас с 2015 года несколько раз пытались и пытаются внести поправки в закон «О полиции». Последнюю по времени попытку группа депутатов Госдумы сделала весной 2017 года. И если такие поправки (а суть их — в утверждении принципа «презумпции невиновности полиции») будут приняты… вот это обязательно обернется ростом насилия! Я «принципа презумпции невиновности полиции» боюсь гораздо больше, чем ограбления в подворотне.

О стихийном, уличном, низовом самовыражении… Год назад возле Дома кино на победителей конкурса «Мемориала», конкурса школьных исследовательских работ о ХХ веке и на членов жюри (а я была среди них), напали молодые люди патриотического толка. С пузырьками зеленки. И самым сильным чувством моим тогда было чувство ужасной жалости к нападавшим. Потому что… это тоже наши дети. В их одичании отчасти виноваты мы все. И государство, которое позволяет так самовыражаться. И школа, которая так учила… истории, в том числе. И их семьи. И среда, та часть общества, в которой эти ребята созрели и стали сами собой. И ощущение, что эта среда в стране расширяется, что ее границы тоже сдвигаются — незаметно для нас. Я живу недалеко от стадиона «Динамо». Пока он не встал «на реконструкцию», я довольно часто наблюдала толпы болельщиков. Это тяжелое зрелище.

Можно повторять себе, что стадион — способ сбросить пар, выпустить часть агрессии, что агрессия есть в любом человеке, она — залог выживания, в конце концов некая доля ее — в любом существе — необходима… Но чувство остается то же: отчаянной жалости и неловкости. Высокий уровень агрессии, который мы сегодня наблюдаем, — симптом общественного состояния. И дикой заброшенности молодежи. Это чувство — агрессия как симптом заброшенности — возникает не только у стадиона «Динамо». Я честно прослушала прогремевший баттл Оксимирона и Гнойного. Да, баттл: ребята (одаренные, кстати, несомненно!) сражались всерьез. Это соревнование и было сутью. Соревнование за зрителя. За долю аудитории. И в конечном итоге — за бабло. В том, что считалось искусством прежде, всегда жили три темы: любовь, жизнь и смерть. К ним, в конечном итоге, все сводилось. В баттле О. и Г. ни одной из этих тем не было. Они изощренно поносили друг друга под восхищенные или негодующие вопли групп поддержки. Яростная, временами смешная схватка соперников ради очень конкретных и простых вещей — продвижения, лайков, успеха, денег, в конце концов, которыми успех и определяется.

Была — только дикая, яростная гонка. Схватка вещей. А уж если и мелькает какая-то женская фигура в этой схватке, то исключительно чтобы оскорбить и унизить, «замочить» соперника. Если именно это и есть современное искусство, завтрашний день мира, я, пожалуй, останусь с полупомешанным Доном Кихотом и вовсе безумной Офелией. Их безумие мне милей этого, современного. Впрочем, их агрессия была хорошо дозирована, она была «бесконтактна»! — чего не скажешь о футбольных фанатах. А тем более о той шпане, которая способна убить такого же молодого человека только по той причине, что его шапка им не понравилась. Наш вид гомо сапиенс очень агрессивен. Некоторые антропологи считают, что именно он истребил своих современников и родственников, оставшись «царем природы». Взаимоистребление — одна из версий нашего общего будущего. Если агрессию не научимся подавлять, обуздывать, преобразовывать в энергию созидания, а не разрушения.

Последние двадцать лет нам внушали, что прав всегда сильный, главное достоинство — сила. В итоге выросло поколение, которое так и думает. Все помнят мутные парамилитарные группировки типа «Наших», людей на ставке и с лицензией на насилие. А теперь уже можно и без лицензии.

Человек с внятными понятиями о добре и зле не пойдет на улицу убивать. Есть ряд простых истин: слабых обижать нельзя, бить людей, даже если они тебе очень не нравятся, нельзя. Худо-бедно большинство стран, кроме самой уж африканской и азиатской глубинки, сумели внушить своему населению эти правила. А наше государство заняло неожиданную позицию, оно внушало и в конце концов внушило своему народу, что когда сильный бьет слабого — это хорошо, потому что он сильный. У нас нет тормозов, на нас не распространяются общечеловеческие принципы. Одним дадим по морде, другим взятку, победа будет за нами! В людях воспитывались худшие черты, и когда-то оно должно было проявиться. Вот и проявилось.

После стольких лет этой пропаганды народу уже не нужна санкция, душа горит, кулаки чешутся. Оппозиционеров, которых рекомендуют бить власти, очень мало, на всех не хватит, а желающих подраться миллионы. Зато кругом полно слабых, стариков, женщин, которые не могут за себя постоять. Бей не хочу.

Подавляющее большинство этих случаев остается безнаказанным. Не думаю, что есть какой-то приказ сверху, но, с другой стороны, это веское напоминание оппозиции и вообще всем: защитить от народного гнева вас может только власть. Если захочет.

В прогностическом «Конвое» Алексея Мизгирева была показана страна, попавшая в замкнутый круг насилия. И вот спустя пять лет прогноз сбывается: побои — не насилие, а средство коммуникации; православные боевики и благочинные радетели за нравственность, полицейские и уголовники, трезвые и пьяные соревнуются друг с другом в лютости.

Все мы живем очень близко от насилия. Началось это не вчера и даже не в прошлом веке. И власть, и само общество приспособились, привыкли жить с открытыми дверьми, через которые эта жестокость проходит. Эти двери то открывали, то прикрывали. Сейчас — последовательно открывают. Словно какой-то невидимый голос прошептал: «Можно». И вся пена в социуме, в человеке пошла наверх. Думаю, что нынешние вопиющие случаи в Сургуте, в Парке Горького, в Черниговском СИЗО — даже не вершина айсберга, маленький осколок вершины. Об этом общество узнает благодаря журналистам, эти случаи попадают в фокус внимания. И, возможно, какие-то из них заслужат следствия. А то, что происходит в теле страны, в больших городах, деревнях и поселках похоже на массовый психоз. Культ насилия процветает, и не только мальчики, взрослые дяди, дружными рядами идут в секции единоборств. Закон больше не защищает. Люди боятся и остро понимают, что защищать себя нужно своими кулаками.

Меня не пугает насилие. Куда страшнее жестокость. Это не одно и то же. Жестокость — это неуважение к человеку. Порвать, затоптать, додавить, добить. Посмотрите, как люди двигаются по улице. Человек идет через тебя, через тебя автомобили едут. Тебя не замечают. Поэтому бесконечное число микроконфликтов. На них уже не обращают внимания. Но когда сильный встречает слабого, стычка может закончиться смертью. Об этом я три года назад снял «Конвой». О том, что личность человека уничтожают в особо жестокой форме, не имея на то причин, мотивировок. У меня уже тогда было ощущение, что этот девятый вал агрессии приближается. И вот мы в нем барахтаемся.

Не хочется заболтать эту проблему. Ситуация опасная и касается каждого: от богатыря Емельяненко до случайных прохожих или гастарбайтера, на которого москвич разозлился и откусил ему ухо. Есть только я и мои цели, и никого вокруг. Тотальное презрение. Еще недавно друг другу не доверяли, сегодня — презирают. Ударил пьяный журналиста в прямом эфире, и как радостно, ликующе это распространялось в интернете. Даже в рекламе использовали. Это всех позабавило.

Долгое время было ощущение двойного мира: там «где-то далеко» воюют, горят, взрываются, бьют, сажают невинных… Мы здесь в своем безопасном пространстве. Бывший мэр Лужков сказал: «Кольцо безопасности сжимается». Похоже, никакого кольца и нет. Мир становится однородным, серым, всюду приходит сила. Когда начались «болотные хождения», крепкий парень с «Уралвагонзавода» попросил разрешения, мол, если что — приедем, с этими с ленточками разберемся. А что имел в виду этот человек? Что приедут парни с кусками арматуры и этим слюнтяям раскроят головы. Но ведь никто его не одернул. И вот это уже не только на Урале. Уже в столице.

В конфликте с трагической развязкой в Парке Горького участвовали не бомжи, не дикари, слезшие с дерева. Пишут, что артисты. Я, правда, таких артистов не знаю, но очевидно, что не асоциальные психопаты. Да и сам парк недавно стал действительно «парком культуры» с дружественной средой. Там цвели все цветы. Но в стране все поменялось: воюем с толерастами, либерастами, пиндосами. В скандинавских странах сажают родителей, оставивших дома ребенка без присмотра. У нас призывают к физическим наказаниям детей, и каждый третий соотечественник одобряет подобный «метод воспитания».

И все эти прекраснодушные споры, кто мы: Азия или Европа? Словно все забывают, что Петр окно-то в Европу рубил. Не в Азию. Туда хотел, в страны, где жизнь человека, его уникальная личность представляет собой ценность. Сейчас сквозь отношения, сквозь поступки власти, акценты и интонации идет очевидная установка: «Можно». Особенно тех, кто про Европу базарит. Можно и нужно.

Уже очевидно: общество нездорово. Болеет плотно. Но я не заметил, что в образовательных и культурных министерствах, в телевизоре кто-то всерьез озаботился взаимодействием с тонким душевным миром людей, с оздоровлением морального климата. Все наоборот. Рубим дверь в противоположную от мировой цивилизации сторону. Во тьму. И постепенно это всеобщее «Можно!» из подсознания вырывается наружу, превращаясь в «Нужно!» Остановить это движение в темноту пока некому.

Что делать людям, понимающим, что закон не защитит, никто не защитит? Вновь начались разговоры о легализации оружия. Будем держать дома обрезки арматуры, биты, оружие? Если этот поток нагнетания ненависти не остановить, то зальется все кровью. Колесо начинает крутиться. Страна вырежет сама себя.

Насилие — это способ передать послание. Примитивный, архаичный, пещерный. А послание простое: молчите, будьте лояльны, не высовывайтесь, не одевайтесь в яркое, не занимайтесь политикой, не занимайтесь современным искусством. Бесконечное количество вариаций, а суть одна: правила устанавливаем мы, а не вы. Никак по-другому управлять страной у начальства не получается — мало денег, убедительных идей нет, нет программы на будущее. Как управлять огромной страной? Только так, считают они. И действительно маркировка «свой-чужой», которую они применили к нам, самый простой, известный еще с древних времен способ сплотить племя, сделать его управляемым.

В головах начальства заложена формула самооправдания: почему мы применяем насилие? А как иначе? Народ такой, дикий, вот посмотрите, морды друг другу бьют, с ними иначе нельзя. Наши руководители живут в искусственном сконструированном пространстве, у них нет обратной связи с людьми. Это только кажется, что они выражают волю большинства, волю народа, на самом деле они его смертельно боятся. Если народ перестанет их слушаться, никакой полицейский аппарат не поможет.

Практически на каждом митинге я видел, как полицейские лупят ботинками в живот, дубинками по голове женщин, детей. Так ведут себя представители власти. Население смотрит на них и делает так же.