Исследования масштабов вывода денег из России в льготные налоговые юрисдикции подтверждают самые мрачные опасения экономистов и политиков. Офшорный капитал отечественных компаний достиг 62 трлн рублей — это сопоставимо с 72% годового ВВП России и втрое больше, чем золотовалютные резервы страны. Горстка сверхбогатых россиян и крупнейших компаний хранит на счетах в Панаме (читайте наш спецпроект «Офшоры.Вскрытие»), на Кипре и в других офшорных зонах примерно столько же денег, сколько осталось у всего остального населения внутри страны. Или, если использовать другое сравнение,

В официальной статистике такой информации, разумеется, не найти. Это выкладки трех ведущих мировых специалистов по неравенству — Тома Пикетти, Габриеля Зукмана и Филипа Новокмета (все трое — выходцы из Парижской школы экономики, но Зукман сейчас работает в Университете Калифорнии). Экономисты подготовили доклад «От Советов к олигархам: неравенство и собственность в России, 1905–2016», опубликованный частной исследовательской организацией из США — Национальным бюро экономических исследований.

Чаще всего Пикетти и его коллеги собирают и анализируют глобальные массивы данных, но на этот раз они посвятили подробную статью отдельной стране. Это связано с особой траекторией развития России после распада СССР — офшоризация экономики и разрыв в доходах между богатыми и бедными достигли здесь критических значений, которые не характерны ни для развитых стран, ни для других посткоммунистических режимов. Для авторов доклада это пример крайней формы олигархического капитализма, который подтверждает их центральный тезис о несовместимости высокого уровня имущественного неравенства с устойчивым развитием страны.

И хотя методологию Пикетти постоянно критикуют из-за недостаточной надежности данных (больше всего вопросов вызывает использование государственной статистики советских времен), выводы главной академической звезды в экономике и автора мирового бестселлера «Капитал в XXI веке» невозможно оставить без внимания.

В любой стране мира владельцы крупного капитала занимаются тем, что изобретают различные способы минимизации налоговых платежей — экономические стимулы везде действуют одинаково. Зукман в своих предыдущих работах посчитал, что в мировых офшорных зонах находится $7,6 трлн. В 2014 году 50 крупнейших американских компаний, по данным Oxfam, держали в налоговых гаванях $1,4 трлн.

Однако в относительном выражении это лишь 8% экономики США. Примерно такой же процент своих богатств хранят за рубежом европейские элиты. Возвращение этих активов в родные юрисдикции и их вливание в налоговую базу, безусловно, стало бы мощным импульсом в борьбе с неравенством, но качество жизни среднего американца или европейца, вероятно, изменилось бы не слишком радикально.

Из-за коррупции и отсутствия институтов правовой защиты бизнеса российская экономика лишается не просто небольшой части корпоративных сверхприбылей, а едва ли не половины своих потенциальных активов. Провал кампании по деофшоризации показывает, что проблема тут лежит гораздо глубже, чем в случае западных стран. Российские бизнесмены стремятся не столько уклониться от практически льготного подоходного налога в 13% — напротив, в других юрисдикциях они готовы платить вдвое больше, только бы не сталкиваться с российской налоговой и судами.

Даже если опустить вопрос о происхождении офшорных состояний российских богачей, возможный общественный выигрыш от возвращения этих денег в Россию выглядит крайне весомым. Самые консервативные оценки предсказывают 400–500 млрд рублей дополнительных налоговых поступлений в бюджет каждый год — это объем федеральных расходов на здравоохранение в 2016 году.

Если же хотя бы часть этих денег инвестировать в российскую экономику, то эффект может быть гораздо более сильным. К примеру, стратегия Столыпинского клуба предполагает, что для роста российской экономике не хватает 1,5 трлн рублей в год в виде кредитов бизнесу. Экономист Михаил Дмитриев предлагает выделять эту же сумму на финансирование инфраструктурных проектов.

Впрочем, это разговоры в пустоту — богатые россияне, сделавшие состояния как в частном секторе, так и на госслужбе, совершенно по-другому представляют себе «национальные интересы» России.