Порыв обернулся хорошей книгой, в которой беспристрастность, конечно, не ночевала. «Особо чувствительным написанное может показаться донельзя непорядочным и бесстыдным», — отступает автор в эпилоге. Но потом снова делает шаг вперед: «Не моя вина, что кое-что из написанного не отвечает изысканным эстетическим представлениям о государственных деятелях и политической жизни того времени».

«Эпоха Ельцина» неповторима в своем величии и в своей ничтожности», — держите в уме эти вощановские слова, когда будете читать «Записки политического проходимца».

Открытый для диалога

Чтоб хоть как-то скоротать время, просматриваю предновогоднюю прессу. А в голове свербит крамольная мысль: если сейчас соберу пожитки и, ни с кем не попрощавшись, отправлюсь домой доедать новогодний оливье, заметят ли мое отсутствие? Прихожу к выводу, что не заметят, и уже начинаю убирать со стола бумаги, как вдруг просыпается самый молчаливый из всех моих бесчисленных телефонов. С удовольствием бы проигнорировал его жужжание, но вынужден относиться к нему с должным пиететом, ибо у него над циферблатом наклеена полоска с магическим словом: «Президент».

— Вот чта-а… Скоро Рождество…

— Да, Борис Николаевич, через пять дней.

Судя по затянувшемуся шипению в трубке, шеф сомневается, стоит ли дальше продолжать разговор. Но, видимо, что-то ему все же от меня надо, и Ельцин, помолчав секунду-другую, продолжает развивать прерванную мною мысль:

— Так вот, сразу после Рождества ко мне приедет патриарх.

— И что в этой связи от меня требуется? <…>

— Надо подготовить информацию: чем конкретно за последние полгода президент помог православной церкви. Составьте такую, понимаешь, «шахматку», — кто-то убедил Ельцина, что суть любого вопроса можно изложить в виде таблички, что она гораздо нагляднее любого текста и требует меньше вре­ме­ни на изучение, — чтоб по горизонтали были церковные проблемы, а по вертикали — мои распоряжения, направленные на их решение.

— А что должно быть в полях таблицы?

— Внутри, что ли? — интонации в голосе президента представляют причудливую смесь удивления и раздражения. — Там должны быть конкретные результаты моих распоряжений: что восстановили, что построили… ну и так далее.

Самое простое — узнать про распоряжения Ельцина, в которых хоть как-то затрагиваются имущественные интересы церкви. Так что с вертикалью и горизонталью злополучной «шахматки» особых проблем не будет. Самое сложное — заполнить ее поля: в какие конкретно добрые деяния воплотились обращенные к церкви президентские милости.

Учитывая, что государева казна в данный момент пуста, а на кошельки вконец обнищавших прихожан у церковников надежды еще меньше, они занялись самым что ни на есть мирским и потенциально греховным делом — коммерцией. Что-то берут на внутреннем рынке, что-то продают на внешнем. А кто о таких операциях должен знать больше других? Российский министр внешних экономических связей. Поэтому мой первый звонок давнему товарищу Виктору Ярошенко, ныне сидящему в этом кресле:

— Ты церковникам экспортные лицензии выписывал? Помню, шеф давал тебе такое поручение.

— Попробовал бы я не выдать! <…>

— Ты не в курсе, как они распоряжаются своей экспортной выручкой? Может, храмы какие восстанавливают? Или иконы старинные приобретают на заграничных аукционах? В общем, в какие богоугодные дела свои денежки вкладывают?

— Кто ж их знает! Они ведь не сами торгуют, а передают лицензии своим контрагентам, а как те с ними после рассчитываются и куда что идет, так то нам неведомо.

— И кто те контрагенты, через которых они действуют?

— Если судить по бумагам — это какие-то мелкие фирмешки, причем в основном провинциальные. А уж кто за ними стоит…

По части сомнительной отечественной коммерции Володя Ряшенцев, президент «Российского дома», — непревзойденный эксперт. Если завтра какой-нибудь ушлый деляга правдами-неправдами прикупит и перепродаст Спасскую башню Кремля, то уже послезавтра Ряшенцев непременно поведает мне о том, как все было проделано. Поэтому ему мой второй звонок:

— Ты, случаем, не знаешь, что по лицензиям, выданным Московской патриархии, вывозится за границу?

— Да все без разбору! Нефть, мазут, черные и цветные металлы. Но особенно им приглянулись редкоземельные. Столько вывезли, что обрушили цены на мировом рынке. Недавно мы получили от Силаева задание продать за границу партию лопаритового концентрата (надо же ему чем-то дыры в бюджете затыкать), так никто не берет! Рынок перенасыщен!

— А что попы делают с деньгами от продажи сырья за границу?

— Друг мой! Во-первых, Патриархия сама ничем не торгует. Она нашла фирмы, которым просто переуступила лицензионные права…

— И что, на таких условиях коммерсантам с ней выгодно работать?

— Не то слово! Золотое Эльдорадо, друг мой! Мало того, что вывози практически что хочешь, так еще и налоги платить не надо! <…>

— И кому же так несказанно повезло? Кто их контрагенты?

— Где большие деньги, там всегда бандюки. Это вы, демократы, такие новые порядки для нас придумали.

Ряшенцев любит подколоть меня по поводу происшедших в стране перемен. Наши споры, как правило, оканчиваются одинаково. Он восклицает: «Ну и натворили же вы дел со своим Борисом Николаевичем!» — на что отвечаю: «Если б мы их не натворили, не было бы сейчас у тебя «Российского дома» и торговал бы ты джинсовыми «варенками» где-нибудь на Рижском рынке!»

Ряшенцеву нравятся такие диспуты. Поэтому ждет, как я отреагирую на его выпад. Не дождавшись, продолжает разговор уже не в полемическом ключе:

— Знаешь, что эти ребята делают? На вырученные от продажи сырья деньги покупают суррогатный алкоголь с контрафактными сигаретами и гонят эту дрянь в Россию многотонными фурами… Так что прибыль получают, я тебе скажу, охрененную!

— Все это любопытно, даже очень. Но меня в этой истории пока интересует одно: как Патриархия распоряжается экспортной выручкой, которую ей возвращают контрагенты?

— А вот об этом ты у своих коллег-журналистов поспрашивай.

Коллеги-журналисты, думаю, об этом едва ли что знают, а если и знают, то не захотят делиться — у них свой интерес. А вот Виктор Югин, возглавляющий в Верховном совете комитет по СМИ и связям с общественными организациями (с церковью, в том числе), — он может знать и может поделиться. По старой дружбе. Поэтому ему мой третий звонок.

— О, неужели наш Борис Николаевич наконец этим вопросом заинтересовался?! Я ему уже два письма на эту тему отправил — никакой реакции!

— Ты мне скажи, у тебя есть проверенная информация о том, как церковь расходует экспортную выручку от продажи лицензионных ресурсов?

— Есть, и немало, но надо бы слегка обновить. Дай мне дней десять.

— Нет, это много. Мне эта информация нужна до 7 января, до православного Рождества.

— Вот как? Подарочек патриарху готовишь? Смотри, проклянет!

Требуемая президентом «шахматка» с горем пополам составлена. Правда, получилась какой-то полупустой. Зато пояснительная записка к ней объемистая и, надо признать, свидетельствует не о том, чего хотелось бы шефу. Никакой благости, сплошной негатив.

Вместе с Югиным захожу в кабинет президента. Кладу на стол «шахматку», а поверх нее пояснительную записку, специально набранную крупным шрифтом. Ельцин не любит сюрпризы, а потому смотрит на нее с отвращением: это еще что такое?! Но все же начинает читать, и чем ближе подходит к концу, тем мрачнее становится.

— Та-ак, — это тягучее «та-ак» никогда ничего хорошего не предвещает, — и что же, по-вашему, я должен сказать патриарху?

Югин принимает удар на себя:

— Нам кажется, что надо сказать ему про табак и алкоголь. Негоже церкви зарабатывать на пороках своей паствы, да еще привлекая к этому сомнительных личностей.

— Та-ак, — шеф ребром ладони ритмично постукивает по столу. — Что еще?

— А еще, что помощь оказывается всей церкви, а не отдельным ее служителям.

Хочу развить эту мысль Югина, но не успеваю — Ельцин хлопает ладонью по столу и выносит вердикт, исключающий возражения:

— Не чужое берут, свое возвращают!

Мы понимаем, что аудиенция окончена, и идем к выходу. Ельцин останавливает меня:

— Павел, задержитесь, — поворачиваюсь и вижу в руках у него подготовленную нами справку. — Заберите свою бумажку.

Все же он удивительный человек, наш Борис Николаевич! Вроде бы слова грубого не сказал, а кажется, будто крепко выругал. И сразу возникает неосознанное чувство вины. Хотя в чем наша с Югиным вина? Неплохо было бы раскрыть ее нам или хотя бы намекнуть на нее. Шеф словно угадывает мою мысль:

— Церковь поверила Ельцину! А вы, что же, хотите… — листок взлетает над столом и неторопливо ложится на ковер. — Что церкви дал ваш Горбачев?!

Не могу сдержать удивление: почему же он мой? Но шеф, похоже, меня не слышит:

— Мы все входим в рынок! И священники тоже входят! А иначе останутся… — подбирая подходящее слово, Ельцин несколько раз бьет ребром ладони о стол, — останутся советскими, понимаешь! И пойдут просить милостыню у коммунистов. Или у вашего Горбачева. Вы этого с Югиным добиваетесь?

На следующий после Рождества день патриарх, как и обещал, приехал в Кремль. На сей раз встреча приторно-сладкая. Гость и хозяин поочередно восхваляют друг друга. В ответ на любое высказывание президента Алексий согласно покачивает возвышающимся на голове куколем. Ельцин отвечает взаимностью — с пониманием и готовностью реагирует на все пожелания Святейшего. А по завершении разговора оба удаляются на приватный обед.

На этот раз искать красное вино не потребовалось. Россия уже шагает по пути рыночных преобразований, и нехватка многих товаров ушла в прошлое. Одними из первых сгинули в небытие табачный и винно-водочный дефицит, за что особая благодарность народа, в том числе и Московскому патриархату.