Я учился в Ленинграде и присматривался к городу и его обитателям. Написать хоть что-то я смог, лишь когда впитал его и их, вжился и оброс друзьями-питерцами. Когда восторг стал плавным и обыкновенным состоянием, не замечаемым в обычной жизни. А фотографировал с отвагой и никому не показывал, потому снятое мной было несопоставимо с фотографиями тех, кого я сразу выделил: Витя Якобсон, Валя Брязгин и Володя Богданов.

Из этой достойной троицы ближе всех был Володя, хотя с Якобсоном мы сделали две книжки, и я не перестаю восхищаться его мастерством. Теперь уже по памяти. Он был великолепный газетчик. С лирическим уклоном. Насколько это было возможно в «Правде».

Брязгин явился мне примером ненавистного словосочетания «фотохудожник». Однако мастер был незаурядный и умел так снять и обработать изображение города, что оно просилось в иллюстрацию или в раму на стене.

Володя Богданов духовно и душевно совпадал и совпадает до сих пор с моим представлением о «невмешательстве портрета в жизнь живого человека». Его фотография тактична и дает представление не только о герое (а снял он великое множество людей эпохи), но и об отношении питерского интеллигента Владимира Богданова к ним. Не скажу, что всех своих героев он любит, но всех щадит. Он не пользуется властью фотографа над проживающим мимо человеком. Он терпеливо ждет, когда тот подаст Богданову неосознанный сигнал: «Снимай, я сейчас тот, кого ты ждешь».

Подчиняясь этому подсознательному диктату, Володя словно лишается выбора, потому что талант художника-наблюдателя мимо воли его решает, какой момент останется на снимке. И, разумеется, за мастером Богдановым остается то, что отличает искусство от ремесла — отбор. Этот отбор дает нам радость прикосновения к другим жизням и жизни самого Владимира Богданова, за которым я наблюдаю много лет. И восхищаюсь.

И восхищаюсь!