Когда над мировым горизонтом словесности взошла звезда молодого израильского профессора истории, никто еще не знал, что его новая книга заденет и напугает всех. Юваль Ной Харари завоевал популярность антропологическим исследованием «Sapiens», ставшим бестселлером в сорока странах, включая Россию. На этот раз все еще серьезнее: если первый том посвящен прошлому человека, то второй — его будущему, если оно у него, то есть у нас, есть.

«Homо Deus: краткая история будущего» — книга обо всем. Начиная с обезьян и заканчивая предполагаемым концом человечества (во всяком случае такого, как мы его знаем) автор рисует панораму развития нашего вида и намечает перспективы глобальных перемен. Если отбросить множество увлекательных зигзагов, вроде истории газона, эволюции батального жанра и причуд постсоветской политики, если отвлечься от черного юмора, парадоксов критического мышления и постоянных ссылок на новейшие (прошлогодние) научные статьи и монографии, то магистральную идею книги можно свести к одному абзацу.

— Человечество, — постулирует Харари, — всегда преследовали три напасти: голод, чума и война. Сегодня мы справились с ними. Все они перестали быть угрозой для подавляющего большинства. Даже война (несмотря на Украину, Сирию и террористов) не требует тех жертв, что ей приносили все эпохи за исключением нашей. Статистика показывает, что самоубийство уносит больше жизней, чем пули врага и бомбы шахидов. Справившись с прежними вызовами, мы ставим перед собой три новые задачи: бессмертие, счастье и обожествление.

Во всем этом Харари не видит ничего невозможного. Нанотехнологии в медицине вскоре смогут если не растянуть без конца, то по крайней мере удвоить срок нашей жизни. Женившись в 20, вкрадчиво спрашивает автор, согласны ли вы жить с супругой следующие сто лет? Счастье — более расплывчатое понятие, чем здоровье, но и его можно добиться умелым применением психотропных веществ и других терапевтических практик.

— Ну а богами, — говорит Харари, — мы уже стали. Пусть не одним всемогущим Богом, как у иудеев, христиан и мусульман, а такими по-язычески ограниченными богами, которым поклонялись греки и римляне. Наука уже умеет такое, что было недоступно Зевсу.

Центральный вопрос книги: каким будет человек, достигший всего перечисленного?

Дочитав до этого места, я сразу вспомнил Стругацких. Сходство ближнего будущего с тем, которое нам обещали братья-фантасты в своих уже давних книгах, становится все более поразительным. Когда я слышу про планы «Амазона» снабжать нас всем необходимым с помощью дронов, я вспоминаю их Линию доставки. Каждый раз, обращаясь к интернету, я поступаю так же, как их герои. А о «прогрессорах», вынужденных из-за невыносимого сострадания помогать отсталым народам вопреки их желанию, я успел спросить одного из авторов во время второй Иракской войны. Борис Натанович отвечать отказался: как я понял, потому, что это сбывшееся предсказание его не радовало.

Харари, однако, заставил вспомнить о другом наиболее опасном пророчестве Стругацких. В их зрелых книгах появились Homo Ludens, людены, мегатомы — бывшие люди, которые осуществили эволюционный скачок, обрели нечеловеческие возможности и раскололи нашу расу на две неравные части. Одной принадлежит вселенная, а другой в ней нечего делать.

В этом разделе своего труда Харари практичен и подробен. Достижения генной инженерии, утверждает он, вскоре смогут привести к появлению чудо-детей с повышенным уровнем интеллекта. Медицина будет не столько лечить, сколько улучшать нашу породу. Вмешавшись в слепую эволюцию, наука научится продлевать жизнь, увеличивать мощь разума, обострять чувства, обогащать опыт и развивать память. И это еще до того, как мы примемся скрещивать наши мозги с электронными и завершим когнитивную революцию.

Конечно, такая версия человека станет доступной только элите: очень богатым, самым умным и их детям. Собственно, так всегда и было. Ницше считал, что белокурые бестии, аристократы тела и духа, были умнее и выше ростом, чем их холопы. Революции и демократия обещали нам равный старт, хоть и не равный финиш. Но о каком равенстве может идти речь теперь, когда мир вот-вот научится «выводить» сверхчеловека, у которого уже чисто физически будет мало общего со всеми остальными? Его ждет наверняка блестящее, но совершенно непредставимое будущее. Как и Стругацкие, Харари не знает, что будет делать и во что играть этот Homo Deus, оторвавшийся от толпы простых Homo sapiens. Как и меня, автора намного больше волнует, что будет с нами.

Самая пугающая страница в книге состоит из одних цифр. Согласно недавнему (2013) экономическому прогнозу, не через сто лет, а всего лишь через 13 половина (43%) всех профессий в США перейдет к использующим алгоритмы машинам. Список удручающий и утомительно длинный. Исчезнет нужда в страховых агентах и спортивных судьях, кассирах и поварах, сторожах и водителях, ветеринарах и барменах. Такая же судьба ждет и тех, кто работает руками: строителей, плотников, спасателей, пекарей, даже моряков. Вслед за ними придет череда высоких профессионалов, которых надо учить по десть лет: например, врачей. Алгоритм может точнее поставить диагноз и вернее выбрать курс лечения, чем самый опытный доктор.

Непонятно, что (в преддверии такого будущего) мы должны делать уже сегодня. Ну, скажем, чему учить детей, зная, что им никогда не найти работу в тех областях, которые отменит машина?

Казалось бы, вся надежда на соблазнительную перспективу — стать художником. Когда философы объявляют, что Бог умер, что историческая необходимость не годится для Его замены, что мораль относительна, что мир зашел в тупик и лишился цели, то на выручку приходит эстетика. Надеясь на нее, мы ищем пожарный выход в искусстве. Харари сомневается в том, что такой найдется.

От него я узнал, что в Калифорнии уже довольно давно работает созданная компьютерщиком и композитором Дэвидом Коупом программа ЕМI (Experiments in Musical Intelligence). Она пишет музыку в стиле любого композитора — по пять тысяч опусов в день. Ухмыльнувшись простодушию автора, я загрузил с ютуба органную фугу а-ля Бах и убедился, что мне не по силам отличить ее от настоящей.

Хуже, что этого не смогли сделать студенты консерватории на специально устроенном ревнивым пианистом концерте, где алгоритмическая музыка исполнялась вперемешку с оригинальной.

Конечно, этот опыт показывает лишь то, что компьютер, как и человек, может быть безупречным фальсификатором. Изучив досконально чужие ноты (а также красочные мазки, сюжетную структуру или строение предложений), машина может вторить гению, но не заменять его.

Беда в том, что провокатор Дэвид Коуп уже разработал новую программу — «Эмили», которая пишет оригинальную музыку, а заодно сочиняет хокку. Их сборник вышел книгой, в которую наряду с машинными включили и человеческие стихи — без указания авторства. Отличить первые от вторых пока еще никто не сумел.

Понимая, что натворил, Харари в эпилоге делает шаг назад, точнее — в сторону.

— Чем больше, — пишет он, — мы знаем о будущем, тем труднее нам его предсказать. Ведь мы его меняем тем, что предсказываем. Может быть, в ответ на вызов машины люди сумеют найти в себе такие способности, которые будут недоступны алгоритму, но искать нужно уже сейчас.

Горько задумавшись над этой проблемой, я обнаружил обнадеживающий подвох в самом вопросе. Запуганные наступлением машины на нашу территорию, мы бросаемся защищать самое дорогое — свою необходимость в мире, проще говоря — рабочие места.

— Нет, — говорим мы, — как живая официантка лучше столовой самообслуживания, так и вся сфера человеческих контактов невозможна без людского присутствия, человеческой теплоты и не поддающейся расчету интуиции.

Такими аргументами можно ответить на каждый вызов прогресса, но это — тактика луддитов, а они всегда проигрывают.

Есть и другой поворот в этом сюжете, который мы рассматриваем в контексте исключительно современной культуры. В ее концептуальных рамках работа (будь то протестантская этика или марксистская мистерия труда) — высшая ценность. Мы — то, что мы делаем, и ценны, пока мы это делаем. Но это лишь один из возможных подходов. Сократ точно бы не согласился с тем, что призвание человека исчерпывает его профессия.

— Люди, — сказал бы он, — существуют не для того, чтобы что-то делать, а для того, чтобы кем-то быть, рассуждать, исследовать, понимать и становиться лучше.

Но разве не это твердили все учителя человечества: от Конфуция и Будды до Генри Торо и Льва Толстого? Мы не можем представить себе будущее без конторы и фабрики, но они-то могли. Мы не знаем, чем себя занять с девяти до пяти, но они-то знали. Мы боимся остаться без дела, но, может быть, лишь расставшись с ним, мы узнаем, зачем, собственно, нужны.

Нью-Йорк