Солдатскую казарму за номером 10 построили на Ханкале в начале января 1996 года. В нее должны были заселяться солдаты из палаток одной из рот 2-го батальона 205-й мотострелковой бригады.

Полковник Виталий Бенчарский, занимающийся розыском без вести пропавших и работой по освобождению пленных, попросил меня заселить в нее солдатских матерей, ищущих по всей Чечне своих детей и живущих где придется: в брошенных и полуразрушенных домах, разбомбленных вокзалах, а если повезет, то и у жителей Чечни.

Командиром 2-го батальона был двадцатисемилетний майор Гоча Деметрадзе. Он сам жил в палатке, правда, отдельной, причем вместе с женой, красавицей грузинкой, и двухлетней дочкой.

Для грузина Деметрадзе слово «мать» святое. Поэтому я легко уговорил его отдать казарму под размещение солдатских матерей.

Военные-тыловики были от этого не в восторге. Но ведь и они тоже люди и в конце концов не только смирились с этим, но и вынуждены были поставить полуголодных женщин на довольствие в офицерскую столовую.

Война в Чечне продолжалась и постоянно увеличивала количество матерей, живущих в 10-й казарме.

Я старался пореже бывать в ней (тяжело), но некоторые моменты, связанные с ее обитателями, запечатлелись в моей памяти.

К осени 1996 года в казарме проживали уже 233 матери. Причем многие из них расселились согласно российской (и советской) традиции… неуставных отношений. Те матери, чьи дети-солдаты пропали во время январского штурма Грозного 1995 года, жили в одном углу казармы. В другом жили матери солдат, пропавших в августе 1996 года. В третьем — чьи дети пропали между этими двумя трагедиями. В четвертом — гражданских: строителей, священников и т.д. Несколько отцов ютились где-то между ними.

Отцы проявляли себя менее эмоционально и более прагматично. Некоторые щеголяли в новеньком военном камуфляже (На Ханкале почти все продавалось). Это очень контрастировало с замызганным и порой драным камуфляжем солдат.

Осенью 1996 года я вытащил солдатика, пробывшего в плену около года. Он был родом с Дальнего Востока. Отец из 10-й казармы и сын, вышедший на свободу из ичкерийского плена, были счастливы. Я сопроводил этих счастливчиков на вертолетную площадку, чтобы вывезти из Чечни. Перед посадкой в вертолет вещи пассажиров проверял военный патруль. Из рюкзака отца они вытащили с десяток… штык-ножей от автоматов Калашникова. Я еле отбил этого горе-родителя от патруля.

Когда полковник Бенчарский заходил в 10-ю казарму, матери сразу же окружали его. Некоторые требовали от него освободить в первую очередь их детей, пропавших в январе 1995 года. А матери гражданских говорили: «Сначала наших! Ведь они вообще ни при чем».

И я их не осуждаю. Увы, горе не только объединяет, но и разъединяет.

Тот, кто начинал войну, об этом и о многом другом не думали.

А когда как порядочный человек попытался понять все ужасы войны, очень захотел ее остановить. И даже назначил дату мира. «С 1 апреля 1996 года начинается мир в Чечне», — заявил президент России Борис Ельцин.

Но он выбрал неудачную дату. Российский и чеченский народ всегда ее связывал с Днем смеха. Не поверили. Войну не захотели останавливать ни российские военные, ни боевики. Недовоевали. И мир по указу президента не наступил. Как говорится, джинн вылез из бутылки. Цепная реакция была в самом разгаре.

Матери со своими проблемами тянулись к генералам. Но их, генералов, достаточно хорошо охраняли… от матерей.

Но вот пришло тепло. И с весенними первыми птичками прилетел на Ханкалу министр обороны, генерал армии Павел Грачев. Нас всех, офицеров и генералов, загнали в солдатскую столовую, она в торжественные минуты заменяла солдатско-офицерский клуб.

(Полуразрушенный клуб на Ханкале тоже был, но его использовали под гауптвахту для провинившихся солдат и офицеров, а также как острог для пленных чеченцев. Их ловили, как рыбу браконьеры, «сетями». Иногда в «сети» попадался один боевик…)

Но вернемся к министру. Выступая перед нами в столовой, он был очень спокоен и демократичен. Не требовал немедленно захватить Чечню и уничтожить всех боевиков. Говорил он немного, и я не помню, о чем. Но когда позволили задать ему несколько вопросов, он стал с неохотой отвечать на них.

Кто-то спросил о льготах и про квартиры. Я понял, что квартиры получат прежде всего семьи погибших офицеров, а льготные памятники на кладбище будут почти у всех: и у мертвых, и пока еще живых, и даже у без вести пропавших, которых никогда не найдут.

Солдатских матерей из 10-й казармы в столовую на встречу с министром не пригласили.

А они его караулили. Но надежная грачевская охрана их отодвинула. А один из генералов бросил им: «Еще нарожаете!»

О «сметанной» демократии

В «столице» военной группировки в Чечне — на Ханкале — кормили лучше, чем в «чеченской провинции». Тыловики здесь продукты почти не воровали. Офицерам и солдатским матерям, которые стояли на довольствии в офицерской столовой, давали щи да кашу, салат да компот в полном объеме. Контроль жесточайший. Не успевала уехать одна комиссия, как приезжала другая. Дальше Ханкалы все эти комиссии, как правило, не совались.

Но вот на какой-то праздник, кажется, на майский, офицерам на обед дополнительно выдали по маленькой баночке сметаны. А все — и офицеры, и матери — стоят в одной очереди. Но офицерам дают сметану, а матерям — нет. Казалось бы, какой пустячок! Но ведь женщинам эти «щи да каша» поднадоели. Хотелось чем-то себя побаловать. Ведь солдатской матери небезразлично, что она ест. Она хоть и в беде, но и в надежде. А денег на конфетку, баночку сметаны из Военторга у нее нет. А женщины месяцы и годы не работают. Я в офицерской столовой не смотрел в чужие тарелки. Но вот в солдатской столовой надо смотреть, и очень внимательно, чтобы никого не обижали. В общем, съел я свои «щи да кашу»и баночку сметаны слопал. И тут ко мне как к самому демократичному офицеру подходит одна из матерей, причем самая маленькая, худенькая, и говорит, что им, матерям, не дают сметаны. Я строго посмотрел на солдат, которые выдают пищу, и они на меня с испугом смотрят. Этих солдатиков я из подразделений вытащил, от казарменного хулиганства спас. И они благодарны мне. Солдатики говорят, что начальники-тыловики сказали, что сметаны всем не хватает. Поэтому выдавать ее — только офицерам.

Так меня «опустили» сметаной. Впрочем, как и других офицеров.

В общем, в молодой постсоветской России и демократия была подобна той сметане. Ее постоянно на всех не хватало.

Анна Пясецкая

Она москвичка. Высокая, стройная, красивая. Ее сын, солдат-десантник Николай Пясецкий, погиб 1 января 1995 года во время грачевского штурма Грозного.

Но гроб с его телом отправили на Уралдругой матери. Там и похоронили, не вскрывая гроб, как требовали военные…

А в это время Анна Ивановна Пясецкая ходила по Чечне и искала пропавшего сына.

А через несколько месяцев той же женщине на Урал прислали еще один «груз-200». На этот раз гроб вскрыли. Там действительно лежали останки ее сына. Так кто же был первый? Тело первого солдата эксгумировали. Останки идентифицировали через 124-ю лабораторию судебно-медицинской экспертизы Минобороны, что в Ростове. Это был Николай Пясецкий. Так Анна Ивановна нашла своего Коленьку…

У Анны Ивановны кроме Коленьки были еще и дочки. Потом пошли внуки. Она воспитывала и усыновленную дочку. В общем, забот у нее хватало. Но она осталась с российскими и чеченскими матерями, разыскивающими своих детей.

Когда ичкерийский бандит Руслан Хархороев показал женщинам место, где он казнил их детей — российских солдат, Анна Ивановна сама выкапывала трупы…

Иногда она приходила ко мне в «Новую газету». Как-то ее увидел главный редактор Дмитрий Муратов.

Подошел, поклонился, поцеловал руку и сказал: «К Измайлову в основном приходят люди с бандитскими мордами. Вы первый нормальный человек, который к нему пришел».

Анна Ивановна продолжала помогать матерям и во вторую чеченскую кампанию. Там, где не проходили офицеры Комиссии при президенте России по освобождению пленных, проходила она.

Мне кажется, найдя своего Коленьку, она никогда не испытывала страха. И, глядя на нее, я тоже не мог остановиться.

Роза Халишкова. Как спецслужбы с обеих сторон использовали матерей

Солдатские матери жили на Ханкале, но надеялись больше на себя. Они продолжали ходить по всей Чечне, встречаясь с боевиками в поисках своих детей.

А когда возвращались на Ханкалу, их с пристрастием допрашивали офицеры спецслужб.

Но боевики по части российских матерей тоже не промах. И они старались зачерпнуть от материнского горя.

Хотя солдатские матери не были носителями никакой военной тайны. Они жили только своей бедой.

Однако сволочи, готовые делать свое дело на материнском горе, находились и среди наших офицеров спецслужб, и среди боевиков.

Роза Халишкова из Кабардино-Балкарии. Ее сын — 18-летний российский солдат — пропал без вести в 1995 году. Роза — преданная мать, она ни капельки не жалела себя, чтобы найти своего сыночка. И я пытался его найти. Но среди пленных его не было.

Как-то Роза сказала мне с укором: «А я так на Вас надеялась». И продолжала искать своего сына.

Боевики-подонки ей говорят: «Мы поможем тебе найти сына. А пока ты можешь помочь другим матерям. Сообщи русским, что у нас двое пленных. Один тяжело ранен и вот-вот умрет. Мы их готовы уступить за $2000. Если они никому не нужны, то мы их расстреляем».

Дело было в начале апреля 1997 года. Чечня тогда уже была Ичкерией, и российские войска из нее были выведены.

Полковник Константин Голумбовский (он из Института военной истории) находился при российском представительстве в Грозном и занимался пленными. Когда Роза Халишкова сообщила ему о двух пленных солдатах, он с риском для жизни съездил в Ингушетию и занял там денег. Но бандиты передали ему только одного солдата, а когда он расплачивался, «схватили его за руку» и заявили, что русские офицеры за деньги выкупают пленных.

Костю Голумбовского удалось вывезти из Ичкерии, и он еще много сделал для спасения российских солдат и жителей Чечни.

Впоследствии он стал генералом, заместителем руководителя Комиссии при президенте России по освобождению пленных и поиску заложников. Я очень много и продуктивно работал с ним, как и с его начальником, руководителем президентской комиссии, директором Института военной истории Владимиром Антоновичем Золоторевым.

…Осенью 1999 года Розу Халишкову, как и трех ее подруг — российских матерей, ичкерийские бандиты захватили в заложники.

Роза провела в неволе полгода, осталась жива и продолжала поиски своего сына.

Надежда Чегодаева

Ее сын Алексей служил в 81-м полку. Без вести пропал в январе 1995 года. Надежда искала его по всей Чечне. Искала пять долгих лет. Некоторые люди подавали ей надежды. И мать верила любому звоночку. И этой безудержной материнской верой часто пользовались грязные авантюристы.

Некая Р. Могушкова, сколотившая банду и действующая совместно с ичкерийскими похитителями людей, убедила Надежду (что взять с нищей матери!) подключить к поискам сына активистов.

Надежда Чегодаева жила в Самаре. Ее беду знали многие земляки и очень хотели ей помочь. За дело взялись руководитель женского движения Самары Светлана Кузьмина и местный журналист Виктор Петров.

Они в июне 1999 года приехали вместе с Чегодаевой в Ичкерию и сразу же попали в лапы похитителей людей. Саму Надежду похитители «пощадили» — с нее просто нечего было брать.

Дмитрий Муратов, который сам родом из Самары, а его мама и сейчас там живет, сказал мне, что вся Самара стоит из-за этого похищения на ушах, и попросил сделать что-нибудь. Но и без этих слов я уже был в деле.

Мне очень многое мешало. Мешала начавшаяся в августе 1999 года очередная война, мешала непредсказуемость ичкерийских бандитов, которые не держали заложников на месте, а, преследуемые федералами, таскали их за собой по горам и лесам. Наконец, мешал… сам ГУБОП (Главное управление по борьбе с организованной преступностью).

Начальник этнического отдела ГУБОПа, полковник Михаил Васильевич Сунцов убеждал меня «не лезть поперек батьки в пекло». Дело в том, что его офицеры работали с неким проворовавшимся екатеринбургским бизнесменом и по совместительству местным депутатом Законодательного собрания, который к тому же был «болен» бандитизмом. Генпрокуратура «лечила» его, надев наручники. Депутат, вор, бизнесмен и бандит (в одном лице) дал слово ребятам Сунцова, что выкупит самарских заложников, а также находящихся с ними московского правозащитника Александра Терентьева и французского журналиста Бриса Флетье. Вся эта канитель продолжалась многие месяцы.

В конце концов Генеральная прокуратура сказала: «Нет. Закон для всех един. Вор должен сидеть в тюрьме».

К этому времени, а шел уже август 2001 года, французского журналиста Бриса Флетье как иностранца (то бишь льготника по-нашему) уже выкупили; московский правозащитник Александр Терентьев погиб — бандиты его заморозили, как фашисты генерала Карбышева; самарский журналист Виктор Петров бежал, правда, со второй попытки, воспользовавшись суматохой и неразберихой в стане ичкерийской банды…

Дорогие читатели, вас удивляет «суматоха» и «неразбериха» в ичкерийской банде? Вы думаете, что неразбериха бывает только в высокодисциплинированных российских воинских частях? Ошибаетесь. Она, неразбериха, бывает и в бандах.

А что Светлана Кузьмина? Она бы тоже бежала с Петровым, но была обессилена и осталась умирать в Самашкинском лесу. Припасенную корочку черствого хлеба Светлана отдала Виктору и перед побегом перекрестила его…

Генпрокуратура, сказавшая «нет» вору-депутату-бизнесмену, развязала мне руки. Я вышел на криминального авторитета Лече Исламова (кличка «Борода»), который уже почти два года сидел в Лефортовском изоляторе ФСБ. Общались мы с ним в основном через записки, передаваемые его адвокатом, кстати, русским, бывшим прокурором одного из районов Чечни. И иногда по ночам… перезванивались по мобильному. Знали ли об этом оперативники и тюремщики ФСБ? Безусловно, знали. Но молчали и давали нам общаться. Видимо, они рассматривали наше «беззаконие» как наиболее реальную альтернативу освобождения заложников в Чечне.

К освобождению заложников была подключена и жена Лече «Бороды» Луиза Устарханова. У нее тогда был грудной ребенок. Луиза, которая походила на «гром-бабу» по сравнению с довольно мягким Лече, говорила мне: «Смотри, Вячеслав, если мы вытащим заложников, а у тебя что-то не получится, то я со своим ребенком буду жить в твоем кабинете в «Новой газете». Для верности Исламовы подключили известного ичкерийского полевого командира Р. Г., скрывающегося в то время в Панкисском ущелье в Грузии. Тот написал в Самашкинский лес своим «коллегам» короткое письмо, причем по-русски: «Верните женщину, подонки!»

В августе 2001 года, то есть через два года и два месяца ичкерийской неволи, Светлана Кузьмина была освобождена.

За эти два с лишним года неволи она перенесла многое: и измены, и предательства, видела, как гнутся, казалось бы, «стальные» мужчины-заложники; она умирала от голода, болезней и полного бессилия.

Зимой 1999–2000 года боевики, преследуемые федералами, уходили через леса, горы и овраги, питались лесными ягодами, но тащили с собой заложников. Единственная среди мужиков хрупкая женщина-заложница, которой шел шестой десяток, однажды просто упала обессиленная на холодную землю. Сил тащить ее не было ни у мужиков-заложников, ни у боевиков. Ее бросили умирать. Но один из боевиков, молодой и самый гуманный, вернулся за ней, взвалил себе на плечи и потащил.

Этот парень потом погиб, а Светлана осталась жива.

…Где-то в 2000 году, спустя пять долгих лет, Надежда Чегодаева наконец-то нашла своего Алешку. Его останки идентифицировали в знаменитой 124-й лаборатории Министерства обороны в Ростове, которую на протяжении долгих чеченских войн возглавлял мой друг — полковник медицинской службы Владимир Владимирович Щербаков.

Светлана Кузьмина через четыре месяца после своего освобождения была избрана депутатом Самарской губернской Думы от партии Геннадия Зюганова и очень много сделала для помощи солдатским матерям.

В июле 2007 года я лежал с инсультом в реанимации 31-й московской больницы. Светлана Ивановна (тайно от меня) присылала деньги моей жене Тамарочке.

Светлана очень преданная мать и жена. Уже много лет тянет на себе своего тяжелобольного мужа, бывшего офицера Советской армии.

Суд над лефортовским узником Лече Исламовым проходил в Краснодаре. Светлана Кузьмина и я выступали на нем свидетелями в интересах защиты. ФСБ просила дать ему 20 лет, но суд исключил его участие в похищении людей и дал 9 лет содержания под стражей за участие в незаконных вооруженных формированиях. К тому времени почти половину срока он отбыл, находясь под следствием. Открывалась перспектива условно-досрочного освобождения.

Но на этапе к месту отбывания срока его отравили крысиным ядом.

Раиса Григорьевна Арепьева

Она из Курска. Этот город я многократно проезжал на поезде, ходил по платформе курского вокзала, но никогда не был внутри.

Еще из школьного курса истории знаю про Курскую дугу, знаменитую танковую битву под Прохоровкой, где мы замочили фашистов.

Сын Раисы Арепьевой — Игорь — российский солдат-контрактник. Попал в плен к ичкерийцам. Бандиты его расстреляли. Причем заставили убивать такого же пленного российского солдата, только срочника, мать которого тоже была в Чечне и искала своего сына. Не буду называть его имени.

Раиса Арепьева приехала в Чечню вместе с мужем. Он не выдержал всех этих голодных и холодных мучений. Заболел и умер. Она его похоронила здесь же, в Чечне. Откуда у нее были деньги вести гроб мужа в Курск!

У Раисы Григорьевны была еще и 18-летняя дочка. Но пока родители искали ее брата-солдата в Чечне, она попала под машину и погибла.

Раиса Григорьевна осталась одна.

Так война и те, кто ее затеял, отняли у нее всех самых дорогих ей людей.

Раиса Арепьева продолжала жить в 10-й казарме на Ханкале и годами искала по Чечне своего Игорька. А мы, офицеры, знали, что сын ее убит, но молчали: пусть живет в солдатской казарме, делит свою беду с бедой других матерей. Так легче, когда одна большая беда делится на двести…

Именно она подошла ко мне по поводу той баночки сметаны в столовой…

На ежегодные вечера памяти погибших в Чечне руководитель фонда, ныне покойный Сережа Говорухин, всегда приглашал Великую русскую женщину Раису Григорьевну Арепьеву. Сейчас, когда его нет, это делает Виталий Иванович Бенчарский. Здесь она может разделить свое горе с другими матерями. И нам всем от этого немного легче.

Чеченская и русская матери. Они великие

Это было в конце 1996 года в Гудермесе.

Одна из немногих счастливых российских матерей нашла своего сына живым в плену в Гудермесе. В яме у Салмана Радуева.

Свидания с кавказским пленником матери не давали. Но мать готова жить на улице, чтобы только увидеть своего сыночка.

Полузамерзшую русскую женщину приютила в своем доме многодетная чеченская семья.

Мало кто знает, что чеченские женщины сильнее и выносливее чеченских мужиков. Правда, многие русские женщины — тоже: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…» Но некоторые наши русские мужики порой мордуют своих женщин, а чеченский мужик, как правило, нет. Будь он хоть чемпионом мира по боям без правил, будь он хоть крутым ичкерийским полевым командиром. Чем объяснить этот феномен?

Во-первых, чеченцев с детства приучают к определенному отношению к девочке — никогда не трогать.

Во-вторых, есть мужская и женская половины дома. И в женскую часть мужчина не заходит.

В-третьих, у чеченской женщины, как правило, есть защитники. Отец и братья никогда не дадут ее в обиду.

Конечно, за замужнюю женщину отвечает прежде всего ее муж. Но… Если доведенная до отчаяния чеченская женщина скажет мужику: «Пошел вон!», ему только остается пойти в указанном направлении. Я это неоднократно наблюдал.

Вот и та многодетная чеченская мать была такая. С виду худенькая, усталая и больная, но очень сильная духом.

Она сказала Радуеву: «Отпусти на сутки пленного солдата со своей русской матерью повидаться. Через день вернем твоего пленника».

Радуев хоть и считался у нас террористом № 2 (после Басаева), но чтил чеченские традиции… в отношении женщин. Кстати, в недалеком прошлом… комсомолец, кандидат в члены КПСС, руководитель комсомольской организации Гудермеса…

Отпустил пленника на свидание с матерью.

Через сутки пленный русский солдат вернулся в свою грязную яму.

Через несколько дней снова чеченская мать забрала у радуевцев пленника. Ночью одела русскую женщину в длинное платье, обвязала ее платком, а на ее сына натянула папаху. И… вывела их из Чечни. Ичкерийский Гудермес находился недалеко от границы с российским Дагестаном.

Боевики не посмели мстить Великой чеченской матери.

А вот маленький ее сын лет шести сказал: «Ну и иди к своим русским!» Но ребенку простительно. Из него еще не успели сделать настоящего чеченского мужика.

Люба Родионова и ее Женечка

Когда рядовой погранвойск Евгений Родионов попал в плен, спасать его при­ехала из Подмосковья мама.

Люба сначала жила, как и все матери, в 10-й казарме. Она очень верила в офицеров группы розыска и была добросовестна и прилежна, если ей что-либо поручали по уборке казармы. Эти ее качества оценило военное руководство. Ее устроили уборщицей в генеральское общежитие. Она была готова выполнять любую работу, только бы военные ее сыночка спасли…

Но его бандиты убили.

Когда Люба об этом узнала, она просто обезумела. Как-то встретила меня на Ханкале, подошла и закричала: «Почему ты его не спас?!» И заплакала.

Через некоторое время полковник Вячеслав Пилипенко сам выкапывал расчлененное тело рядового Родионова. Это было опасно, ведь все вокруг его захоронения было заминировано. Кем? Минировали все: и российские военные, и боевики. А карты минных полей никто не составлял.

Но Слава Пилипенко о своей возможной гибели думать не хотел. Люба сказала ему: «Хоть мертвого достань…»

…Во вторую кампанию она часто приезжала в Чечню. Возила для солдатиков домашние продукты, гуманитарную помощь. И сейчас она продолжает общаться с офицерами группы розыска, особенно с полковником Вячеславом Пилипенко. Иногда звонит мне и очень мягко и искренне говорит: «Береги себя, Славочка! Ради детей береги».

А несколько лет назад православная церковь канонизировала рядового Евгения Родионова. За верность Богу.

Так Женя вернулся к своей маме.

Младший сержант Зайцев и его мама

Отец Славы Зайцева был советским офицером. Последним его местом службы был Узбекистан. Здесь он и умер.

А весной 1994 года Славу Зайцева планировали призвать в армию… Узбекистана. Тогда его мама отправила сына к друзьям отца в Псковскую область. Здесь его (не имеющего прописки) призвали в Российскую армию и направили в военную учебку на сержанта в город Санкт-Петербург.

А через полгода, в декабре 1994-го, подоспела война в Чечне. И ташкентский паренек попал на нашу российскую войну.

Почти год прослужил младший сержант Вячеслав Зайцев в 1-м батальоне 205-й мотострелковой бригады. Осенью 1995 года группу солдат направили из Ханкалы в Гудермес для выполнения каких-то задач.

Голодные солдатики забрели в местное кафе и… попали в плен в ичкерийскую банду, которую возглавлял… будущий Герой России Сулим Ямадаев. В плену в первую очередь российских солдат избили. У младшего сержанта Зайцева была отбита селезенка. И впоследствии ее удалили.

Кого-то из пленных расстреляли, кого-то удалось выкупить матерям. А младшему сержанту Славе Зайцеву повезло. Через полгода плена его выменял на кого-то полковник Вячеслав Пилипенко.

Он привез освобожденного младшего сержанта на Ханкалу и вручил в объятия приехавшей из Узбекистана мамы. Счастливая мать готова уже была увезти освобожденного из неволи сына в родной Ташкент. Но один из начальников сказал: «Марш под арест!» — и завел на освобожденного из плена и чудом выжившего младшего сержанта уголовное дело.

Убеждать идиотов было трудно. И я, посадив Славу Зайцева и его маму в БТР, повез их в аэропорт Северный. Здесь располагались военные прокуроры. В основном это были молодые офицеры — гуманные следователи военной прокуратуры. Им самим угрожали идиоты, обещав засунуть в яму к пленным чеченцам. Минут через 10 у меня на руках уже был протокол об отказе в возбуждении уголовного дела. И в этот же день младший сержант Зайцев был уволен по окончании срока службы из Российской армии и улетел с мамой в Ташкент.

…Прошло несколько лет. Мне в «Новую газету» звонит полковник Вячеслав Пилипенко:

— Ты помнишь Славу Зайцева?

— Помню.

— Я устал от его проблем. Несколько лет назад еле вытащил его из плена. Он уехал в свой Узбекистан, получил в нашем посольстве российский загранпаспорт, а общегражданского российского паспорта ему не дают — нигде в России прописаться не может.

Меня как раз пригласили в московский Дом кино, где проходил кинофестиваль «Сталкер». Я взял с собой Славу Зайцева.

На «Сталкере» самыми сильными были фильмы о войне в Чечне. Кинорежиссер Галина Шергова, кстати, участница Великой Отечественной войны, и ее ученики представили фильм «Война закончена. Забудьте».

Кинорежиссер Сергей Говорухин, потерявший в Чечне ногу, показал свой фильм «Прокляты и забыты».

Сами названия этих фильмов были символичны. Они — о таких, как Слава Зайцев, как Николай Пясецкий, как солдат-сирота Володя Гришкин, как разорванный снарядом Аркаша Клешторный… Это все они «проклятые и забытые».

Когда дали слово мне, я вышел на сцену и сказал об этом.

Ко мне и Славе Зайцеву с желанием помочь подошли многие известные люди: один из организаторов фестиваля, кинорежиссер Марлен Хуциев, руководитель фонда «Гласность» Алексей Симонов, проведший полгода в заложниках у бандитов представитель президента России Валентин Власов, женщины из Комитета солдатских матерей. Одна из этих женщин, сама потерявшая сына-солдата, прописала Славу Зайцева у себя.

На прощание я ему сказал: «Слава, женись на москвичке. Тогда у нас у всех меньше будет проблем».

Слава женился на девушке из ближнего Подмосковья, и у них родился ребенок.

На меня вышел читатель «Новой» — замректора одного из вузов. Он помог Славе Зайцеву с поступлением на учебу на юридический факультет. Закончив юрфак, Слава стал квалифицированным юристом.

«Сынок, бей этих черных!»

С сентября 1996 года я занимался работой по освобождению пленных российских солдат и пытался убеждать полевых командиров отпустить невольников к их матерям. Возможности обменивать их у меня не было. Иногда мне удавалось убедить ичкерийцев. Один из полевых командиров в ответ на мою просьбу отпустить пленника дал прочитать мне письмо матери солдата. Помню, в том письме был страшный материнский завет: «Сынок, бей этих черных!» Хотя чеченцы белокожие. Когда я прочитал то материнское письмо, бандит выхватил его со словами: «Забери его труп».

Так мать убила своего сына…

Улицы Вольная и Маяковская

Когда в конце декабря 1996 года российские военные, уходя из Чечни, разобрали и уволокли с собой казарму за номером 10, солдатские матери снова остались на улице.

Но мир не без добрых людей.

Их приютил у себя в специально купленном для этого доме в Грозном советник губернатора Приморского края Адам Имадаев (не путать с полевым ичкерийским командиром Сулимом Ямадаевым). Для охраны русских матерей на улице Вольной, 121, он привлек крутых боевиков и платил им.

Немного о самом Адаме Имадаеве. (Все говорить не могу, не настало еще время.)

Адам родился в 1961 году. Отец чеченец, мать украинка. Но о своей настоящей матери он узнал, уже став взрослым. Его воспитала жена отца, чеченка, которая относилась к нему с большей любовью, чем к родным детям. И он ее очень любил.

Как каждый нормальный чеченец, Адам рос хулиганом. Постоянно дрался и пропускал уроки. Лет в 16 вообще сбежал из дома… в Приморский край. Попал в руки к порядочным людям — морякам. Из Владивостока был призван в Советскую армию и службу проходил, конечно, на Военно-морском Тихоокеанском флоте.

Когда в начале 90-х Советский Союз приказал долго жить, Адам как единственный чеченец Приморья стал преуспевающим бизнесменом, советником у губернатора Приморского края Наздратенко.

Мне кажется, что в Наздратенко тоже было что-то хулиганское. Наверное, поэтому Адам Имадаев нашел с ним общий язык.

Я всегда доверял Адаму и его боевикам — охранникам русских матерей. Даже своего «ординарца», тогда профессора Новосибирского государственного педагогического университета Эльвиру Николаевну Горюхину, я отдавал на «хранение» командиру Имадаевских боевиков Ахмеду.

Около полутора лет прожили русские женщины, матери солдат, на улице Вольной. За это время мне удалось вытащить из плена нескольких их сыновей. И Адам в этом тоже помогал.

Помню, я лежал в Подольском окружном военном госпитале. И на день с разрешения начальства сбежал получить от Адама двух пленных российских солдат.

Под охраной боевиков в доме Адама Имадаева русские матери жили спокойно.

У одной из матерей были густые длинные волосы с проседью. Женщины вырывали по волосинке и гадали, вытащат ли они своих сыновей. Потом эта женщина с густыми и длинными волосами заболела и умерла. Ее сменила дочь.

Где-то весной 1998 года ичкерийские бандиты похитили Адама, заточили его в подземную тюрьму, били. Его боевики, охранявшие русских солдатских матерей, оставшись без оплаты, разбежались. Матери вынуждены были покинуть дом на улице Вольной.

В российском представительстве в Грозном работали хорошие, добрые люди. Они сняли частный дом на улице Маяковского, 60, и разместили там оставшихся матерей. Один из сотрудников российского представительства в Чечне, таджик по национальности, был старшим в этом доме.

Через несколько месяцев бандиты и его похитили. Вывезли в багажнике «Жигулей». Он был болен, астматик. Так и умер связанным в багажнике.

Остававшихся в доме на Маяковского четырех матерей бандиты взяли в заложники. Через полгода, когда уже началась вторая чеченская война, этих женщин удалось освободить.