Сегодня каждая уважающая себя европейская страна имеет летний музыкальный фестиваль. Часто не один. Посмотришь графики тура некоторых топовых музыкантов — галопом по Европам. Зайдешь на сайты фестивалей, почти везде — sold out. «Новая» решила разобраться, в чем причина такого бума. Что люди ищут на музыкальных фестивалях? Приключений, разрядки, ответов на вопросы? Способны ли музыканты и организаторы дать эти ответы? Вот некоторые говорят, музыканты сдулись. Никаких тебе злободневных текстов и вообще гражданской позиции.

В конце июня я поехала искать злободневное. Сначала — на знаменитый громкими рок-именами Nova Rock в местечке Никкельсдорф под Веной, а потом — в польский Освенцим, где уже восемь лет подряд проходит Life Festival Oswiecim.

Танцы на костях

Кости. Белые, обглоданные куриные кости, втоптанные в поле, на котором когда-то росла пшеница. Пожалуй, это мое первое впечатление от Nova Rock. Я стояла на костях, а вокруг бушевало поле Апокалипсиса. Гигантское чертово колесо. Вышка тарзанки. Аттракцион с людьми в железной клетке. Столбы ветряных мельниц. Дымка пыли. Разрывающая мозг какофония — три сцены плюс площадка с караоке. Люди в платках вместо противогазов, костюмах розовых зайцев на большое волосатое тело, искусно драных колготках, банных халатах, трусах, без трусов. Сотни, тысячи людей. В этом году Nova Rock за четыре дня посетило более 220 000 человек.

Когда кто-то с головой плюшевой обезьяны слегка хлопнул меня по заднему месту и заорал что-то на немецком, я поняла, что надо срочно бежать. И побежала искать еду. Еды мне не дали — деньги на поле не принимали. Меня отправили в будку — менять деньги на специальную пластиковую карту. Картой можно было оплатить все — от сырого мяса и любого алкоголя до чертова колеса и татуировки. Я остановилась на китайской лапше и сунулась в бар:

— Воду без газа.

— Извините, но у нас не продается вода, — сказала мне милая девушка.

— А где продается? — уточнила я.

— Нигде, — она спокойно наливала довольному златовласому мужчине золотистое пиво. — Вода есть вон там. — Она махнула куда-то в сторону дальнего ограждения.

Воду на поле тоже наливали в будке — из шланга. Бесплатно, но в собственные стаканчики желающих. Стаканчика у меня не было. Я вернулась обратно на поле и села на вытоптанную траву есть свою лапшу.

Минут через пять рядом со мной из тачки для строительного мусора вывалили парня лет двадцати.

— Сиди здесь, — сказали друзья парню. Это было понятно даже на немецком. Парень был слегка навеселе. Наверное, мы с лапшой вызвали у друзей доверие.

— Ты откуда тут такая в белых кедах? — он игриво перешел на английский. Кеды у парня были черными, как и у всех на этом фестивале. Даже если изначально они были другого цвета.

— Из России, — ответила я.

— О-о-о, Путин? — конечно, уточнил он, вкручивая в землю очередную кость. В руках у парня была бумажная коробка с острыми куриными крылышками. — Я тоже хотел бы поездить на медведе.

Я уже не удивилась — не так давно медведем интересовались корейцы. Я погуглила, и правда — тот самый президент, без верха, только вместо коня — медведь. Очередной интернет-мем, но я не стала разубеждать парня, уж очень тогда корейцы расстроились.

— А что, — заинтересовался он, — русские могут свободно выезжать за границу?

— Да, — ответила я, — если медведи по дороге не сожрут.

Русскоговорящих на поле было немало. На концертах хэдлайнеров, от Blink-18» до«Green da», прямо перед лицами солистов развевался единственный флаг — российский. Даже в пресс-зоне было четверо: один из Вены, другой из Еревана, двое из Украины. Периодически к компании присоединялся еще и бородатый парень в кепке с надписью «Чечня». Парень — политический беженец — жил в Вене и работал на фестивале в стаффе: отправлял и принимал автобусы.

Обсудили мои белые кеды, запрет соцсетей на Украине, способы пробраться на бекстейдж через дырку в заборе. Ребята ездят на Nova Rock много лет подряд. Живут в палаточном городке, как почти все здесь.

— Скажите мне, — задала я давно мучавший меня вопрос, — почему здесь такая ужасная грязь?

Я все еще была под впечатлением кемпинга у главного входа. Это не были палатки с мусором, это был мусор с вкраплениями палаток. Прямо посреди чудовищной помойки из железных банок, остатков еды, летающих пакетов сидели на пластиковых креслах и отдыхали люди. На Nova Rock был и другой кемпинг — вполне благопристойный, и даже тент-отель для тех, кому лень тащить с собой палатку. Но этот — прямо у входа на фестиваль — затмевал собой все.

Ну, это, говорят ребята, каждый год одно и то же. Администрация пытается бороться, все какие-то системы вводит с оплатой за мусор, но все без толку. Каждое утро поле приводят в порядок, но вечером все повторяется снова.

Наверное, мусор на Nova Rock — это закономерно. Про этот фестиваль не говорят: «Я был на Nova Rock», про него говорят: «Я его пережил». Здесь выбрасывают мусор и из головы тоже. По-крайней мере, его переизбыток. Здесь почти нет правил, ограничений, жестких требований морали. Я почти не видела здесь полиции.

Зато здесь есть, например, стена смерти. Это когда на концерте группы Epica фанаты сначала оставляют между собой огромный пустой квадрат, а потом, по счету солиста, бросаются в эту адскую дыру друг на друга — на слэм.

Или вот композиция Fuck everything из репертуара группы Suicide Silence. Когда солист с разорванным лицом и сведенным судорогой телом бросает и бросает в толпу название своего хита, а толпа — вся до единого, трясет в воздухе средними пальцами. Над головами летают ноги, переливается через край пиво из гигантских пластиковых кружек, больше похожих на контейнер для сдачи слоновьей мочи. Последний разрыв, стоп музыка. «Данке шон», — спокойно говорит толпе солист.

Fuck — самое популярное слово фестиваля. Оно горит на заднике у группы Blink-182. Оно, конечно, есть в репертуаре каждой группы. Fuck the Trump — практически первое, что кричит в микрофон Билли Джо Армстронг из Green Day. Здесь не дают пресс-конференций, музыканты говорят со сцены — если есть о чем. No corruption!! — орет тот же Билли, автор «Американского идиота» 2004 года:

«Я не хочу быть идиотом из Америки, Частью нации, которой правят СМИ».

И призывает фанатов убирать телефоны: «Живите моментом!»

«Пропаганда ослепляет нас», — грохочет System of a Down. А потом их же B.Y.O.B. — «Принесите свои бомбы». И толпа скандирует:

«Почему президенты не воюют сами? Почему они всегда посылают бедных?»

И снова над головами тащат людей, и льется пиво, и взметаются в воздух средние пальцы. Некоторые — с маникюром.

Я спросила у организаторов, есть ли у артистов какие-то ограничители. Так сказать, моральный или там политический стоп-лист.

— У нас в Австрии свобода слова, — ответили мне. — Но мы уверены, что никому не нужны политически некорректные или расистские речи. Да у нас и нет таких экстремальных групп.

Ну а я пережила Nova Rock и уехала в Освенцим — экстремального мне хватило.

Город, в котором улыбаются

Музыкальный фестиваль в Освенциме. Объяснить это некоторым моим знакомым оказалось сложно. Впрочем, мне и самой было интересно — что вышло из этой идеи?

Идея не показалась странной ни Крису де Бургу, ни Эрику Клэптону, ни Стингу, ни Питеру Габриэлю. Последний в 2012-м назвал организаторов «Хранителями темного зеркала» — памяти о том, кто мы есть и кем мы можем быть, во всех смыслах. В этом году ожидались монстры не меньшего масштаба.

Первое, что пришло мне в голову на поле стадиона: «Усадьба Джаз». Правда, сегодня здесь в основном давали регги во главе с Shaggy — автором уже легендарного Boombastic.

Семейки на ярко-зеленой травке. Мамы с колясками. Мальчики с табличкой «Давай обнимемся». Мальчики обнимались с врачами, которые спокойно курсировали по стадиону. Даже не представляю, зачем они могли тут понадобиться. К моему изумлению я увидела здесь и целый переносной госпиталь, конечно, пустой.

Заглянула в углы. В одном — рисовали. Любые надписи по трафарету на белых футболках. В другом был павильон социальных инициатив. Amnesty International собирали подписи в рамках программы# NIEnawiść, направленной на «изменение общественного сознания и права в деле противодействия ненависти и насилию, мотивированных предрассудками». На сдачу подписей периодически собиралась очередь.

UNICEF и PAH рассказывали о гуманитарной деятельности. Последние — в том числе на Украине. Рассказывали играми. Какие-то карты на полу, паззлы. У стенда Музея истории польских евреев дети раскрашивали еврейские символы. Специальные люди ежеминутно собирали мусор. Добила меня трибуна для инвалидов. Почти прямо перед сценой.

А еще — девица в украинском флаге. Оказалось, украинцы приехали сюда по приглашению фестиваля. Так сказать, формировать в молодой голове еще и другой имидж Освенцима. Они в своем Днепропетровске в Польском центре польский язык изучают. Рядом с украинцами в гостинице жили немецкие студенты — по той же программе.

— Ну и как тебе здесь? — спросила я девицу.

— Супер!! — она вся сияла. — А завтра будет еще лучше.

А назавтра в пресс-центре новейшая суперзвезда Лаура Перголицци или LP в широко расстегнутой рубашке с огурцами, со стаканчиком кофе в руке и неизменным шухером на голове говорила в камеру:

— Я не могу представить даже одного человека, убитого пулей… Но, понимаете, жизнь не остановилась после Холокоста. Если люди, выжившие в этом, смогли продолжить жить, то и мы должны это делать… Посмотрите, сколько проводится фестивалей, сотни новых каждый летний сезон. Это что-то, что мы можем делать вместе в мире, который все больше разделяется, потому что все мы погружены в себя. — Она уткнулась в смартфон и застучала по нему пальцами. — Я думаю, все, что мы можем, — продолжать выступать, быть собой и нести смысл, что есть люди, отличающиеся от нас… Мы просто должны перестать бояться.

Лаура — открытый представитель сексуальных меньшинств. Всего три дня назад она дала сольник в московском Крокус-Сити-холле.

— Не так давно вы были в Москве… — начала я, и Лаура расплылась в улыбке, — сейчас Освенцим. Музыканты должны говорить о политике?

— Если они хотят, — она задумчиво взлохматила шевелюру. — Интересно, что сегодня мы не так прислушиваемся к музыкантам или художникам, как это делали во времена Боба Дилана или Диего Риверы. Людей, которые писали и рисовали о том, что было в мире не так. Но я думаю, и сегодня много людей делают это. Я предвижу, что в будущем их станет больше. Я думаю, никто не пытается избегать политики в песнях. Что касается меня, то я пою об отношениях и эмоциях. Но одновременно я могу выразить свою жизненную позицию тем, что просто выйду из дома. Для меня этот шаг тоже будет политическим.

Полчаса назад она отыграла концерт. Пела с полем. Ловила мохнатые игрушки. Кричала: «О Боже, я пою на одной сцене со Scorpions! Обожаю их!» В первом ряду у ограждения стояли женщины в футболках с надписью «Total freedom. LP». Наверное, они стояли здесь уже часа три — поле было битком.

Ну а потом были Scorpions. Великие и все еще могучие, с мощным видеорядом, разрывающими боевиками и обволакивающими балладами на переднем краю сцены. Где-то между «бисами» директор фестиваля, он же его идейный вдохновитель и музыкальный журналист Дарек Мациборек, вручил Scorpions первого в истории фестиваля «Миротворца». Премию за исключительный вклад в распространение идей мира. Scorpions досталось за «Ветер перемен» — «неофициальный гимн падения коммунизма в Европе, который и спустя 25 лет дарит людям со всех континентов надежду на лучший мир».

— Музыка — это свет, сияющий сквозь темные облака, — сказал толпе Клаус Майне. — Сегодня вы все пришли сюда и присоединились к нам во имя любви и мира — это утверждение жизни! Мир никогда не должен забывать, что происходило здесь много лет назад. Мы должны оставить это свидетельство для будущих поколений.

Как только под серым небом Освенцима зазвучало I follow the Moskva, по моим ногам побежали огромные мурашки. Люди подняли над головами листы белого и красного картона — польским флагом. Где-то в середине песни музыка смолкла, и весь стадион в унисон запел: Take me to the magiс of the moment on a glory night. Это и правда была магия. В Освенциме, где-то совсем рядом с бывшим лагерем смерти.

— Знаешь, лет десять назад, катаясь на лыжах в Австрии, я встретил одного парня из Гамбурга, — рассказывал мне Дарек. Было полпервого ночи, мы сидели в пустом офисе отгремевшего фестиваля. — Мы разговорились — кто откуда, все как обычно. Я сказал, что я родился в Освенциме. Он спросил: «Что за Освенцим?» «Отличное место недалеко от Кракова», — ответил я и добавил: «Возможно, тебе известно другое название — Аушвиц». Он был в абсолютном шоке. «Это невозможно!» — сказал он. «Почему?» «Потому что там только кладбище». «Нет, мой друг, — сказал я, — это прекрасный город, с более чем 700-летней историей, в котором более 38 тысяч людей живут, работают и улыбаются». Наверное, это и было той отправной точкой, с которой начался фестиваль.

Сегодня у Дарека целая коллекция фото артистов с листом формата А4 в руках. На листе — хэштег фестиваля:#ArtistsAgainstWar. Артисты против войны.

— Я думал о том, как мы можем совместить трагическое, темное прошлое и будущее. Это не только про Освенцим, Польшу. В мире все еще много мест, где люди живут в атмосфере террора, страха, вооруженных конфликтов. Сирия, Афганистан, Украина… Все эти организации, люди, артисты, художники здесь — проводники нашего мирного послания и идей фестиваля. Толерантность, борьба с ксенофобией, расизмом. Музыка — это универсальный язык, который понимает каждый человек, мост, который соединяет поколения и людей любой национальности.

Алена Толина