Была премьера «Жизели». Нижинский исполнял партию Альберта. Костюм его в первом акте состоял из трико и колета: от пышных штанишек поверх трико, принятых в Мариинском театре, отказался художник спектакля (а также, отметим, примерный отец семейства) Александр Бенуа.
Не ради эпатажа: ради точности костюма XVI века и свободы движений танцовщика.
В антракте за кулисы пришел великий князь Андрей Владимирович, рыцарь и будущий супруг Матильды Кшесинской. Возмущаясь неприличием — от имени бывшей на премьере вдовствующей императрицы Марии Федоровны, — он «процензурировал» костюм для второго акта, добился вызова Нижинского в контору Императорских театров… И — в конце концов — его увольнения.
…Когда балетный скандал дошел до покоев Марии Федоровны, 64-летняя императрица возмутилась на самом деле. Гранд-дама повторяла, что указаний уволить Нижинского не давала, неприличий в костюме не усмотрела, а от «Жизели» с Нижинским и Карсавиной была в восторге. Но именем ее величества воспользовались в борьбе театральных партий. На одном из поворотов двухлетнего конфликта могущественной М.Ф. Кшесинской с С.П. Дягилевым и «дягилевцами».
Уход Нижинского был менее грозным ударом, чем отказ «Русским сезонам» в господдержке (чего Матильда Феликсовна и единомышленники добились еще в 1909-м). Но ведь лишение субсидии делу не помогло! Потеряв 25 000 рублей, обещанных и не выделенных казною «Русским сезонам» в Париже, Дягилев почему-то оказался сам себе ресурсом. Сумел создать группу поддержки (от графини де Греффюль, прототипа герцогини Германтской у Пруста, — до Родена), собрал деньги и выпустил в 1909—1910 годах «Карнавал», «Жар-птицу», неприличный балет «Шехерезада»… И сколько шуму было! Особенно вокруг Бакста и дебютанта Стравинского.
«Дело о штанах графа Альберта» в 1911 году продолжило творческую полемику. Тем более что, покинув Императорскую сцену, Нижинский Вацлав Фомич, военнообязанный, лишался отсрочки от призыва. И в пределах Отечества был под его дамокловым мечом.
…Вот с этого самого момента — летние, шестинедельные, гастрольные «Русские сезоны» Дягилева стали зарубежной частной антрепризой. Летом того же 1911 года эта антреприза представила мировую премьеру «Петрушки» и «Видения розы» с легендарным «прыжком Нижинского». Потом «Послеполуденный отдых фавна», скандальную «Весну священную»…
Не было в истории русской культуры — ни до, ни после — такого гейзера «мягкой силы», такого всемирного парада-алле русской музыки, танца, сценографии, как эта частная антреприза, так и не получившая поддержки от государства Российского. Даже попытки Дягилева организовать гастроли его труппы в России в 1912—1913 годах как-то ни разу не удались…
Тогда же, в 1910-х, Розанов сетует в «Опавших листьях»: не карать следовало Н.Г. Чернышевского, а использовать его энергию. Дягилев (уже доказавший свой дар продюсера выставкой русского искусства в Париже (1906), «Историческими русскими концертами» (1907), гастролями «Годунова» (1908), с которых и началась мировая слава Шаляпина) проследовал не в Сибирь. Но принцип был тот же: проще извергнуть, чем использовать.
Потом в сюжет вмешались 1914-й и 1917-й годы. Даже «Петрушка» (без него, кажется, нельзя воспитывать русских гимназистов, как без «Станционного смотрителя» или «Щелкунчика») так и не вошел по-настоящему в отечественную хрестоматию. А, скажем, «дягилевский» балет о русской революции «Стальной скок» (1927) на музыку Прокофьева, в декорациях Якулова и хореографии Мясина — в Отечество не вернулся никогда.
Зато «за железным занавесом» образовалась точка притяжения. Спасительный для профессионалов остров. Было куда и к кому бежать.
В книге С. Лифаря «Моя жизнь» описан Киев 1918—1919 годов: «китайские перчатки» из человеческой кожи, трупы во дворе ЧК — их грузят, как дрова, смерть бабушки, заживо сгоревшей в подожженном доме. В 1923-м 18-летний Лифарь бежит: в дягилевскую труппу, любой ценой.
А вот Петроград начала 1920-х. «Где угодно выступали, даже в цирке Чинизелли… танцевали индусский танец, а нам за выступление давали буханку хлеба. …Лучше всего вознаграждали на приватных вечерах у знатных коммунистов: там давали американские консервы, всякую еду с Запада. Американцы помогали голодающим в России. И как полагается, значительная часть продуктов оседала у начальства», — будет весело рассказывать в 1970-х Джордж Баланчин.
Он бежал в 1924-м, двадцатилетним. К Дягилеву.
Все это — извергнутое, утраченное, выброшенное — и ляжет в основу тезиса «а также в области балета мы впереди…» (блистательная классика на гастролях Большого и Кировского дополнит картину, но начало ей положили «Русские сезоны»). И будет возвращаться к нам почти век спустя — в восстановлениях. Под риторические споры: а точны ли новые версии?
…Нет тут аналогий с настоящим и будущим: бомба такого тоннажа, как Первая русская революция, дважды в одну воронку не падает. Но в силе остается старый принцип отношения к человеку. И к его дару. Этот принцип — в отличие от многого другого — пережил и 1917-й, и 1991-й годы.
В 1914-м, когда «дело о штанах» было свежо, директор Парижской оперы Жак Руше посетил Петербург и «спрашивал, как дирекция Мариинского театра могла расстаться с Нижинским».
Ему все объяснили: «Наш Мариинский театр слишком богат силами, чтоб дорожить отдельными артистами и… таких танцовщиков, как Нижинский, у нас сколько угодно».
