В октябре 1975 года в одной московской школе перед восьмиклассниками выступал ветеран войны, пожилой, но очень бодрый отставной старший лейтенант, пенсионер, бывший инспектор пожарной охраны Григорий Павлович Рыбак. Весной вся страна отметила тридцатилетие Победы, и визит ветерана в школу был делом обычным.

Григорию Павловичу было без году шестьдесят, он был родом из Белоруссии, партизанил, потом воевал в пехоте, после войны прослужил еще пять лет в Восточной Пруссии, ныне Калининградская область, поступил в пожарное училище, а потом, женившись на москвичке, переехал в столицу. Это был крепкий старик с веселыми голубыми глазами. Пиджак с неширокой орденской планкой и медалью к столетию Ленина. Зачесанные назад редеющие волосы. Когда он улыбался, во рту посверкивали два золотых зуба — по краям.

Он рассказывал:

— Послали нас двоих, с напарником, значит, по деревням. Мяса раздобыть. Голодно было. Зима. Все подъели. Ну корову пригнать или овцу забить, притащить. Опасно было. Могли вполне попасться фрицам или полицаям. Командир наш, товарищ Дубовой, дал нам план «Б». По плану «А» — достать мясца, и к своим. А по плану «Б» — если поймают — сдаться в плен, войти в доверие к фрицам, установить связь с отрядом и продолжать диверсии… Шли долго. Снег, мороз. В общем, нас обложили. Пытались отстреляться. Поймали. Ведут. Привели. Посадили в закут. Я своему напарнику сто раз объясняю про план «Б», а он ни в какую. Я ему говорю: «Что родине нужнее? Твой труп в петле? Или десять трупов немцев? Запишись в полицаи, дадут тебе автомат, зайди в столовку или в штаб и дай очередь по фрицам! Тогда от тебя будет родине польза!» Не понимает. Вроде образованный, а тупой. И еще очень чахлый. Простуженный. Ну вот, — Григорий Павлович вздохнул, — такое, значит, дело… Потом я получил оружие и обмундирование. И значит, мог свободно передвигаться по району. Приметил одну учительницу, понял, что подпольщица. Предъявил ей пароль от товарища Дубового. Хорошая была девушка. Погибла, когда взрывала дом культуры. Она меня связала с мельником Тарасом. Он был, — Григорий Павлович поднял палец, — он был секретарь подпольного райкома партии! Потом немцы его расстреляли. Мы наладили связь с отрядом…

Григорий Павлович рассказал несколько партизанских историй. Как отравили столовую немецкого полка, как пустили под откос эшелон, как он лично отвлекал полицаев от того леса, где базировался отряд товарища Дубового. Отважный был человек и огромной души. Посмертно получил Героя.

— Ну а потом, когда фронт приблизился, я прорвался к своим. На прощанье взорвал ихний штаб. Воевал в пехоте, штурмовал Кенигсберг. Был списан по ранению, так что до Берлина не дошел, — он развел руками и улыбнулся. — Но остался служить в Восточной Пруссии.

— Можно вопрос?

— Какой разговор! Нужно!

— А вот вы в ликвидациях принимали участие?

Вопрос задал румяный белобрысый мальчик, толстощекий и курносый. Рядом с ним сидел очкастый, курчавый, с грустными глазами — казалось, что такой вопрос должен был задать именно он, но вот поди ж ты.

— Я помню две ликвидации, — сказал Григорий Павлович. — Фашисты уничтожали мирных советских граждан еврейской национальности. Я вообще близко не подходил. Первый раз заболел, отравился, валялся с температурой сорок, а второй раз сидел на гауптвахте за потерю личного оружия. Которое, кстати говоря, передал той самой учительнице. Подпольщице. Татьяне Мирошняк.

— Понял, — кивнул румяный мальчик и поглядел на него светлыми глазами особиста. — А вот если бы вас привели на ликвидацию, дали бы автомат и скомандовали «огонь»? Что тогда?

Григорий Павлович подошел к румяному мальчику, обнял его, заглянул в глаза.

— Тогда очередью по фашистам, и последнюю пулю себе в лоб. А ты как думал?

Он вернулся к учительскому столу.

— Еще вопросы?

— А как звали вашего напарника? — спросил грустный мальчик в очках. — Ну вот этого, которого сразу расстреляли?

— Не расстреляли, а повесили, — вздохнул Григорий Павлович. — Как звали, не помню. Фамилия Сотников.