Даниил Гранин:Я думаю, Петербург в деталях и чувствах интересен людям. Стоит о нем рассказать. И про эту книгу, что такая существует. Это книга второго этажа, не первого, поскольку все, что в ней, — не на земле.

Андрей Мархотин:Не второго, выше — мансардного. И сразу было задумано, что ангел со шпиля Петропавловской крепости будет открывать эту книгу. Поскольку Петербург, весь город, как кунсткамера (в значении кунсткамера — кабинет редкостей. — Н. П.) содержит искусство, у него обязательно должен быть ангел-хранитель. И в книге — тоже. И, конечно, это память о Петре I — отце города.

— И никаких слов, никакого текста, только — адреса.

— Чуть-чуть есть. Но мне кажется, это — недостаток. Изначально я решил: только адреса. Но когда посмотрели люди, то сказали: надо написать хотя бы — кто архитектор, кто скульптор, что когда построено, создано… В следующий раз, по возможности, нужно будет немножко рассказать про то, что известно об этих местах, памятниках, зданиях.

— Это рискованно. Город строился без нашего участия. А тут мы лезем со своими объяснениями, восхвалениями и прочими вещами. Может быть, это и интересно, но это разрушает первозданность восприятия. Над этим нужно хорошо подумать. Книга — необычная. Только адреса — это необычно. Остальное сам додумывай.

Казалось бы, Петербург, он уже весь исхожен, надоели уже все эти Петропавловские крепости, Эрмитажи и так далее. Ничего подобного. Это — другой город, который мы вроде знаем, а на самом деле — нет. Это — открытие Петербурга. Нам знаком исторический город, туристский город, город, который на открытках. А этот город нам неведом. Кто это все видел ранее? Никто. Андрей, а как вам в голову пришла идея присмотреться к деталям?

— Прислали (смеется). Ну как рождаются идеи? Вдруг приходит мысль, и непонятно — откуда и как она пришла? Прислали, видимо.

— Может быть, что-то толкнуло, и даже сам не заметил? Это же началось с чего-то. С какой-то фотографии?

— Могу сказать — с какой. Напротив Эрмитажа есть остановка, а напротив остановки — Адмиралтейство, а на нем — барельеф. Я стоял на остановке и рассматривал его. Рассматривал, рассматривал и вдруг заметил, какой он — милый, наивный, непрофессиональный, но с какой любовью он сделан. Посмотрите, какие тут пропорции неправильные, какие большие руки, какие разные глаза. И потом, кому я ни показывал снимок, говорили: «Ой, точно». Другие тоже не видели этого раньше, как и я. И вдруг я понял, что многие мало чего видели, и что это тема — взять и показать. Тогда я попробовал еще немножко архитектурных деталей снять, сделал такую подборку, стал показывать людям на компьютере. И была очень интересная реакция — люди смотрят и говорят: «А это где? А это что?» Это практически все был Невский проспект, центр, но никто ничего этого не видел и не знал. И люди говорили: «я хочу теперь узнать, прочитать про эти детали, про эти фигуры; кто они, что они и зачем; кто были модели, с которых они делались». Эффект это вызвало. Тогда я убедился — да, надо из этого что-то делать, сайт, книгу, открывать город. И заболел этим, и, как на охоту, начал ходить по Петербургу, смотреть, искать, снимать.

— Открой фото памятника Екатерине. Я никогда не видел толком ее лица, какое у нее выражение на лице, одновременно — и императорское, и женское начала. Смотришь и понимаешь, что она хочет сказать. Очень здорово скульптор сделал. И главное — такой, как на этих фото, никто ее не показывал. Я впервые с ней познакомился. Что сказала Мона Лиза Леонардо да Винчи, то и она мне сказала.

— Я тоже думаю: здесь нужен Достоевский, чтобы взять и написать об этом целое исследование — что у нее в лице.

— У всех у нас есть уверенность, что мы знаем Петербург. А Путин знает так же, как знал я. Теперь я видел уже другой Петербург. Я хотел, но не стал ему говорить, конечно, чтобы он знал, что Петербург не надо трогать, не надо его растаскивать, не надо к нему относиться, как к обычному городу — хорошему, но такому же, как все остальные. Ничего подобного. Он еще и уличный город. Не хуже Эрмитажа, но это — Эрмитаж, который пошел гулять по улице. Это — находки художника. Ты знаешь, что сказал Пикассо? «Я не ищу, я нахожу». Это — совсем другая психология.

— Мне вспомнились анатомические рисунки Леонардо да Винчи. Это — тоже такой атлас. Это никакая не Мадонна — там нет художественного открытия. Это — своеобразный взгляд художника. И, глядя на анатомические рисунки Леонардо, ты понимаешь анатомию лучше, чем в анатомическом театре.

А однажды я пришел в гости к востоковеду. У него в комнате висит голограмма из японского храма. Я ему говорю: «Какая интересная голограмма»! А он в ответ: «Это не голограмма, это — фотография». Я подхожу, смотрю, точно — фотография, но потрясающая, объемная! Я стоял, всматривался и гадал: как фотограф ее сделал? И понял: он просто бывал в том храме часто, долго, смотрел, как солнце освещает его в разное время, и нашел правильный момент и ракурс, и своим объемом энергии и внимания, вложенными в фотографию, он так ее зарядил. Когда я снимаю, у меня тоже похожий подход, чтобы было понятно, просто и передавалась моя энергия, как в анатомических рисунках Леонардо.

— Ты, Андрей, — Колумб, открыл Америку. Открыл страну, еще совершенно незнакомую никому, все это в цельности не было известно. Это удивительно. Это — совершенно неведомое нам собрание самых разных художников, скульпторов, придумок и видений. Вот Чижик-Пыжик, который выжил. Его много раз воровали, 22 или 23, а он — живой, его можно тоже в «бессмертный полк»(смеется).

— Кстати, почему именно Чижик-Пыжик на обложке. Когда эта книга стала превращаться в книгу, складываться, я думал: что поставить на обложку? Что будет «лицом» проекта? И никак не мог найти образ. Пошел на Фонтанку, посмотрел на Чижика-Пыжика и думаю: нет, он не такой какой-то, что снять-то в нем? И даже не снимал его вообще. А когда набралась уже огромная масса всего, я пошел к Чижику-Пыжику еще раз. Долго в него всматривался и сначала удивился и растерялся — он таким странным мне показался.

Но пока я его рассматривал, вдруг понял: он — гениальный. Он — не идеальный, он — разный, у него с одной стороны есть крыло, а с другой — нет. Прическа очень разная. Чижик-Пыжик — воплощение всех героев фильмов Георгия Данелия, персонажей Эльдара Рязанова. Он — и ленинградский, и петербургский. И интеллигентный, и простой. Видно, что он немножко подшофе. И еще он — вне времени. Молодежь, кстати, сейчас не знает, что ему всего 23 года, она думает, что он всегда тут стоял. Итак, Чижик-Пыжик внезапно стал лицом проекта, я понял: еще один главный содержательный символ города — этот.

— Чижик-Пыжик — ирония над всеми памятниками. Поэтому ты, сам того не ожидая, поставил его на обложку. Это знак: не надо относиться к монументам с пиететом — это то, что мы видим каждый день. Видим и не замечаем. Чижик-Пыжик. А кто он такой?

— Герой стихотворения, родившегося еще при Пушкине, в те времена. Но у нас же памятники ставятся кому? Руководителям, начальникам, деятелям искусства, культуры, героям, а это памятник чему-то вымышленному. И еще важная вещь: оказалось, Чижика-Пыжика никто не видел, кроме искусствоведов. Вот он стоит всегда на одном месте. Вполне доступный и очень близкий. А все, кому я фото показывал, удивлялись: «я себе иначе его представлял». То есть он такой маленький, что специалисты его рассмотрели, а люди не увидели.

— Мне очень интересно: зачем в то время люди такие вещи делали? Все эти арки, барельефы, украшения. Понимаешь, дома бы и так существовали, и можно было строить их без этого.

Это не художники, а домовладельцы делали. Это — другой слой населения, они заказывали эти вещи. Приглашали и делали добровольно сами, и платили солидное вознаграждение. Мастерам говорили, что они хотят, а может быть, и не говорили. Это сделано целым союзом великих художников Петербурга. Причем, вы знаете, наверное, если обозначить границы, то это лишь какие-то годы жизни, какой-то период ее — от начала до конца. Сейчас такого не делают в таком виде или делают очень редко.

— Да, очень редко.

Надо открыть город. Открыть чувства. Знаете, некоторые люди живут всю жизнь без эмоций. А другие — все время с эмоциями. Кстати, про это и название — чувства в деталях, чувства к Петербургу.

Один мой знакомый смотрел книгу, и ему встретились два адреса, и, оказалось, в каждом он по несколько лет работал, но не узнал те места — деталей архитектуры этих он там не видел. Приятель сказал: «Я каждый день ходил сюда на работу и не замечал этот фриз мозаичный». А другой человек спросил: «А кто эти мальчики, которые держат шар на Доме книги?» А там не мальчики вовсе, там — женщины. То, что мы не видим с земли, мы или не знаем совсем, или домысливаем. Такие истории.

Первый, кому я показал эту книгу на мониторе — мой друг, скульптор Вячеслав Бухаев (автор Чижика-Пыжика, памятников Ивану Тургеневу в Германии, Савелию Крамарову в США, Сергею Довлатову в Петербурге и мн. др. — Н. П.). Это случилось в библиотеке Лермонтова. Мы с ним зашли туда, у меня как раз с собой была флэшка, я ему показал, он посмотрел. Мы стали обсуждать, что нужна какая-то поддержка, чтобы банки или фонды откликнулись. Они обычно спрашивают: «Есть ли какая-то поддержка у проекта? Думали, к кому обратиться?» И Вячеслав Борисович предложил — к Даниилу Александровичу. Бухаев позвонил писателю, мы подъехали, показали, Гранин восхитился и согласился написать предисловие к книге. Мы говорим: «Нам буквально пару предложений». А Даниил Александрович отвечает: «Ну пару-то предложений будет трудно!»

И, между прочим, сразу видно, что этот отзыв писатель сделал, а не специалист в этой области — художник, архитектор или скульптор. Это — тоже образ. Я забрал рукопись у Гранина, дома поставил, а потом на второй, на третий день вижу, что она прямо на глазах хорошеет. Все вещи правильные — дозревают. Работы — у скульпторов, картины — у художников. У меня есть художник знакомый. Он напишет картину, тряпкой завесит и говорит: «Пусть постоит, похорошеет». Потом через какое-то время открывает: «Все, можно показывать».

У меня так часто бывает: я на что-то смотрю, сделанное лет десять—двадцать назад, и думаю: «Странно, вроде бы я так не умею». Хотя я это сделал, но вещь сама как-то лучше становится.

— Я переживаю то же самое по отношению к картинам. Допустим, картина «Возвращение блудного сына» в Эрмитаже — для меня одна из самых любимых. Первый раз пошел, посмотрел — хорошая вещь. А потом уже дома, без нее, думал: «А почему хорошая? А чем хорошая?» И так до тех пор, пока не стал с картиной на «ты» общаться, пока она не вошла в мою жизнь. Сейчас уже вошла. А ведь в библейской притче о блудном сыне отец не слепой, но Рембрандт перешагнул через Библию, сделал его слепым, на полотне отец ощупывает лицо сына и узнает его. Мы все ведь возвращаемся как блудные сыновья к родителям, ушедшим от нас, к истокам, к смыслам, у нас много разных возвращений.