Внимательная немка принесла стул и предложила ему сесть. Он оглянулся и, отрицательно покачав головой, продолжал свою пронзительную речь пред немцами о блокаде Ленинграда. В Бундестаге сидели все, кто олицетворяет сегодняшнюю Германию: oт канцлера Ангелы Меркель до студентов, для которых Вторая мировая война — далекое прошлое.

Эти новые немцы мучили себя воспоминаниями российского гражданина и солдата, воевавшего на другой стороне, чтобы не повторить исторической ошибки. Я подумал тогда, почему мы не способны на акт обострения больной совести? Почему никогда не чувствуем своей вины? Уничтожив в лагерях и тюрьмах, расстреляв у безвестных рвов, может быть, лучшее, что было в генофонде нации, мы продолжаем любить кровавых идолов прошлого, с безразличной терпимостью относиться к исполнителям казни народа и доверяем страну их последователям, не способным что-либо соорудить без репрессий. Зачем мы такие? Зачем мы без совести? Почему Гранина пригласили в Бундестаг и не пригласили в Думу?

Хотя, пожалуй, хорошо, что не пригласили. Я вижу полупустой зал, скучающие лица и полное невнимание к тому, о чем говорил бы этот человек.

…Несколько лет назад я позвонил Даниилу Александровичу и зашел по старой памяти. Просто так. Он был похож на себя. С седой головой и доброжелательной, но хитрой ухмылочкой. Синий пиджак, голубая рубашка, письменный стол с книгами и рукописными листами. Поговорили. Я наснимал пристойных, но ожидаемых карточек, и уже вышел в прихожую прощаться, когда увидел гимнастические кольца, подвешенные к потолку, и белый шар плафона, испускающего молочный свет прежней жизни, освещающий старую, хотя и послевоенную квартиру в писательском доме на улице Братьев Васильевых, никогда братьями и не бывших.

Гранин, провожая меня, уперся руками в границы проема двери, составив некий крест, и я понял, что это и есть кадр, который мне хотелось снять.

— Не двигайтесь, Даниил Александрович!

Кто-то из знакомых, посетив Гранина, вспомнил, что он говорил, будто я забыл у него кепку, но передавать ее не станет, а пусть я сам за ней приеду. Побеседуем.

Я не хотел докучать, но в канун его девяностопятилетия приехал из Москвы к нему в гости. Мы сидели в креслах в его кабинете. Пили чай. Даниил Александрович был доброжелателен и бодр. Конечно, надо было захватить магнитофон, было бы полнее представление, о чем шел разговор. Но кое-что осталось в памяти.

— Знаешь, Юра, меня уже не было. Две недели. Сознание отсутствовало… Это была смерть. Придя в себя, я собрал в ресторане врачей, желая их поблагодарить. Возник разговор, почему я выздоровел, на каком основании? Я не имел никакого права возвращаться к жизни.

И тут один из них — хороший доктор, говорит: «Я думаю, мы здесь ни при чем. У него есть Ангел-хранитель. Посудите сами: он уцелел на войне, хотя воевал четыре года. Это противоестественно. Он вернулся в Город и уцелел в Ленинградском деле. Это тоже противоестественно. История с этой болезнью и выздоровлением тоже противоестественна. Такая цепь совпадений нереальна».

Как выглядит Ангел, не знает никто. А узнавать мы их должны. Может быть, внутри себя. Там, где и находится весь мир человека. И большой мир, и неизмеримый космос — все находится внутри человека. Когда он уходит, он уносит все с собой.

И хотя мы говорим, что, пока мы живы, ушедший от нас — все равно с нами, в нашей памяти, — это неправда. Умер и унес! Весь свой мир.

А то, что мы помним о нем, это уже наша жизнь и наш мир.

—Знаете, все большие художники верили в Бога. И очень многие выдающиеся ученые. Даже яростное безбожье являет собой страх перед Богом.

У меня был друг, академик-эмбриолог Павел Светлов. Он мне однажды сказал: «Анализируя все, что со мной произошло от рождения, я понимаю, что жизнь — чудо, человек — чудо, а мы самонадеянно думали, что сами — всё. Я, — говорил Светлов, — изучал, как из клетки получается эмбрион, как он развивается, и меня волновало — когда у человека появляется душа? И где она? И где находится совесть? Совесть тоже божественное явление. Она никакой пользы не приносит, и, кроме мучений, от нее никакого прока нет. А что такое доброта? Это все конституция нашего внутреннего мира. Она записана нам оттуда».

…Юра, что происходит вокруг? Агрессия и враждебность — путь к потере себя. Отбирая чужую жизнь, ты утрачиваешь свою, хотя физиологическое твое существование может длиться долго. Ангелы покидают тебя. Ты одинок, никчемен и опасен. Сбой системы.

Отчего такое ожесточение?

Россия так проржавела вся. Испортилась. Жизнь испоганена. А люди не хотят изменений… Прижились. Притерпелись. Перестали бояться Бога. Откупаются. Считают, что если поставили церковь, отлили колокол, со свечой в храме постояли пред телекамерой, мощи привезли, то и выполнили все долги перед Богом. Это барышническое, купеческое, коммерческое отношение к Богу.

—Может быть, боги у всех разные? Земля — шар, и люди, обращаясь к Богу, смотрят в разные стороны. Правда, протоиерей Алексей Уминский, человек тонкого ума, на это заметил, что все они смотрят в одну сторону — в небо!

— Он замечательно прав.

—Когда я поднимаю рюмку, то, глядя вверх, выпиваю за Него. И только благодарю. Ничего не прошу. Он ничего не должен. Просто, спасибо, и всё.

— Я тоже благодарю. За день, за утро, за детей, за то, что я могу еще выпить вина.

Тут Даниил Александрович достал бутылку грузинского «Ахашени», и мы посмотрели «в небо».