—Вы сильно удивились, когда Гребенщиков сказал: «А теперь мы будем рок-группой»?

— Самого момента уже не помню, но это случилось как-то очень органично, естественно. Оба писали стихи, оба слушали музыку, жили в соседних парадных — чего-то подобного не могло не произойти. Другое дело, что это был акт чисто формальный, декларативный. Мы не умели играть: я совсем, Боря умел немного. Не было ни аппаратуры, ни помещения, ни понимания, что, зачем и куда. Мы точно знали, что не хотим заниматься тем, чем занимались комсомольские ВИА. Но быть диссидентами и вставать в оппозицию режиму тоже не собирались. Это вообще неправильная дилемма: или-или. Нас интересовала культура в чистом виде, музыка в чистом виде. Разумеется, мы понимали, что происходит в стране, невозможно было не понимать. Родители, и мои, и его, вели разговоры на эти темы. Боря ловил западные «голоса» и записывал музыку, которую там крутили. Хочешь не хочешь, а он слушал их передачи.

Но это все шло фоном, это не было главным. Гораздо более важным источником вдохновения был журнал «Иностранная литература». Из него мы узнали о существовании Ионеско и Беккета, это сильно на нас повлияло, особенно на меня. Абсурдизм раннего «Аквариума» идет во многом от Беккета, только у него абсурд довольно мрачный, а у нас светлый, жизнерадостный. Наверное, вследствие скрещения с рок-н-роллом.

— А что еще читали?

— Стругацких. Это было важно. Следы этого чтения остались даже в каких-то песнях. Интересно, что братья и жили недалеко от нас, о чем, разумеется, мы не знали. Сейчас там улица Стругацких, возле метро «Парк Победы». А мы жили на Алтайской улице, у метро «Московская», минут 20–30 ходьбы до этого места.

— Беккет, Ионеско, Стругацкие… «Аквариум», как и весь русский рок, очень литературоцентричен. Не рок в чистом виде, а скорее литературно-музыкальный проект.

— Сейчас уже нет, это настоящая музыка. А на ранних этапах — конечно. Мы их скрестили — литературу и рок-н-ролл. Стихи мы начали писать раньше, чем взялись за музыкальные инструменты. Еще в школе посещали литературный кружок, которым руководила Ася Львовна Майзель, она очень нас поощряла. Это фантастика: глухие советские годы, а она рассказывает нам о таких людях, как Платонов и Бабель. Она задавала темы стихотворных импровизаций, давала минут сорок, и мы писали. Это везение глобального уровня, что мы попали к Асе Львовне. Не думаю, что мы стали бы теми, кто есть, если бы не она.

— И вот появилась эта странная группа. Что было дальше?

— Прошел один концерт, другой, третий, и мы начали обрастать людьми. Был такой Миша Воробьев. Не помню, на чем он играл, скорее всего, ни на чем, возился с аппаратурой. Говорят, потом стал прокурором. Вполне может быть, он заканчивал юридический. Был Саша Цацаниди, какое-то время он играл у нас на басу. Мелькнул в нашей компании и пропал Эдмунд Шклярский, потом он стал лидером группы «Пикник». Мой однокурсник по медицинскому институту Вадик Васильев в институте между лекциями играл на пианино, пел что-то англоязычное. Я и его пригласил. Мы решили, что нам нужен клавишник, хотя клавиш ни у кого, естественно, не было.

Был Марат Айрапетян, аппаратчик. Он уже много лет живет в Ереване, Борис как-то съездил к нему туда. Был Валера Обогрелов, который потом работал на телевидении. Это в большей степени мой приятель, нежели Бориса. Тоже аппаратчик. Такое количество аппаратчиков говорит о серьезных проблемах с аппаратурой, ее почти не было. Был катушечный магнитофон «Днiпро» и убогий самопальный микшер, который позволял делать минимальные наложения. С его помощью и был записан первый альбом — «Искушение святого Аквариума». Запись носила спонтанный характер. Были песни, где я играл на гитаре, хотя и не умею играть. Спел песню «Мой ум сдох», сыграл на басу в композиции «Маленький большой водопад», хотя на басу тем более играть не умею. Мы издавали кошмарные звуки, крутили пленку задом наперед, в общем, веселились как могли. Большинство знакомых выпадали в осадок сразу. Они вообще не понимали, что это. Немногие выдерживали испытание прослушиванием, альбом был популярен, но в очень узких кругах. Кстати, там впервые звучит «Мочалкин блюз», который потом все узнали по фильму «АССА».

— Если представить себе карту города того времени — какие места были самыми важными, ключевыми?

— Алтайская, 22. Это наш дом. Позднесталинская архитектура, большие квартиры. Когда мы вселялись туда, Московский проспект еще был не достроен. Кончались дома — а за ними пустота, чистое поле. Нас со школой гоняли на Московский встречать Фиделя Кастро, когда он приезжал в Ленинград.

Примат, факультет прикладной математики ЛГУ. Там учился Борис, и там же был записан альбом. В этом здании сейчас находится областная администрация. Я как-то зашел туда по делам, и сердце екнуло неприятно. В зале, где мы писались, теперь столовая. Сидишь ешь, а рядом сцена, на которой мы делали чудесные вещи.

Позже, в начале 1980-х, ключевое место — Рок-клуб. Адрес Рубинштейна, 13, знала вся страна. Поразительно, конечно, как на этом пятачке буквально за три-четыре года появилось запредельное количество классных музыкантов: Боб, Майк, Цой, Курехин… А чуть позже Шевчук и все остальные. Это какое-то сверхъестественное явление.

— Почему сверхъестественное? Все же знают, что Рок-клуб был основан с подачи ленинградского КГБ.

— И я лучше, чем кто-либо, поскольку входил в совет клуба. Но у них были свои задачи, а у нас свои, и я считаю, что на этом поле мы их переиграли. Другое дело, что гэбэшники всех периодически таскали на разговоры. Всех без исключения, я не знаю никого, кто бы этого избежал.

— Что хотели?

— Информацию об иностранцах, о контактах с заграницей. И такие контакты действительно были — через Джоанну Стингрей. Как-то Курехин умудрился протащить на рок-клубовскую сцену басиста британской группы Ultravox Криса Кросса, и они вместе сыграли. Это было очень опасно. На Криса надели ушанку, запретили ему говорить по-английски, а потом потихоньку вывели. Все обошлось, но могло и не обойтись.

Я встречался с гэбэшником раза два. Обычно звонил он и вызывал, а один раз позвонил я. Я искал тогда работу и нашел место в газете «Ленинградский университет», но попасть туда было непросто. Спрашиваю: «Поможете мне устроиться?» У них же всюду протекция. Он говорит: «Я-то могу. Но вы подумайте, об этом узнают. Как вы потом будете там работать?» Эта мысль мне в голову не пришла. Забавно: гэбэшник печется о моей репутации. Но он прав был, конечно. Так я и не устроился в «Ленинградский университет». Устроился рабочим сцены в консерваторию.

— Есть красивая рок-н-ролльная легенда о том, как Джим Моррисон и Рэй Манзарек встретились на пляже и решили заработать миллион долларов. Так появилась группа The Doors. Когда вы создавали «Аквариум», вы что-то определенное имели в виду: деньги, славу, коренное переустройство мира?

— О деньгах мысли точно не было. Помню какие-то разговоры о том, что надо стать известными, популярными. Для Бориса этот фактор существовал уже на раннем этапе. Не вижу тут ничего дурного: он с самого начала знал, что хотел. А вообще… Примерно о том же спрашивает Гребенщикова Дибров в фильме «Питерский рок»: зачем? И Боря отвечает: «Я просто хотел быть счастливым». Вот это ответ на все. Мы были абсолютно счастливы.

Помню, как в 1974-м отдыхал в Сестрорецке и нашел в заливе большой красивый остров, где не было ни одного человека. Боб назвал его островом Сент-Джорджа. Было тепло, июль, мы приезжали туда всей компанией, разговаривали, песни пели. Когда я думаю о раннем «Аквариуме», именно эта картинка возникает перед глазами.

Под текст

Владимир Рекшан, директор музея «Реалии русского рока», лидер группы «Санкт-Петербург»:

— Экспонатов, связанных с «Аквариумом», в музее много, больше, чем остальных. Недавно я получил посылку, 350 граммов, и письмо: «Привет из Нью-Йорка. Высылаю для музея альбом «Радио Африка», который в 1985-м купил у БГ за пять рублей». Бобина, лично изготовленная Гребенщиковым. Обложка, конверт, все как надо.

Идем дальше, видим гитару «Йолана» чехословацкого производства. Она принадлежала Михаилу Файнштейну, басисту «Аквариума». Когда Фан умер, его вдова передала в музей инструмент, членский билет Ленинградского рок-клуба и плакат. Это афиша концертов «Аквариума» во Дворце спорта «Юбилейный», 1986 год. Любительская группа играла на стадионе шесть дней: с 28 октября по 2 ноября. И полный зал каждый день! Уникально, конечно. Сейчас такое невозможно себе представить. Сейчас и Rolling Stones не соберут стадиона шесть дней подряд.

А вот перед нами главный подпольный рок-журнал «Рокси». Обращаю внимание на заголовок: «БГ. Время упадка». Даже сейчас, когда выходит очередной альбом, находятся люди, которые говорят: Гребенщиков исписался, он уже не тот, вот раньше — другое дело… Эти разговоры сопровождали «Аквариум» на протяжении всей его истории. Какую статью ни откроешь — постоянный упадок. 45 лет!

К 1972-му, когда они основали группу, мы уже были звездами первой величины. Еще году в 1969-м или даже раньше будущий клавишник «Санкт-Петербурга» Никита Лызлов проводил конкурс среди школьников на знание творчества группы «Битлз». Первое место занял ученик старших классов Боря Гребенщиков!

Хорошо помню, как помогал Джорджу и Бобу вписаться на наш концерт на химфаке. По традиции лезли через окно женского туалета. В женский местная комсомольская охрана не очень входила, а мужской охраняли строго. Это называлось «Вечер отдыха студентов».

И вот прошло десять лет. 1982-й, лето. Я пьянствовал в музыкальной компании дня два или три, и кто-то сказал: «Знаешь, а сегодня концерт «Аквариума», едем?» Поехали. Ужасно болит голова, жарко, душно. И денег нету, а вход туда два рубля. И тут Боря выходит покурить. Я говорю: «Боря, проведи за рубль». Ссыпал мелочь, и он провел меня на концерт.

Как люди меняются местами! Я-то думал, я буду вечно звездой, а он школьником. Даже не заметил, как все стало наоборот.

Самый смешной и дикий экспонат музея связан не с БГ, а со мной. Это орден Ленина. Читаем: «Владимиру Рекшану за активную жизненную позицию и пропаганду отечественной рок-музыки». И подпись: Зюганов. В свое время Папа Римский извинился за сожжение Джордано Бруно. А у нас это происходит вот так.