Елена Ржевская: Поколение, отсеченное войной

Переводчица Елена Ржевская отправилась на фронт на 12-м троллейбусе, который и сейчас ходит мимо ее дома, теперь, увы, бывшего. Елена Моисеевна скончалась в конце апреля этого года. Студенткой второго курса она попала в самое пекло войны — ​в страшные бои подо Ржевом, длившиеся 17 месяцев. «Ржев — ​это моя судьба, моя неизжитая боль и мое имя», — ​скажет позже писательница, заметив в 25-ю годовщину его освобождения, что было воздано по заслугам всем родам войск. «А лагерь, где сгинули в муках тысячи военнопленных, ни словом не упомянут, обойден — ​ни знака памяти, уважения, сострадания, будто его и не было вовсе здесь».

Три года шла она по военным дорогам, закончив путь в Берлине, где участвовала в поисках и опознании останков фашистских главарей — ​Геббельса и Гитлера. Ей и в голову не могло прийти, признавалась Елена Ржевская в одном из самых известных своих произведений «Берлин, май 1945», что День Победы она будет встречать, держа под мышкой коробку, в которой лежало «то, что осталось неопровержимого от Гитлера» — ​его челюсть. К слову, информацию о гибели фюрера Сталин засекретил даже от маршала Жукова, а книгу Ржевской издали лишь 20 лет спустя после Победы. Она стала сенсацией. Слишком точной и честной была эта проза.

«Поколение, пересеченное войной, — ​писала Елена Ржевская о своих сверстниках. — ​Посеченное. Отсеченное. И из-за всего этого — ​наделенное в своем остатке чем-то большим по сравнению с другими».

Григорий Бакланов: Человек был на последнем счету

Григорий Бакланов, родившийся в сентябре 1923 года, ушел на фронт добровольцем, был командиром артиллерийской батареи, а 12 лет спустя после войны опубликовал первую военную повесть «Южнее главного удара», следом за нею — «Пядь земли», которые официальная критика (а иной у нас и не было) тут же занесла в разряд «окопной правды», что по большому счету можно принять за комплимент: где же еще воюют, как не в окопах? В 1979 году вышла, пожалуй, лучшая повесть Григория Бакланова о войне «Навеки девятнадцатилетние».

— Для нашего поколения война была самым значительным событием в жизни. Говорят, Василь Быков в последний день перед уходом как раз вспоминал войну. Когда она кончилась, мы поняли, что самое главное дело в жизни мы уже совершили. Оно не покидало меня никогда. Эта война была и великой трагедией, и великим подвигом народа, которого руководство, в первую очередь Сталин, фактически предало, уничтожив мозг армии. И люди на фронте были такими, какие они есть. Были и трусы, и мерзавцы, и в то же время раскрывались удивительные человеческие качества. В начале 90-х или в конце 80-х я получил письмо от командира отделения связи моего взвода, сержанта Джунгжия из Зугдиди. Он узнал мой адрес и написал: «Ясумасошел» — ​в одно слово… У меня сохранились в памяти замечательные люди, с которыми воевал. Был у меня друг, командир второй батареи Сашко Обиличенко, после войны работал завхозом в школе. Умер уже. Хорошо воевал. Он себя не жалел и жалел своих солдат. А жалеть солдата на фронте…

Ну вот, например, так. Я только прибыл из училища. Командир взвода. Почти весь взвод старше меня. Я приказал ночью вырыть наблюдательный пункт и замаскироваться. Меня отозвали по каким-то делам, возвращаюсь перед рассветом. Чуть-чуть вырыли, лежать можно, а стоять нельзя. А завтра их из-за этого убьют. Видишь, что солдат совсем обессилен, кажется, уже ничего не может, а ты — ​заставишь его вырыть окоп полного профиля, и это спасет ему жизнь. Я, например, поражен был, прочитав недавно в газете про одного выдающегося писателя, который был командиром батареи, что ему, оказывается, отдельно готовили. Представьте себе, солдаты видят, что тебе отдельно готовят, что ты брезгуешь есть то, что они едят. Немыслимо.

Поражение в начале войны имеет четкую родословную. Возьмите «Поединок» Куприна, царскую армию. Офицеры нищие из мелкопоместного дворянства, не говоря уже о том, что солдаты содержались в нищете. У нас на войне обеспечение солдат было очень плохое. Я вот читал, что у итальянцев, если раненому надо на поле боя влить физраствор, ему под голову кладут пакет, он нажимает на него головой и раствор сам течет. А у нас санитар будет это делать, его убьют в это время. В начале войны (я сам видел на перроне вокзала) у солдат стеклянные фляжки. У немцев были автоматы со складывающимся прикладом. Наши автоматы были хорошие, но мы старались все-таки немецкие добыть на поле боя. Они удобнее, легче. У немцев были свечи в плошках. Мы сами делали коптилки из снарядных гильз. У немцев были зажигалки. Что у нас? Самодельное сооружение из напильника и кремня. Называлось «Катюша». Да, у нас были прекрасные танки, до 43-го года равного Т‑34 не было, потом появились самоходки, превосходившие немецкие, но удобства солдатского быта, которые сохраняют жизнь, обеспечивают боеспособность армии, были на последнем счету. Человек был на последнем счету. И это сохранилось до нынешних пор.

У Юлии Друниной есть стихи: «Я только раз видала рукопашный, раз наяву и сотни раз во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне». Просто одни люди умеют побороть страх. Стыд сильнее страха.

Ольга Мартыненко — ​ специально для «Новой»

Продолжение следует