Один из ярких критиков социологических опросов и их роли в нынешней российской политической системе, старший научный сотрудник лаборатории экономико-социологических исследований ВШЭ Григорий Юдин, рассуждает о проблеме репрезентативности. Насколько опросы действительно отражают мнения людей и общества в целом?

По мнению Юдина, сложность здесь состоит не в том, какие конкретно технологии применяются для опросов — ​будь то телефонные обзвоны или голосование в интернете, ведь уровень проникновения этих технологий в стране достаточно высок. Дело в другом: респонденты зачастую лишены мотивации участвовать в опросе. «Предполагается, что сам по себе опрос — ​это штука нейтральная и все готовы отвечать, если только позвонить в правильное время. Но это неправда. Проблема с репрезентативностью в том, что люди не хотят быть репрезентированы», — ​считает Юдин. В качестве примера он приводит президентские выборы в США, где большое количество людей, впоследствии проголосовавших за Трампа, предпочли не сообщать об этом во время проведения опроса.

Как и любой общественный институт, опросная индустрия испытывает сейчас кризис доверия. «Люди во многих странах, в том числе и в России, разочаровались в соцопросах — ​они не считают, что к ним будут прислушиваться, что на это стоить тратить время и что, в конце концов, участие в опросах безопасно», — ​поясняет Юдин.

Соцопросы в России не воспринимаются как независимый институт, в глазах населения они являются одним из инструментов в руках власти. «Поэтому, — ​говорит Юдин, — ​если какая-нибудь московская компания проводит опрос, у респондентов сразу возникает мысль: «Путин заказал опрос». Это ситуация, которой в Америке уже нет». Старший научный сотрудник Института социологии РАН Дмитрий Рогозин, также известный своими критическими публикациями относительно опросной индустрии, развивает эту мысль: «У нас опросы используются не для того, чтобы узнать мнение населения об их заботах и делах, а для того, чтобы поставить их в ситуацию выбора, ставя при этом перед людьми абсолютно идиотские вопросы».

На подобную критику резко отвечает руководитель «Левада-центра» Лев Гудков, который считает, что речь здесь идет о смешении нескольких методологических проблем. Гудков утверждает, что нужно различать, с одной стороны, вопросы, связанные с «достижимостью респондента» в соответствии с правилами случайной выборки, а также — ​то, что называется «response rate», процентом ответивших, а с другой — ​такой феномен как нежелание или страх людей отвечать на вопросы социологов. «Это совершенно разные вещи, определяемые разными факторами и детерминантами, — ​говорит Гудков. — ​Решение одних трудностей носит скорее технический характер, других — ​касается понимания различий мотивации исследователя и опрашиваемых».

Гудков считает, что критики опросной индустрии исходят из ошибочных аксиом. «Социология как система видения реальности, интерпретации социальных процессов, включая самого постсоветского человека, природы власти и ее поддержки населением, оказывается слишком сложной для нашей образованной публики», — ​заключает он.

Монополия на общественное мнение

Однако даже Гудков соглашается, что степень монополизации отрасли опросов будет нарастать — ​государство стремится стать здесь единственным игроком. Эта тенденция усиливает скепсис к опросам и негативно отражается на их качестве. В России существует только три больших компании, занимающихся проведением соцопросов: кроме «Левады» это также контролируемые государством ВЦИОМ и ФОМ, вместе они составляют т.н. «большую тройку». Такое положение вещей сильно контрастирует с ситуацией на Западе, где между социологическими центрами существует острая конкуренция, требующая от них соблюдения высоких стандартов профессионализма — ​например, максимально корректного формулирования вопросов (так называемого вординга). «Там вы не зададите вопрос с формулировкой «Поддерживаете ли вы программу сноса ветхого жилья?», как это сделал недавно ВЦИОМ», — ​говорит Григорий Юдин. Формулировки, содержащиеся в опросах, проводимых в России, зачастую содержат в себе элемент манипуляции.

На монополизацию как основную проблему российской опросной индустрии указывает и Дмитрий Рогозин. Он отмечает следующее: «Пока мы будем говорить о монополизме «большой тройки», никакой реальной методической культуры в России не возникнет. Поэтому чем больше будет возникать альтернативных центров измерения общественного мнения, тем лучше для индустрии — ​хотя, конечно, хуже для ее игроков. Маржинальная прибыль в опросах очень небольшая и на свободном рынке конкурировать с устойчивыми компаниями довольно сложно».

Высокая степень монополизации лишает российскую опросную отрасль и возможности проведения более точного анализа. В США существуют десятки тысяч опросных компаний, и отдельные результаты проведенных ими опросов общественного мнения рассматриваются вместе, уже как большие данные. Прогноз, таким образом, делается по результатам всех исследований, анализируется в совокупной матрице данных, что делает его намного более точным.

Как опросы подменяют демократию: случай Крыма

В последние годы опросной отрасли в России был нанесен немалый репутационный ущерб — ​в том числе потому, что результаты опросов используются властями как инструмент для продвижения своих инициатив — ​таким образом, соцопросы наделяются функцией инструмента «прямой демократии» и оказываются лишены своего изначального смысла. «Мысль о том, что опросы являются демократическим институтом, заблуждение», — ​говорит Григорий Юдин.

Исторически пионеры социологии, в частности Джордж Гэллап, мечтали об улучшении информированности населения и о том, чтобы можно было в каждый момент времени держать руку на пульсе событий во избежание политических катаклизмов. Но это имеет мало общего с наделением соцопросов статусом политического решения, аналогичным тому, какой имеет референдум или обсуждения в парламенте. С этой точки зрения позиционирование соцопросов как инструмента прямой демократии является подменой понятий.

Как отмечает Юдин: «Демократия предполагает не просто суммирование предпочтений, а дебаты, в ходе которых люди меняют свою точку зрения. Это максимально далеко от идеи суммирования индивидуальных мнений». По его мнению, для России подобная тенденция будет только усиливаться. Это будет делаться параллельно с улучшением качества репрезентации, как было сделано в случае с опросом по присоединению Крыма, в ходе которого было опрошено 50 000 респондентов. «В России происходит довольно большой прогресс в плане того, чтобы улучшать качество репрезентации. Это делается для того, чтобы перевести систему управления в тот режим, где опросы становятся эмуляцией репрезентативной демократии», — ​считает Юдин.

Дмитрий Рогозин называет себя апологетом крымского опроса. «С методической точки зрения этот опрос был почти безупречен, а для индустрии революционен, — ​говорит он. — ​За три дня было опрошено почти 50 000 человек и были составлены отчеты. Этому никто не мог поверить, включая меня самого. Оказалось, что наша социология умеет мобилизоваться и выдавать качественный продукт — ​правда, при условии, что финансовые ресурсы не ограничены». По мнению Рогозина, именно крымский опрос наметил несколько новых тенденций на рынке. Поскольку этот опрос ставил задачу эффективности, с этой точки начали активно развиваться онлайн-опросы — ​стало принято делать смешанные исследования, в онлайне и традиционными методами.

Текучее общественное мнение

Опросы не могут подменить собой голосование или даже прогнозировать его исход еще и потому, что суммирование существующих предпочтений актуально лишь в течение очень небольшого периода времени. «Обещание людей что-то сделать представляет собой некоторый речевой акт, но совсем не действие, — ​говорит Дмитрий Рогозин. — ​Между действием и обещанием действия есть определенный зазор и очень много людей изменяют свою позицию, когда действительно принимают решение. Почему-то считается, что опросы являются объективным измерителем общественного мнения и выражают «глас народа», хотя многие отдают себе отчет в том, что само мнение — ​это довольно подвижная инстанция».

Кроме того, в недемократических режимах опросы общественного мнения не отражают реальных взглядов публики. «Чем страна дальше от демократического способа управления, тем меньше можно опираться на опросы общественного мнения», — ​отмечает Рогозин.

На это есть очень иллюстративный кейс: соцопрос 2014 года, проведенный накануне всеобщих выборов в Турции, предсказал победу Республиканской партии (33%) и отдал правящей эрдогановской «Партии справедливости и развития» (ПСР) только около 30%. В реальности же ПСР набрала 43% (и, таким образом, победила), а Республиканская партия только 27%.

Рогозин обращает внимание на еще одну немаловажную проблему: большинство ответов, данных во время социологических опросов, нельзя считать мнением людей. Они являются результатом спонтанной коммуникации с незнакомым человеком. По мнению ученого, большой проблемой российской социологии является неумение говорить с человеком на понятном для него языке.

Кроме того, множество тем, обсуждаемых во время соцопросов, не являются для большинства людей насущными, и они просто не в состоянии дать адекватный комментарий. «В политической повестке я бы назвал один вопрос, который более-менее устойчив, — ​это отношение к Путину. Все остальное преходяще. Если телевизионная картинка транслирует Медведева — ​или идет какой-то скандал, то вокруг него возникает активность. А если мы вдруг начинаем разговаривать о вопросах абортов, например, то ошибки измерения становятся просто катастрофическими. Здесь аналогия такая: если идет землетрясение и вы прилагаете линейку к столу, вы, конечно, можете измерить его длину, но не факт, что она будет такой же через секунду», — ​объясняет Рогозин.

Ситуацию с резким изменением отношения к теме по мере ее нарастающего обсуждения в общественном пространстве хорошо иллюстрирует изменение отношения к «закону Димы Яковлева». С января 2013 года по октябрь 2015-го доля одобряющих закон выросла с 54 до 76%. Интересно при этом, что в 2013 году 25% респондентов (каждый четвертый) не могли четко выразить свое отношение к этому закону, тогда как в 2015 году таких людей было всего 5% (то есть каждый двадцатый).

Наука как политический вызов

В ситуации тотальной идеологизации опросной индустрии проведение независимых научных исследований само по себе становится актом неблагонадежности. Ведущий научный сотрудник «Левада-центра» Наталья Зоркая рассуждает о том, как научная деятельность стала рассматриваться государством как вызов: «Изначально наша исследовательская программа — ​это изучение процессов перехода советского и постсоветского общества (так называемого «транзита») к демократическому устройству, новой политической культуре, к гражданскому обществу. Мы на протяжении последних десятилетий наблюдаем за всеми этими процессами, анализируем их. Мы социологи, мы не формируем политику — ​мы изучаем общество».

Особенно острую реакцию общества вызывают исследования, касающиеся сложных и неоднозначных периодов российской истории — ​в частности, отношения к Сталину и репрессиям. Как поясняет Зоркая: «Если мы изучаем, например, отношение к сталинизму, сталинским репрессиям — ​это для нас важно с той точки зрения, как общество работает с этой проблематикой, насколько это актуально сейчас и что меняется в этом плане. Все это не является заданием какой-то сиюминутной повестки, а является продолжением нашей многолетней работы».

«Следят за публикациями данных исследований различных социологических организаций примерно 4–6% населения, как правило, это весьма ангажированная публика — ​журналисты, политологи, политтехнологи, избирательно — ​специалисты в разных научных сферах, нуждающиеся в социологической информации, в меньшей степени — ​активисты гражданского общества. Влияние собственно социологов следует оценивать как ничтожное, — ​соглашается с коллегой Лев Гудков. — ​Другое дело — ​то, как используются политиками эти данные, но это уже нельзя относить на счет самой социологии. Кроме того, я не считаю «социологией» работу прокремлевских или губернаторских служб опросов общественного мнения, закрытых опросов спецслужб и им подобных. У них другие задачи и цели, другие заказчики (не общество и его интересы, а власть и обеспечение ее поддержки и т.п.). Это часть пропаганды, политтехнологий».

Анна Филиппова, специально для «Новой»