Олег Кудряшов поставил «Крещенных крестами» по мотивам книги Эдуарда Кочергина. Сюжет прост: в 1937-м при рождении героя (он же автор) арестован отец, ленинградский кибернетик. Чуть позже — ​мать. Два мальчика попадают в детдом. Старший умрет от пневмонии. Младший, восьмилетний, в 1945-м бежит из сибирского детприемника домой, в Питер. Навстречу идут с войны эшелоны. На полустанках бабы выносят из вагона увечных мужей (у кого они вернулись). Странствие беспризорника Степаныча по послевоенному СССР длится шесть лет. В 1951-м его находит мать, выжившая после «чирика» в лагерях по 58-й. На Дворцовой площади (она, впрочем, звалась площадью Урицкого), в городском НКВД под аркой Главного штаба они встречаются. Страшен и дик 14-летнему Степанычу Петербург с темным крылатым дядькой-ангелом на столпе.

Беспризорник 1940-х, живший изготовлением профилей вождей из медной проволоки, наколками на бицепсах блатных, рисованьем игральных карт, станет театральным художником. Легендарным сценографом БДТ Г.А. Товстоногова. А в начале XXI века Кочергин начнет писать.

Его автобиографическая проза («Ангелова кукла», 2003, «Крещенные крестами», 2009, «Записки планшетной крысы», 2013) не уступит лучшим запискам мирискусников. Россия и Петербург середины XX века в его книгах — ​иные до оторопи. А «воля к культуре как воля к жизни»… да нет, она не та же. Куда сильней! Проза «рисовального человека» Кочергина — ​и мартиролог, и эпос выживания одной души, упрямо кочующей к дому, к смутной памяти о матери.

Через судьбы матери и сына — ​это и притча об общем, столь же непостижимом выживании.

И о семижильной человечности — ​неистребленной ни в рассказчике, ни в его хоре.

Все это и хочет вместить камерный полуторачасовой спектакль Олега Кудряшова, пронизанный и разодранный мелосом 1920—1940-х, песнями фронтовой, беспризорной и лагерной России. Из патефона-чемоданчика грассирующий голос Вертинского излагает его забытую «Песню о Сталине». Изувеченный при бомбежке 1941-го слепой детдомовец Митяй (Данила Чванов), встав на ящик, поет в вагоне демобилизованным «Артиллеристы! Зовет Отчизна нас…», а друг его Степаныч (Василий Миролюбов) гнет из проволоки профиль вождя бойцам на поглядение (страшная сцена — ​и одна из лучших в спектакле). Хор в образцовой колонии разучивает для проверяющих «самые новые вождистские вирши» (в конце скитаний Степаныча это уже величественное, как шпиль высотки МИДа, сочинение «Москва — ​Пекин»). Памятники вождю мастерят на ходу из чего угодно, хоть из валенка, крытого фуражкой. Свистопляска поездных «щипачей» и черный чугунный отлив энкавэдэшных кожанок сливаются в единый фон эпохи.

Сквозь все это бредет, возникая и затихая, нежная польская колыбельная матери Брониславы (Екатерина Агеева). В финале спектакля звучат ее слова из поразительной (одной из лучших у Кочергина) новеллы «Площадь Урицкого»: «Ты один мужик в роду, и должен жить».

В 2009-м, когда «Крещенные крестами» Эдуарда Кочергина вышли в свет, важнее всего в книге казался именно мартиролог. От отца и брата — ​до бормотания безымянной бабы на безымянной станции: «Не помню, совсем не помню, помню, что похоронка, похоронка, похоронка…» Со спектакля Кудряшова выходишь, повторяя и повторяя: «Один в роду — ​и должен жить».

Возможно, это следующая стадия общего осознания XX века. Теми, кто жив, — ​и должен.