Я не книжный критик и не мог бы им быть хотя бы по такой причине: если мне книжка не нравится, я ее не могу читать. Раньше выкидывал с балкона и с радостью наблюдал ее полет. После стал отсылать нечитаемое в знакомую женскую тюрьму, где зэчки за неимением лучшего листали что дают. Однажды я там познакомился с поэтессой, причем лирической, неблатной. Тонка была девушка! И я ей отдал, помню, книжку, которую взял с собой в дорогу, — это был сборник интервью Бродского. Поэтесса после вышла и взялась за старое, ну и финал получился печальный. Она теперь значительно дальше от нас, чем даже Соловки.

То есть раз я дочитал книжку, то, стало быть, доволен ею. Иногда мне шлют на рецензию что-то авторы, я предупреждаю, что напишу честно, и пусть не обижаются… Кантора я не стал предупреждать, я его старую книжку когда-то с удовольствием прочел и приблизительно уже понимал, чего ждать. Та называлась «Уроки рисования», два толстенных тома. Она меня развлекла тем, что автор замахнулся на подведение итогов ХХ века. Знакомые издатели и книготорговцы ее поругивали, типа, не шедевр, а я их спрашивал:

— А что, есть лучше? Кто еще замахнулся на весь ХХ век?

— Не могу припомнить, — был мне ответ. — Вот так сразу ничего не приходит на ум.

— Это тоже ответ. А раз так, значит, Кантор выиграл!

Максим в той книжке громил современное искусство, особенно тот раздел, в котором «художник» сношался с хорьком, самцом, кстати, и кураторы объявляли это актом искусства. Может, это и была такая эмблема прошлого века?

Вот и в новой книжке Максим («Азарт». АСТ, 2017), что мне симпатично, жестко выступает против прибыльного секса с хорьками. Куратор — «изнуренная йогой, вегетарианской пищей, черным табаком и легкими наркотиками, левая Присцилла» — его спрашивает:

«— Вы, так сказать, хм… тоже… хм… художник? Э-э-э?

— Живописью занимаюсь, — сказал я. — Да, красками рисую.

О, лучше бы я сказал, что ворую мелочь из пальто первоклассников в школьном гардеробе. Присцилла, культурный энтомолог, обдала меня холодом, вонзая иголку в спинку насекомого.

— Красочками?

— Да, на холсте — красками, — я и сам знал, что дело гиблое, не делают так больше серьезные люди.

— Абстрактная живопись? — насекомому дали последний шанс.

— Нет, фигуративная.

— Понятно».

Конец цитаты.

И вот герой той книги жил посреди вот этого всего и все-таки вместо прибивания чего-нибудь к Красной площади — по старинке рисовал картины. В той книжке он рос, подрастал, учился, а в новой он уже выучился и вспоминает молодость.

И вот он рассказывает, как в перестройку его позвали на яхту, в круиз. А расплачивался чтоб он картинами, которые на борту и нарисует. Поехал он туда, в порт Амстердам, внезапно с женой и ребенком, как ни странно. Яхта оказалась старым пароходом, точнее, его руинами, ржавой рухлядью, которая уже лет сто не выходила в море. Потому что не могла. Хозяин плавсредства, Август (католик, как и Максим), задумал на этом пароходе построить светлое будущее, для чего набрал более чем странную команду. Толстяк-поэт, православный, француженка по части совриска, два немца (а почему два — так долго же было две Германии), англичанин — профессор Оксфорда, русский артист с Таганки, какой-то левый музыкант, играющий на консервных банках из-под лосося. Два еврея, которые оказываются не евреями. Итальянец Микеле, продающий комбайны Казахстану из Гонконга, что ли. А, вот еще что невероятно важно: русская жена Августа, вот, уехала, устроилась, — была такая мода. Про нас смешная цитата:

«— Любопытно, — осведомился Адриан, зевая, — какой архетип воплощает славянская культура? Мне казалось, что идеал славянства — это справедливое равномерное угнетение всего коллектива. Однако современная страсть к наживе это опровергает».

Короче, в книжке — образ Европы! Ржавая такая помойка, знававшая лучшие времена.

Сюжет развивается динамично, предыдущий раз меня до такой степени захватила книжка «Ненастье» Алексея Иванова, который теперь мой любимец. Раньше я не мог его читать — и вот на тебе!

Развязку не буду вам тут сливать, совесть же есть. Но там, какая ж без них теперь Европа, там фигурируют беженцы из Африки! Да! Если бы их не было, их следовало бы придумать. И книга, само собой, наполнена дебатами. Негры беглые — братья нам или пусть идут лесом? Богатство и ресурсы, и консервы — поровну делить или еще как? Работать — каждый обязан или не совсем? Социализм — мрак или мечта, или то и другое в одном флаконе? Понять устройство мира и людей — возможно или нет? Россия — Европа или нет?

И вот еще разительная мысль автора, ну или персонажа, какая разница:

«Я прежде думал: как немцы шли служить в гитлеровскую армию в сорок пятом году, когда Германия уже лежала в руинах? Германия была агрессором и кругом виновата, но мальчишки ведь не знали про Холокост. Они шли в армию, потому что вокруг беда, потому что их город бомбят, и они стояли на Зееловских высотах, когда уже все пропало».

Это про опять же немцев, на которых одних держится Европа. Без них не будет ни-че-го. Я сам как бывший германист, который провел в обеих Германиях (как раньше писали — «доктор обеих наук») немало времени, часто про такое думаю. Я себя то и дело спрашиваю: один раз у них сорвало резьбу, второй раз сорвало; готов ли я дать голову на отсечение, что в третий раз не сорвет? Нет, друзья, не готов. Лучше вы свои политкорректные головы давайте. Вы б послушали, что говорят немецкие левые в доверительных беседах. Самое мягкое — это боль оттого, что они не могут провести референдум о запрете минаретов вслед за швейцарцами: «Почему им разрешили, а нам нет?» Я спрашивал: а почему вам нужно разрешение, вы что, дети неразумные? И разрешения вы ждете — от кого, вот от кого?» Они в ответ молча смотрели на меня. Кто-то держит немцев за горло посреди зашкаливающей демократии… Ну не красота ли это?

Не, ну понятно — чуть немцы наедут на какую нацию или веру, им сразу припомнят всё-всё. Вот беженцы… Что про них сказать? С европейской точки зрения? Орианы Фалаччи уже нет с нами и некому обличать варварство беженцев, которые залили мочой центр Флоренции. Она ничего не боялась, в 15 лет пошла партизанить, но свой меч, сбегая в Америку и в гроб сходя, не передала никому. Ну да, пусть европейцы сами рвут глотки за свою реновацию, нам, скифам и азиатам, не след лезть в иностранные дебаты.

Книжка цепляет еще и тем, что тут собраны темы, кажется, всех застольных бесед. Да, да, я ничего не пропустил, секс там тоже имеется в наличии. Француженка посягает на честь художника, а на нее саму — поэт. И вот эти персонажи дебатируют, обмениваясь остроумными репликами. А некоторые выполняют грубую физическую работу, как правило, бессмысленную. Ну а что вы хотите, общество-то постиндустриальное. Кстати, настоящие работники — это немцы. Про это сказано в книге не случайно, это истина. Мой дед (вернувшись с фронта инвалидом) командовал пленными немцами, когда восстанавливал шахту в Донбассе, с восторгом рассказывал, как они там вкалывали, несмотря на скудную пайку. Такой народ просто. «Труд ваш глуп. Впрочем, как всякий социалистический проект. Тяжелый и нерезультативный труд», — говорит персонаж, оксфордский профессор. (Как и Максим, который к тому же социалист.)

Еще мне чисто по-человечески понравились заходы Максима о том, что тогда, в молодости, он не понимал одного, другого, третьего. Подразумевается — после понял, вопросы поснимал. Может, он достиг просветления, как и я, — а почему нет? Вот он, модный художник, и писатель, и профессор Бычьего Брода, счастливый эмигрант, из принципа не заезжающий в Империю зла из своего Мира света… Небось, и в личной жизни у него все великолепно. Подробностей не знаю, мы не так близко знакомы — выпивали пару раз в компании. Так что я страшно объективен. Пишу, что хочу! И, как было выше сказано, читаю, что хочу, и не сойду с этого места.

Грубо говоря, если я дочитал книгу, значит, это — литература. Вот «Будденброков» Манна я не осилил. Но из окна ее не выкинул, ибо она была казенная, библиотечная.

Словом, приятного и вам чтения!

Игорь Свинаренко, специально для «Новой»