«Мне неудобно, когда меня мужик щупает»

Владимир Мельников (бывший служащий внутренних войск, участник боевых действий в Чечне. В конце апреля 2017 года освободился из ИК-5 РМ. Имя и фамилия не изменены): «В зоне какое-то странное желание сотрудников все время раздеть заключенных… С одной стороны, раздевают для того чтобы досконально досмотреть, это и понятно, ведь есть ушлые осужденные, могут спрятать что-то и в резинку от трусов. Ну, а некоторые сотрудники, такие, как Гаркушен (начальник отряда), могут и пощупать. Мне неудобно, когда меня мужик щупает. Я говорю: «Чего ты щупаешь?» А он: «А вдруг ты под яйцами что-то привязал». Я говорю: «Ты чего, гонишь, что ли? Ты так посмотри, видать будет, чего там щупать». Ну, еще любители пощупать Ерошкин, Рякшев, Вилякин… Половые органы они ощупывают голыми руками, без всяких резиновых перчаток. Они там вообще не знают, что такое перчатки. Все они мужики молодые. Я думаю, нормальный мужик не будет мужика щупать. Они всех прощупывают. Иногда больно делают, явно специально. Скорее всего, они нетрадиционной ориентации.

Когда они трогают половые органы руками, это может происходить при нескольких заключенных. Да им все равно, они еще включают видеорегистраторы. Я говорю: «А почему вы снимаете, вы какое право имеете снимать меня на видео, когда я раздеваюсь. Это же не законно. Вы обыскивайте, но регистратор выключите». Они говорят: «Так законно».

Вот эти привычки раздевать и щупать половые органы это при нынешних начальниках – при Аношине (нач.ИК-5), при Трофимове (зам.нач.ИК-5 по БИОР (по безопасности и оперативной работе)) появилось. До этого как-то не раздевали. Это чья-то из них инициатива.

13 января 2017 года утром меня вывели на обыск из ШИЗО. Обыскали и, смотрю, стоит Ерошкин Федор Петрович (младший инспектор ОБ) на продоле (в коридоре) и наматывает на палец шнурок. Шнурок этот был приспособлен для открывания форточки, потому что там локальная решетка стоит, которая не дает открыть форточку. Расстояние от решетки до окна примерно полметра. Решетка мелкая, рука туда не пролазит. Ерошкин оторвал этот шнурок, то есть лишил меня возможности проветривать помещение. Я говорю: «Зачем вы оторвали? Это же помещение проветривать надо». Он: «Мне все равно» — матом. И говорит: «Пошли на повторный обыск». Я говорю: «Меня вообще-то только что обыскали, у меня не имеется никаких запрещенных предметов, повторный обыск ничего не даст». Ну, повели на обыск. Ерошкин говорит: «Раздевайся». Я начал расстегивать куртку, он мне в этот момент в пах коленом. Я согнулся от боли, а он в это время стал прыгать на моей правой ноге. Дальше Ерошкин стал бить меня ребром ладони по шее сверху, снизу, по кадыку, несколько раз в живот ударил. «Я тебя обоссу здесь. Ты у меня будешь тут сейчас сосать», — вот так орал на меня. У него прямо пена изо рта шла. Рядом стоял Вилякин, он тоже младший инспектор отдела безопасности, и Бутусов (ДПНК — дежурный помощник начальника колонии), который говорил: «Ты чего, газуешь? Ты чего из себя…» и всячески оскорблял меня.

В тот же день после обеда была комиссия, меня в ПКТ (помещение камерного типа) переводили. Комиссия проводилась во главе с Трофимовым. Я ему говорю: «На меня утром было совершено нападение». Он так рукой мне провел с головы до ног: «Чего-то, — говорит, — по тебе ничего не видно». А я говорю: «Меня ударили, меня били, у меня опухшая мошонка, меня коленом сильно ударили, ногу оттоптали, у меня тут шишка, она у меня болит». Он говорит: «Ну так ничего не видно». Сидит замполит Шпартюк на окне и мне говорит: «Ну, через дня два приедет гинеколог, мы тебя позовем на осмотр». И они все, кто там был (Хилько — инспектор по БИОР, Трофимов, Шульгин — зам нач.ОВР — отдела оп воспитательной работе, Столяров — начальник ПКТ и СУС (строгие условия содержания), Шпартюк и Шумкин) начинают смеяться. Я говорю: «Мне не нужен гинеколог. Вы нормально себя ведете?» Хотя на камеру Столяров стоит снимает меня, я уверен, такое же видео, где они глумятся, для отчета они не предоставят в управление. Они потом это видео отдают в клуб, в клубе осужденные обрезают это видео и делают видеомонтаж, и они выглядят уже как надо. А так они на комиссиях ведут себя отвратительно — матюкаются, оскорбляют, пугают…

Никакой медицинской помощи в связи с тем, что у меня отекла мошонка, я не получил. В тот день после того, как на меня напали, примерно через час был обход медицинского сотрудника лейтенанта Казеевой. Я просил ее провести медицинское обследование и написать заключение. Но помощи никакой она мне не оказала, заключение не дала, даже не осмотрела. Я написал жалобу в прокуратуру. До сих пор не получил ни одного ответа.

Медиками в колонии работают две старушки, которых давно пора на пенсию отправить. Они приходят, говоришь: «Дайте аспирин». — «Ты чего, — говорят, — издеваешься? Чего ты его у меня просишь, ты знаешь, что его два месяца уже нету». Приходят, никаких лекарств у них нету. Вообще к врачу никак не попадешь. Говоришь: «У меня болит». Она: «Пишите заявление к врачу».

Вот 31 марта этого года все ПКТ вывели сразу, хотя обычно каждая камера выводится в отдельный дворик. В ШИЗО сидел грузин, Каха его зовут, ему лет 50 с небольшим, у него нашли открытую форму туберкулеза. Его вывезли на больницу, а к нам пришли, залили весь продол (коридор) хлоркой, в ШИЗО все камеры и продол залили. Нас когда с прогулки завели, закрыли, там прямо ужас, все глаза жгло, всю слизистую посжигало, голова сильно болела. Мы потом две недели там целыми днями мыли-мыли, а хлорка все равно воняла и воняла. То есть нас просто потравили как насекомых. Мы жаловались, требовали, чтобы нас перевели в другое помещение. А куда нас переведут? Все залили хлоркой, куда нас переведут. Последние, кто был с Кахой в камере, тем двум назначили диету. Но он до этого и с другими в камере был, и неизвестно когда он туберкулезом заболел. Мы ходили все вместе в одну баню, на прогулки. А для прогулок там узкие дворики, просто небо в клеточку, листы металла. Мы постоянно пересекались с этим грузином. Должны были всех поставить на диету и лечение профилактическое назначить. Но нет…

То, что я жалобы писал сказалось на содержании. Начальники поначалу говорили: «Пиши куда хочешь». А писать начинаешь, начинают прессовать. Составляют надуманные рапорты, сажают в ШИЗО, чтобы другим и тебе показать, что кто пишет, тот страдает, чтобы пропало желание писать, бороться за справедливость. Основная масса осужденных поэтому и боится что-то писать, потому что свиданки, УДО. А вторая масса боится, потому что посадят в СУС, в ПКТ, закатают по ШИЗО…

В зоне над нами издеваются как хотят. Вот просчет должен проводиться в течение 40 минут, ну часа. По закону положено: в минус 25 проверка проводится в отрядах, зарядки нет. Но при Аношине и при Аверкине — все равно: дождь идет, мороз, 27-28, — выгоняют на зарядку, просчеты по два, по три часа. Приезжает, например, тот же шмон, зима, мороз, выгоняют с утра и мы стоим на ногах на морозе по четыре-шесть часов. Ну, то есть глумятся, как хотят. На морозе могут обыскивать — сними шапку, расстегни бушлат. Говоришь: «Мороз на улице». — «Ну и чего? Мне все равно». В отряды приходишь после этих обысков, вещи все в куче. Представляете, нас в отряде 150 человек, у нас у каждого баул подписанный, с биркой, у каждого свои вещи в бауле. Ты приходишь, а вещи горой посреди коридора, прямо в одну кучу из баулов все вытряхивают на пол, и все. Все разламывают, разрывают. В помещениях отрывают панели, потолки, стены… Они ведут себя как варвары».

«Козлодерка»

Иван Мордвин (бывший следователь Следственного комитета, заключенный ИК-5 РМ, имя и фамилия изменены в целях безопасности заключенного): «Избиения заключенных в колонии бывают. Но такие вещи не выносят на улицу, это не происходит на глазах у всех. Одного забрали, другого и повели или в ШИЗО, или в дежурную часть, то есть туда, куда не допускают посторонних лиц, кроме сотрудников. Здесь, в колонии практикуется такое ноу-хау: если ты сотруднику не понравился (я не буду говорить, объективен сотрудник, не объективен), он ведет тебя в «козлодерку». Она находится прямо напротив дежурной части. Это комната обыска, в обиходе называется «козлодеркой».

Эта комната предназначена для того, чтобы люди, которые новенькие на колонию приезжают, их обыскивают, и потом разводят в карантин или по отрядам. То есть это обыкновенная комната обыска, где тебя не могут продержать больше 20 минут, по закону. А не по закону ты можешь выйти в тапочках на улицу, тебя в этих же тапочках за то, что ты в тапочках на улице был, сажают в эту «козлодерку», и ты там можешь просидеть до трех суток без пищи и без постельных принадлежностей, потому что кровати, шконки там нету, там только стол. И тебя будут выводить раз в сутки в туалет. Туда могут и нескольких человек поместить, потому что одному сотруднику один зэк не понравился, другому — другой… Предыдущий начальник Аверкин (это предшественник нынешнего начальника) летом прошлого года запихал туда человек 40, они реально как селедки там стояли. Размер комнаты совсем небольшой: ширина — 2,5, а длина где-то метра 3,50. Как туда 40 человек может поместиться? А легко. Кто-то на стол встал, там посередине П-образный стол, на который осужденные, которые приезжают, выкладывают свои вещи, а в середине буквы «П» стоит сотрудник и смотрит, обыскивает все эти вещи. Вот кто-то на этот стол встал, кто-то на скамейку встал, кто-то прижался…

Естественно, никаким образом посадка в «козлодерку» не оформляется. Почему не отправляют зэка в ШИЗО, а закрывают в эту комнату? А проще для сотрудников — никак оформлять не надо. И потом в ШИЗО у зэка будут хоть какие-то квадратные метры, он будет там ночью спать, пусть на нарах, которые откидываются только на ночь, но с постельным бельем. А помещение в эту комнату — это просто вид наказания.

Нашего начальника, кроме как деньги, ничего не интересует. Понимаете, из-за постоянных выдергиваний в дежурную часть, помещения в «козлодерку» и боязни избиений люди не ропщут. Никто в открытую против администрации не попрет, потому что его одного выхватят, кто попер, отведут в дежурную часть, туда придет Хилько, придет Трофимов и лично возьмутся за воспитание.

Здесь же взаимная порука прокуратуры, УФСИН Мордовии и колонии. Они все друг друга знают, они все относительные родственники, в одном месте живут… Вот пример. Приехал прокурор по надзору, всех осужденных, чтобы они не попали на прием, загнали в отряды и около каждого отряда встал сотрудник администрации и не выпускал никого на улицу. Никто не смог прорваться к прокурору. Прокурор ведь мог сам войти в отряд. Но он не ходит по отрядам, ему это не надо. Он приезжает, ну может, для проформы, может, для галочки, чтобы в книге посетителей на КПП было проставлено время, что он приехал во столько-то, ушел во столько-то. Когда приехал прокурор и ходил с начальником по колонии, то один осужденный в это время был в библиотеке (а библиотека у нас находится вне локальных секторов, то есть если ты в библиотеке, ты можешь оттуда спокойно выйти). И вот он дождался, пока прокурор с тогдашним начальником колонии Аверкиным проходил мимо библиотеки, вышел оттуда и ринулся к прокурору. Начальник увидел, говорит: «Стой, ты куда идешь?» Он говорит: «Мне к прокурору». Ну, прокурору лицо уже нельзя терять перед осужденным, он говорит: «Да, я вас слушаю». И зэк начал жаловаться на начальника колонии прямо в его присутствии. Прокурор все выслушал, поворачивается к начальнику колонии, говорит: «Ну, пойдемте, в письменной форме это зафиксируем». Знаете, что сказал начальник Аверкин этому зэку, прямо при прокуроре: «Я тебя сгною. Вот он уедет, и я тебя сгною». Аверкин был год исполняющим обязанности начальника колонии. А вообще он в оперативном управлении был, он опер в УФСИН по Мордовии и курировал нашу колонию, то есть он был нашим надзирающим опером. Сейчас он замначальника оперативного отдела УФСИН по Мордовии».

Владимир Мельников: «Сотрудники забирают все — письма, рукописи, заявления в прокуратуру, которые цензоре в принципе не подлежат. Приезжает Дубравный прокурор, вызывает, иду к нему. Меня перед этим — обыскивают, забирают эти рукописи. Захожу к прокурору (вот последний раз был прокурор Машков), я ему говорю: «Я шел к вам, меня задержал оперативник, забрал документы» Прокурор говорит: «Мне это сейчас не интересно. Я приехал по другому поводу. Меня прокурор главный (Мельников) направил взять у тебя объяснение по поводу нападения на тебя 13 января. А другое меня не интересует. У меня вообще сейчас, — говорит, — выходной день». Я говорю: «Приезжайте тогда в рабочий. Как это может вас не интересовать, вы прокурор, вы обязаны реагировать». Прокурор: «Ничего подобного, мне это неинтересно. Я же тебе сказал, мне только заявление взять». Прокуратура все здесь покрывает».

«Мы не можем, нас выгонят с работы»

Иван Мордвин: «Психолог для колонии должен быть быть курьером между осужденными и сотрудниками администрации. Выслушивать претензии, жалобы, может, дома у кого-то что-то случилось, какие-то личные трагедии, и просто выслушать человека, помочь советом. А у нас психологи занимаются обысковыми мероприятиями. То есть сотрудники ОБ (отдел безопасности) в добровольно-приказном порядке говорят психологу: «Пошли со мной на обыск». Мы идем с работы, психологи стоят и обыскивают нас наравне с другими сотрудниками администрации. Мы уходим на работу, опять там психологи стоят… Доверия к ним никакого.

Вообще этой колонии свойственно то, что в большинстве своем сотрудники администрации занимаются несвойственными себе делами. Когда начальник отряда тебя обыскивает, ты его сразу ассоциируешь с оперативником или с сотрудником отдела безопасности. Когда оперативник приходит на швейное производство и говорит: «Ты почему не работаешь?», ему задаешь встречный вопрос: «Ты оперативник, ты не производственник, что тебе вообще здесь надо?» А они все равно в каждой бочке затычка. Можно провести аналогию, это то же самое, если зайти в милицию в кабинет к следователю и сказать: «Так, следаки, собрались, взяли автоматы, взяли бронежилеты — и на улицу, патрулировать». А ППСники сядут на место следаков расследовать уголовные дела. Вот примерно то же самое происходит в этой колонии с должностными обязанностями сотрудников.

Сотрудники администрации, младшие кадры что им скажут, то они и будут делать, они начальникам не противоречат. Они могут потом прийти к зэкам, когда нет вокруг ихних коллег, и жаловаться, как им сложно работать, как они это не выдерживают. А когда им говоришь: «Наберись мужества, скажи, что это не входит в твои должностные обязанности и ты не будешь этого делать», они говорят: «Мы не можем, нас выгонят с работы». Потому что тут такая деревня, а он получает 30-40 тысяч рублей как офицер УФСИНа. И он не может пожертвовать такими деньгами и пойти куда-то работать, потому что, во-первых, он ничего не умеет, кроме как на зэков орать, а, во-вторых, ну кому он нужен, кроме УФСИНа.

Сотрудники колонии здесь пожизненно работают и должности по наследству переходят. У нас на колонии несколько таких случаев, когда дети работают непосредственно со своими отцами, они могут даже быть в одной смене дежурными. Ротации кадров здесь нет никакой».

Зловонный дух сосисок

Иван Мордвин:«Администрация нас реально кормит помоями, отвратительно кормят. У нас на колонии есть колбасный цех, где делают колбасу на продажу.

Сейчас колония просто закупает фарш. В этом колбасном цеху они делают в том числе сосиски (по данным УФСИН по РМ, в ИК-5 производятся сосиски «Классические».-Е.М.) Я точно знаю, что они заключали договора с солдатскими частями, с другими исправительными колониями на поставку сосисок. Они делают тонну, а холодильник у них может вместить только 100 килограммов, а остальные сосиски тупо тухнут. Если не успевают довезти до потребителя, тухлые сосиски скармливают зэкам. Когда в столовой открывается бак с этими сосисками, такой зловонный дух, такой зеленоватый дым из этой кастрюли идет, что видно, что это отрава. Зэки, у кого нет возможности купить еду у барыг, едят эти сосиски. А им делать больше нечего. Мучаются животами, но едят. Сосиски даются не каждый день, но раза три в неделю точно.

Встает вопрос: какой смысл делать такое количество сосисок, если холодильник на сто килограммов? Чтобы все тухло? Ведь они же могли бы делать меньше сосисок, или холодильник больший купить. Мне кажется, что они списывают через нас таким образом деньги, они списывают на нас сырье. Покупают якобы больше, а на самом деле в продукцию идет меньше».

Владимир Мельников: «Сосиски дают отвратительные. Последний раз их давали, так они были не просто с запахом, они были зелено-серые, ну прямо протухшие, видать, тухлятина вообще. Я не смог есть такое. Кто-то ел, единицы какие-то. Но основная масса не ела, конечно».

Иван Мордвин: «Кроме сосисок этот цех делает еще колбасу: варено-копченую и сырокопченую колбасу. Я не могу сказать, что она протухшая, но реально она невкусная. По соотношению цена-качество, колбаса эта не выдержит конкуренции. Стоит 400 рублей килограмм. Но реально там ну совсем нет мяса. На территории колонии есть магазин, где ты можешь купить что-то себе поесть, в том числе и эту колбасу (по данным УФСИН по РМ, в ИК-5 освоен выпуск трех видов колбасных изделий с громкими маркетинговыми названиями: колбаса вареная «Кремлевская», колбаса полукопченая «Дворянская» и колбаса полукопченая «Делегатская». — Е.М.)»

Владимир Мельников: «Пищу зэкам выдают отвратительную. Утром дают обыкновенную крупу сваренную на воде — перловка, сечка, ячка. Все это с плевелами. Качество круп такое, что ими только лошадей кормить. Ну, как скотину нас кормят. За полгода, которые я провел в ШИЗО, в ПКТ, нам только два раза давали рис на воде — на Пасху и на следующий день. Гречку давали в последнее время. Она вся черная. То, что обычно выбрасывают, когда крупу перебирают, то нам давали, черноту всю.

В обед дают суп. Ну с голодухи можно съесть. Про мясо даже не спрашивайте. Какое мясо? Сало в супе плавает — это в лучшем случае. Второе — разваренные макароны с водой, ну каша такая клейкая. Макароны темные, сорт самый низший, что может быть. Ну кости от курицы могут дать. Мякоть всю посрезают, кости сварят и дают. И все пресное. Соль нам не дают. Хлеб керосином отдает. Не знаю из какой муки его пекли. И еще хлеб все время сырой, от него постоянно живот болит.

Чай дают светлый, ни вкуса, ничего. Бывает чуть подслащенный. Молоко вообще отсутствует: ни в кашах, ни так, его вообще нету. Хотя по закону положено 100 г мяса, 100 г молока. Яйца могут дать раз в две недели.

На ужин обычно дают картошку прямо с гнилухами, с капустой, с водой, типа рагу овощного. Картошку на кухне не чистят непосредственно перед приготовлением пищи. Картошку заранее завозят, допустим, машина 10 мешков, и они раз — ее всю перечистят. Ничего не выковыривают, ни глазки, ни гниль, ничего не обрезается. Там стоят синие бочки 170-литровые с водой, штук пять. Они на неделю, на две чистят эту картошку электрической картофелечисткой и кидают ее в воду. И когда картошка плавает в воде неделю-две, она покрывается кислой коркой, ну киснет, и в этих бочках она плавает. Потом оттуда просто достают, порубают и дают зэкам. Если картофельное пюре, то могут разбавить сырой водой из-под крана до уровня киселя».

Иван Мордвин: «Еда в столовой очень-очень-очень отвратительная. Кому позволяют средства, там не едят. Берут только хлеб. Ну, если прижмет, конечно, пойдешь есть туда, потому что ничего другого не останется.

Барыги у нас в колонии, безусловно, есть, но администрация с ними борется, они их не устраивают. Семь месяцев назад к нам пришло новое руководство, начальником колонии стал Аношин Андрей Викторович, ну «хозяин» мы его зовем. Он с барыгами начал сразу жестко бороться. Их сажают в ШИЗО, с ними постоянно проводятся профилактические беседы. Администрация скоро поборет всех барыг. Пусть цены у них высокие, но без них нельзя, правда нельзя. Барыг в колонии осталось всего несколько человек: Белый в 11 отряде, Степухов во 2 отряде, Черданцев в 10 отряд, Газин и Климов в 6 отряде.

Коррупция есть везде, но, с другой стороны, если бы не было телефонов, если бы не было такой коррупции в колонии, мы бы не смогли сообщить обо всем произволе. На мой личный взгляд, барыги осужденным скрашивают немножко жизнь. Ну, реально они очень здорово помогают. Это обыкновенная рыночная экономика. Да, у них большие цены, с этим никто не спорит, накрутка на тот же батончик «Сникерса» составляет ровно два раза. У барыг «Сникерс» сейчас в колонии стоит 95 рублей. Колбасу, сыр они продают в зависимости от сорта сыра, стоимость его может составлять от 400 до 700 рублей, но в среднем дешевые сорта покупают, потому что нам тут не до жиру, быть бы живу.

Лично я могу себе позволить покупать у барыг, и, конечно, барыги этим пользуются. Другие не могут купить, от этого у них и обида на барыг. В колонии сейчас чуть меньше тысячи человек. Две трети могут себе позволить покупать у барыг. Я в месяц у барыг покупаю тысяч на пять. Это немного, потому что у меня есть возможность самому звонить таксистам, переводить таксистам деньги и таксисты везут сюда продукты без посредничества барыг. Некоторым зэкам не присылают посылки, у них остается лимит на получение посылки, они мне его и отдают. У них просто нет возможности «греться», им не присылают ничего, у некоторых просто нет родственников. Им тоже выгоден такой симбиоз. Потому что они ведь не бесплатно отдают право на посылку, они тоже на этом получают — или тысячу рублей, или блок сигарет, как они сами захотят. Я у них бесплатно этот лимит не беру. Я прихожу к какому-нибудь человеку, бедолаге, как мы их называем, и говорю: «У тебя есть лимит?» Он говорит: «Да, есть». — «Дашь?» — «Дашь» — «Чего хочешь?» — Он говорит: «Блок сигарет». Пожалуйста, блок сигарет. Тысячу рублей? Пожалуйста, тысячу рублей. В зоне блок сигарет «Донской табак» (самые популярные у нас сигареты) — 90 рублей пачка, то есть 900 рублей блок стоит. По сути, та же тысяча.

Администрации выгодно, когда люди покупают у них в магазине, например, те же копченые куры, потому что прибыль идет в бюджет колонии. В связи с этим в прошлом году перестали принимать в передачах любые продукты питания, кроме консервов, сушек, сухарей. Издали специальный приказ, не знаю, насколько он законен. Во все остальные мордовские колонии можно через интернет-передачу заказать и «Докторскую» колбасу и куры-гриль, только в нашу колонии такие передачи запрещено делать.

Я звоню таксисту, говорю: «Уважаемый, не будешь ли столь любезен, я тебе переведу денег, привези мне, пожалуйста, 20 штук кур вот на такого человека». Он привозит, а ему говорят: «Нельзя куры-гриль передавать». Он говорит: «Почему?» — «Все, запрет. У нас приказ, начальник сказал не передавать». Но в то же время в магазине колонии спокойно продаются куры-гриль. Стоят в зависимости от веса, от 190 до 230-240 рублей — полцыпленка. Дорого. Это может готовиться как в столовой, так и на других колониях. Наша колония, например, делает колбасу, а копченного цыпленка делают на другой колонии, на 14-й. На 2-й колонии (это женская колония) — газированную сладкую воду в бутылках полуторалитровых, она называется «Двоечка». Отвратительная вода, но ее тоже берут.

Администрация запретила проносить в колонию то, что приготовлено на свидании.

Если раньше на длительном свидании с родителями или с женой, в последний день ты там жаришь, паришь, готовишь курицу, котлеты, плов, яичницу, упаковываешь это все в пакетики и потом все это спокойно выносишь и кушаешь со своими друзьями, раскладываешь по холодильникам, как-то стараешься растянуть, то сейчас это все под запретом. Со свиданки можно консервы, можно сушки выносить, а готовая еда под запретом».

Швейка и чурбачки

Иван Мордвин: «На зоне есть градообразующее предприятие, откуда в основном идут все деньги, — это швейное производство. То есть это пыль, нитки… Летом тупо потеешь в этом цеху, потому что сидят 300 человек, работают двигатели у каждой швейной машинки, все нагревается… Летом цех нагревается иногда до 45 градусов. Нынешний начальник Аношин, первым делом, когда пришел, закрыл в швейном цеху душевую. Он сказал: «У вас не грязное производство. Вы относитесь к категории легкой промышленности. На легкой промышленности душ после работы не положен». Все шьют, все работают, там же есть и слесари, электрики, швейники… Все в этой пыли и элементарно потеют. Рабочий день заканчивается, а ты не можешь вымыться, грязным идешь в свой барк. Меня крайне раздражает манера нынешнего руководства, они лишили нас даже элементарных удобств — элементарного душа. Они говорят: «Вам положено раз в неделю помыться, вот и мойтесь». Хотя по закону не раз в неделю, а два раза должна быть баня.

Мы жаловались, писали жалобу, что по новым правилам внутреннего распорядка мыться надо два раза в неделю, а нам предоставлено только раз в неделю. И УФСИН, и прокуратура за надзором ответили, что нас моют два раза в неделю. А по факту — один. А как нам доказать, что нас не моют два раза? Никак. Только свидетельские показания заключенных. Но зэки боятся давать показания против администрации.

Еще по поводу продолжительности рабочего дня. По графику, утвержденному начальником колонии от 14 февраля этого года, рабочий день длится с 9.00 до 18.00. С 18 до 18.30 — кто что хочет, то и делает. А по факту рабочий день — до 18.30. Кто в 18.15-18.20 встал из-за машинки, тот ночует в ШИЗО и может провести там суток 15-40. Чтобы не платить нам полную ставку, чтобы не засчитывать восьмичасовой рабочий день (с 9 до 18), они сделали перерыв на обед не час, а полтора часа (с 12 до 13.30). А по факту все равно все к 13.00 возвращаются и работают. То есть нам незаконно на полчаса увеличивают рабочий день. В воскресенье, 30 апреля, нас в добровольно-принудительном порядке лишили воскресенья и погнали на работу. Чем объяснили? А ничем не объяснили.

В цеху около 250 машинок, то есть 250 швейников плюс обслуживающий персонал (то есть обрезка, размеловка, звеньевые, которые туда-сюда крой носят), в день цех должен выкинуть порядка 500 костюмов готовых. Зэки шьют робы, костюмы, форму. Шили, например, костюмы дворника. Сейчас шьются костюмы для ЧОПовцев и одновременно шьются костюмы «Антигнус» с сеткой на лице. Костюм «Бастион» шьется.

Мы шили месяца три-четыре назад костюм для нашей армии. Очень сложный костюм, песочного цвета, для Сирии. В норму не влазил никто. Это был очень дорогой костюм. Фирма за пошив одного изделия платила 650 рублей. А на сайте этой фирмы такой же костюм стоит 12 тысяч рублей. То, что фирма платила колонии за костюм, считается очень большими деньгами, потому что в среднем нам фирмы платят за костюм рублей 150-200. Швейники, которые выполняют норму (а она всегда завышена), получают минималку: 3-4 тысячи. Но если в цеху шьют 200 человек, то из 200 эту норму в состоянии выполнить человек 20. В общем, мы дешевая рабочая сила. Я сам себя называю рабом. У меня высшее образование и все прочее, но я раб. Я реально раб у ФСИНа. Это и из-за отношения к нам в колонии, и из-за зарплаты. Ведь в основном нам платят копейки, не больше 200 рублей в месяц. То есть на полкилограмма отвратительной колбасы. Но что поделать…»

Владимир Мельников: «Я, когда только приехал на зону, работал. В швейном цехе, на размеловке. Отработал месяц, мне заплатили 40 рублей. Я пришел к начальнику и сказал: «Это что за такая рабская оплата труда? Я работал достойно месяц. Я не прошу мне заплатить 30 тысяч, я все понимаю, но хотя бы пару-тройку тысяч я уж точно заработал. Что это за унижение такое?» Он: «Ты, чего заработал, то и получил». Я говорю: «Ну, вы разберитесь». Он говорит: «А чего разбираться, у нас тут так. Ты куда попал? В зону» Ну раз такая оплата, тогда ради чего мне работать. И я стал писать жалобы. Поскольку у меня серьезные заболевания, меня вывезли на больницу. И там мне прописали ограничения по работе — исключить ночные смены, работу в шумном помещении… Ну, в итоге никакой работы на зоне для меня не нашлось».

Иван Мордвин: «Кроме швейки, у нас есть угольное производство. Для одной фирмы у нас в бочках производят древесный уголь для мангала для шашлыка. На этом производстве человек 40 работает. Это такие большие бочки с топкой, объемом по 5 тысяч литров. Туда закладываются березовые чурбачки, бочка растапливается и березовые чурбачки под температурой за трое суток преобразуются в уголь. Потом туда в противогазах залазят зэки и выгребают этот уголь, грузят в картонные пакеты по пять килограмм, приезжает машина и их забирает. И люди на воле жарят на этом угле шашлыки. Мы, конечно, без претензии к людям, которые покупают этот уголь, но само производство как для зэков, так и для жителей поселка вредное. Экологическая прокуратура дала разрешение нашей администрации на использование 10 бочек и все бочки должны иметь общую вытяжку — высокую трубу. А по факту получилось, что у нас 15 бочек стоит, 10 бочек дымят в большую трубу и дым высоко над землей стелется, то есть ты не дышишь этим. А пять бочек, когда затапливают, они дымят непосредственно над землей. То есть ты ходишь и дышишь этим всем. Этот дым уходит в местный поселок, где люди живут, дети дышат этой гарью, эта гарь у них оседает всюду.

Около полутора лет назад у нас здесь был бригадир цеха паросилового хозяйства, так называемой ПСХ, которое отвечает за отопление помещений в зимнее время. Константин Иост его звали. Администрация (замначальника Трофимов) сказала: «Сейчас ставим бочки, в них будет делаться уголь, к ним надо провести трубы, чтобы по ним шел дым». Без страховки, на свой страх и риск они погнали его: «Давай залазь на трубу». Иост говорит: «Как я полезу на трубу? А вдруг я оттуда упаду?» — «Ну ничего страшного, — говорят, — разберешься». Он залез на эту бочку в пять тонн (это примерно железнодорожная цистерна в половину, а по высоте такая же). Он должен был с бочки приварить трубу. Труба, в которую уходит дым, метров 30-40. Ну, он оступился, упал, труба упала на него сверху. Труп. Трофимов, конечно, сказал: «Я никому указаний не давал лазить на бочку, да вы что? Мы без страховки… Боже упаси». Ну все, отказной…»

«Надо скинуться на ремонт»

Иван Мордвин: «Мы живем в отряде, приходит завхоз, нажимает на звонок, все собираются в ПВР (комната политико-воспитательной работы), это то место, где смотрят телевизор. Это самое большое помещение, куда может вместиться весь отряд. И завхоз говорит: «Ребята, у нас течет крыша, нам надо ее перекрыть. Если мы ее сами не перекроем своими силами, то вы понимаете, что администрация нам не поможет в этом. Короче, ребята, я жду денег». Хотя администрации выделяются деньги на ремонт. Но они не доходят непосредственно до бараков.

Скажем, в раздевалке отряда потекла крыша и идти с этой проблемой к администрации и говорить, что «у нас крыша протекла, выделите денег», конечно, они денег не выделят, даже если у них будут. Они скажут: «Справляйтесь своими силами. Единственное, — говорят, — чем мы вам поможем, мы закроем глаза, что мы вам разрешим загнать (ну то есть привезти на зону) цемент, штукатурку…» То есть они еще делают одолжение за то, что мы делаем ихнюю работу. У них здесь такая вот логика. Они это возводят себе в заслугу.

Была, например, в колонии построена церковь, сруб церкви. Строилась она четыре года и четыре года на эти цели деньги собирали осужденные. Приходила администрация и говорила: «Нам надо отчитаться, что мы строим церковь». В итоге церковь построили, но на деньги осужденных.

Я уже не говорю о всякой бытовой технике. Все телевизоры, холодильники, все микроволновые печи, которые есть во всех отрядах, куплены на средства осужденных. На них на всех стоят инвентарные номера, что это как бы колонии принадлежит, но по факту они все куплены на деньги зэков».

Владимир Мельников: «Собирает завхоз отряд в ПВРке и говорит: «Надо скинуться на ремонт». Ведется список — кто, сколько. Если ты не сдал деньги, тебя дергает начальник отряда: «Так, сейчас тебя по 106-й за отказ работать (по ст.106 УИК «Привлечение осужденных к лишению свободы к работам без оплаты труда», осужденные могут привлекаться к работам по благоустройству исправительных учреждений и прилегающих к ним территорий не более двух часов в неделю. Отказ от работ может повлечь помещение заключенного в ШИЗО или ПКТ. — Е.М.). Сотрудники персонально тебя начинают шмонать. На тебя делается особое внимание со всех сторон. Суммы требовали разные. На хозрабты и по 500 рублей, и по 200 требовали. По-разному. Раз в месяц это как минимум нужно было сдавать, а бывало и по несколько раз в месяц. То на крышу надо собрать, давайте по 300 рублей скинемся, то на краску 200 давайте…».

Месть

Владимир Мельников: «Мне дали надзор на три года. То есть с 10 вечера до 6 утра сидеть дома и два раза в месяц отмечаться. Это колония так решила. Меня незаконно признали злостным нарушителем. А судья даже меня не слушал. Это месть колонии за то, что я жалобы на них писал.

Знаете, какими словами сотрудники колонии проводили меня на волю? «Ну чего, скоро тебя ждать?» Я говорю: «Я не собираюсь сюда». А так, зарекаться тоже нельзя, сейчас такое время. Говорят: «Ну чего, жалобы будут?» Я говорю: «Ну, конечно, я буду продолжать добиваться справедливости по вашим незаконным действиям». Они говорят: «Ну давай-давай, удачи тебе, пиши, нам-то все равно, отпишемся, если ты еще не понял…»