«По всем параметрам ФСИН является одним из крупнейших работодателей в России. На 1 мая 2017 года в учреждениях ФСИН содержалось 622 тыс. человек, в том числе порядка 108 тыс. — подследственных в СИЗО. В 2013 году их было порядка 740 тыс., на пике в конце 90-х годов в системе исполнения наказаний было около 1,1 млн заключенных. Их численность уменьшилась в результате гуманизации законодательства и снижения наиболее криминогенных возрастов в структуре населения».

На эту же дату в системе ФСИН насчитывалось 295 тыс. штатных сотрудников. Эта численность стабильна, не изменилась с 90-х годов и примерно соответствует числу сотрудников, например, «Почты России» (порядка 320 тыс. чел.). 60% работающих в системе ФСИН осуществляют охранные функции. Остальные — тыловое, медицинское, воспитательное обеспечение, занятые на производствах, в финансово-экономических отделах.

Система ФСИН как социальный и экономический феномен в России до сих пор изучена слабо. На этом поле, с одной стороны, есть ведомственные структуры, которые действуют в рамках собственной бюрократической логики. С другой — правозащитное сообщество, которое занимается тюремной темой с точки зрения нарушения прав человека. Эти права, безусловно, нарушаются, но это, возможно, даже не самая большая проблема. И даже тот факт, что за решетку могут попасть невиновные, — не главное в реформе ФСИН, потому что это относится в первую очередь к судебной системе. Хотя тюремщики в России, как и во всем мире, заинтересованы в увеличении «клиентуры» — главным фактором, на который они могут влиять, оставляя человека за решеткой, является сегодня УДО.

Ключевая проблема нынешней системы ФСИН — очень высокий уровень рецидивов. Российские тюрьмы стали фабрикой по производству новых преступников, рассадником всевозможных заболеваний. Тюрьма сейчас — проблема не столько для тех, кто сидит в ней, но для общества в целом.

При этом реформы редко делаются людьми изнутри системы. Для них эффективность означает следование инструкциям, повышения. В американской прессе сейчас появляются трогательные публикации: тюрьма закрывается, а это градообразующее предприятие, для локального сообщества потеряно сто рабочих мест. У нас то же самое: в двух регионах, Коми и Мордовии, ФСИН вообще является крупнейшим работодателем. Мордовия еще является, кстати, крупнейшим производителем колючей проволоки.

Во многих местах работа во ФСИН — это самый простой способ сделать карьеру и получить пенсию. Ведомственная пенсия начинается через двадцать лет. То есть в 17 лет можно поступить в ведомственный институт ФСИН (загадка — как люди не из династий тюремщиков идут в такие учебные заведения). Двадцать лет выслуги, и в 37 лет вы пенсионер-льготник.

Как экономика ФСИН провоцирует рецидив? Главный фактор здесь — это системная нищета работающих заключенных. До 75% заработков может изыматься, на руки люди получают копеечные суммы. При этом администрация колоний утверждает, что весь труд заключенных учитывается, а зарплата начисляется в объеме выполненных работ. В итоге человек выходит на свободу с 900 рублями в кармане. А пока он в колонии, если его не поддерживают из дома, он вынужден опираться на криминальную среду. Криминальная среда подкармливает, предоставляет сигареты чай, услуги. Дальше заключенный оказывается в нее интегрирован.

Второй фактор — у администрации нет стимулов создавать качественные рабочие места. Есть известная история со студией мультипликации в одной из пермских колоний: новый начальник сказал, что такая работа создает социальную напряженность, и все было закрыто. Проще поддерживать старое оборудование и ничего не делать. Заключенных учат профессиям, которые востребованы внутри самой экономики ФСИН — система направлена на самовоспроизводство. Сделать что-то востребованное — вроде автомастерской — нельзя из режимных соображений.

У начальников колоний есть мотивация не создавать легальную занятость, а создавать условия для неучтенных переработок. Начальник колонии — фигура серьезная, в любом небольшом городе это вообще столп общества. Согласно официальной статистике, в мужских колониях работает около 30% заключенных, в женских — около 60%. У значительной части этих людей идут переработки: официально они работают в соответствии с Трудовым кодексом по восемь часов в день и пять дней в неделю, в реальности распространены 16-часовые смены. Разница в выработке «осваивается» в колониях.

В тюрьмах существует несколько параллельных рынков. Один из них представлен в официальных тюремных магазинах, вокруг него складывается в основном меновая полулегальная экономика. Товары в тюрьму поступают несколькими способами.

Во-первых, это посылки и передачи. Здесь все понятно — они идут только к тем, у кого есть родственники, которые помогают. Второе — это ларьки, где цены по сравнению с гражданскими задраны на суммы от 30 до 50%, но ими тоже пользуются, потому что это самый простой способ получить товары с воли. Третий — нелегальные заносы, и это уже не про печенье и конфеты и даже не про наркотики и другие нелегальные вещи, а про что-то полулегальное вроде сотовых телефонов. Телефоны ценятся не последних моделей, а небольшие. Зарядное устройство, пронесенное на территорию колонии, стоит 2 тысячи рублей, сами телефоны, например, в Сибири и на Дальнем Востоке, оцениваются в 10 тысяч. При этом их регулярно изымают, а потом вновь продают. Во многих местах существует развитый рынок под контролем администрации. В центре тюремной экономики практикуется обмен: товары выменивают либо за услуги, если у человека нет денег, либо за другие товары.

Труд заключенных представляет собой порчу человеческого капитала: людей держат подолгу, у них нет квалифицированной и современной работы, социализация ведется исключительно для отчетности, это прямо бьет по семьям заключенных и опосредованно на общество в целом. Не говоря уже о том, что масса трудоспособных людей занята на работе охранниками — могли бы делать что-то более полезное.

В Можайской колонии для малолетних выстроена другая тюрьма — она скорее похожа на закрытую школу. Большинство начальства в тюрьме бывшие военные. Там примерно реализована «хорошая тюрьма» — с одной стороны, дисциплина, с другой — человеческое отношение, с третьей — низкий уровень рецидива, потому что малолетних сажают мало и работают с ними плотно. В этой колонии в начале «нулевых» было 700 человек, сейчас — 80. Возможно, к взрослым нужно применять ту же политику, которую принимают к малолетним. Популяция малолетних сидельцев сократилась за 15 лет в 20 раз.

Половина успеха здесь связана с демографией. Молодых мужчин в самом криминогенном возрасте становится в стране все меньше, отсюда статическое уменьшение числа заключенных. Сейчас все знают, что происходит в тюрьмах, но вместо того чтобы исправлять проблемы, рапортуют об улучшении показателей.

Заключенные страдают из-за оторванности трудовых процессов от гражданской экономики. Если речь идет об утилизации «трудового ресурса», то во ФСИН с этим справляются. Но если речь идет о каких-то других задачах, то тут полный провал: сидит по-прежнему слишком много людей, их социализацией, переобучением, созданием рабочих мест, пригодных для свободной жизни, никто систематически не занимается.

Несмотря на то что тюремная экономика — благодатная тема для исследователей, она долго оставалась в тени. Во-первых, потому что для экономиста легче и приятнее заниматься, например, проблемой государственного долга, чем хитросплетением пенитенциарных рынков. Во-вторых, потому что о тюрьме в целом начали говорить после того, как туда стал попадать средний класс. Причем речь идет не только о политических процессах. Правоприменительная практика по статье 228 УК РФ («Незаконное приобретение, хранение, сбыт наркотических средств») сделала гораздо больше для того, чтобы об этой теме задумались в обществе. Важную роль в этом процессе играют преследование предпринимателей: в России к уголовной ответственности привлекался каждый шестой из них. Когда выясняется, что посадить могут любого, начинается широкий интерес.

При этом когда к очень эмоциональной теме применяются инструменты научного анализа, многие возмущаются: взялись за живое. В действительности перед нами институциональная проблема. Исправительная система наравне с армией и образованием формирует институты, условия, в которых существует общество.

Знаменитая скандинавская пенитенциарная система является продуктом скандинавского общества и экономики. То же самое можно сказать про любую тюрьму, но у нас в стране этот продукт является слишком уж уродливым. Москва живет в XXI веке, развитые регионы — в XX, а российская тюрьма — это смесь XIX века и XVI. В то же время у нас есть все ресурсы для того, чтобы построить в России эстонскую или немецкую исправительную систему. Чтобы это стало возможным, нужно, чтобы реформой ФСИН занимались не тюремщики или силовики, а специалисты по социальной работе. Те, кто понимает, что тюрьма должна не калечить и не втягивать заключенного в криминальную среду, а адаптировать человека к жизни после освобождения.

«Русь Сидящая»