Мы, как и Юра, понаехавшие: я из Тбилиси, а муж родом из Уфы. У него есть молочный брат Нияз Абдюшев. Чудесный, тонкий, изумительный поэт и музыкант, был в первом составе «ДДТ». Когда мы приехали в Уфу в конце семидесятых и пришли в гости к Ниязу, он сказал: «Я хочу, чтобы вы послушали: есть один парень, такие замечательные пишет песни». И первая песня в исполнении Шевчука, которую я услышала — «Свинья на радуге».
В 1980-м году мы переехали в Москву в коммунальную квартиру в Малом Афанасьевском переулке. Жили на третьем этаже небольшого доходного дома, в котором с 1905 года, по-моему, никогда не было ремонта. Перекрытия деревянные сгнили, сыпалась штукатурка с кусками лепнины, мы бесконечно писали какие-то письма, а однажды пришла комиссия и с чердака провалилась в комнату. В кухне набили щит на потолок и сделали колонны из необструганных досок, девять колонн! Большущая кухня с двумя газовыми колонками, две плиты — и вот такой щит и девять колонн.
Получилось так, что соседей выселили, им дали новое жилье, а нам долго не давали, и квартира была в нашем распоряжении.
Как-то сидели на кухне, и у нас был концерт Шевчука — все окна были открыты, и вдруг мы обнаруживаем, что во дворе люди стоят и слушают — они с Арбата пришли: из уст в уста доносилось, что там кто-то поет, да как поет! И весь двор был заполнен людьми.
У нас был приятель по прозвищу Фана-Фана — оттого, что он все время напевал модную тогда песню, у нее был такой припев. Он когда-то работал на типографской машине и приносил нам разную литературу. Однажды он принес Набокова «Дар» — в рулонах, и мы ночами сидели, разрезали на страницы. И он безоговорочно полюбил Юрку.
В первый раз Юрка приехал к нам по пути между Уфой и Череповцом. Его тогда выдавливали из Башкирии, были публикации с сумасшедшими заголовками: «Агент Ватикана», бредятина полная. И он решил сменить место, а по пути остановился у нас. Помню, как сидел с гитарой, что-то наигрывал, напевал, а рядом в манеже сидела моя дочка и подпевала: «О-о-о!» Он говорит: «Пой, Люська, я из тебя Дженис Джоплин сделаю!»
Фана-Фана нас приучил к тому, что у нас была операция «Хрусталь» и операция «Сирень». «Хрусталь» — это ходить собирать бутылки по соседним дворам, когда совсем припекало. А операция «Сирень» — когда еще не была перестроена Арбатская площадь, мы ходили туда сирень ломать. Там, где сейчас развязка, въезд в тоннель между рестораном «Прага» и кинотеатром «Художественный» — росла пышная сирень. Пару раз нас арестовывали, но отпускали.
Один раз Шевчук с Фаной-Фаной на добычу пошли… А в это время по Арбату шла рота солдат, шли в баню. Эти двое остановились, на все это посмотрели, а потом кто-то из них гаркнул: «Стоять! Смирно!» — солдаты остановились, стали смотреть, кто это там?! А они проходными дворами потом удирали. Но нет, никто не пострадал!
Однажды, в девяностые, было лето, жарко. Шевчук спал. Пришла Наташа, моя помощница по хозяйству, девушка из Тамбовской губернии. Она убирает, а тем временем, Шевчук встал. Поскольку лето, жарко, он в шортах, в майке. Наташа приходит ко мне и спрашивает: «Зоя Матвеевна, а кто это у вас там ходит? Вроде на Шевчука похож!» — «Наташ, это Шевчук и есть». — «Надо же. А чего это он в трусах-то ходит?» — «Наташ, ну он чувствует себя как дома, как хочет, так и ходит». Наташа походила-походила, приходит снова, наклоняется ко мне и говорит таким горячим шепотом: «Наденьте на него штаны, ну нельзя же так, все-таки Шевчук же!» А Шевчук, тем временем, ходит и что-то напевает. Наташа слушала-слушала, и говорит моей дочери: «А что это, Шевчук без денег поет?» А моя дочка говорит: «А моя мама с друзей денег не берет».
Однажды волшебная была ночь, он приехал, когда сводился альбом «Метель августа» — мой самый любимый. И там есть песня: «Дочь Людмила, где тебя носило» — Шевчук так посмотрел на меня и говорит: «Это твоя песня».
Ему хочется всех понять и принять. Он бесконечно говорит на концертах: «Добра вам, добра!» Я ему недавно сказала: «Мне кажется, тебя потому не любит наша власть, что сначала она поверила, что ты свой. Песни простые, про русских пацанов — думали, что ты свой, родной, можно тебя приручить. А ты оказался совсем даже не свой, вроде совсем был близок — а нет». Он сказал: «Возможно, ты права».
Он рассказывал, как однажды едут они на машине от одного города до другого, и степь, ровная степь, ничего нет. И вдруг по дороге идет мужик с топором. Куда он идет, если и с той стороны ничего нет, и с этой? Шевчук сказал, что это символ нашей жизни.
