Странные вещи

— Евгений Ильич, я предложил вам записать интервью о науке и вулканах, но вы сказали, что все равно придется говорить о политике. Почему?

— Потому что проблемы развития науки и технологий в России часто связаны именно с политикой. Руководство нашей страны, похоже, до сих пор четко не представляет, для чего же нужна наука? В Советском Союзе многие проекты возникали на фоне противостояния с Западом. Развитие атомных технологий, космоса были нацелены на создание новых типов вооружений. К сожалению, и сегодня в стране искусственно создают такую атмосферу, будто вокруг находятся враги, которые хотят непременно на нас напасть. Это очень печально, потому что на самом деле все, конечно, не так. А обстановка, на мой взгляд, нагнетается, чтобы отвлечь население от других проблем.

— В советские годы противостояние с Западом, о котором вы говорите, давало и определенный эффект: космические и атомные технологии успешно развивались…

— В то время на фундаментальные исследования страна выделяла 5% средств от общего финансирования науки. 95% шло на решение прикладных научных задач — в министерства, ведомства, «почтовые ящики». Подобная схема не была идеальной, но она все-таки поддерживала развитие фундаментальной науки. Сегодня этого нет. Более того, происходят довольно странные вещи. Страна вроде бы повернулась к рынку. А рынок — это конкуренция, при которой, по идее, должны создаваться более дешевые образцы различной продукции. Однако в России это правило не работает по одной простой причине — воруют. Деньги, которые идут на грандиозные стройки, типа космодрома Восточный, постоянно куда-то исчезают.

— Фундаментальную науку сегодня финансируют хуже, чем это было во времена СССР?

— Намного хуже. У нас в институте, например, деньги в основном тратятся на коммунальные услуги, потому что мы вынуждены платить за электроэнергию, воду, вывоз мусора — за все, что касается существования здания, где мы работаем. И худо-бедно остается на зарплату. Вот две статьи, на которые уходит институтский бюджет. На оборудование, полевые работы, исследования денег нам не дают… К примеру, недавно на Камчатке начал извергаться вулкан Камбальный. СМИ сообщали, что это произошло неожиданно. Хотя в реальности учет возможности извержения существовал. Раньше в подобной ситуации на вулкан отправили бы экспедицию, чтобы организовать наблюдения. А сегодня, не имея средств, мы даже не могли туда улететь.

— По телевизору много говорят об инновационном центре «Сколково», о госкорпорации «Роснано». Они, как сообщается, должны стимулировать развитие новых технологий и помогать науке. Помогают?

— Я с этими организациями не сталкивался, но мне известно, что в них тратятся серьезные деньги. Выгоды от этого, насколько я понимаю, пока нет. Впрочем, есть оправдание: вложения в высокие технологии окупаются не быстро. Ждем.

— Прочитав накануне интервью вашу биографию, я с удивлением обнаружил, что вы, в свое время, получили грант НАТО.

— Это так.

— На какие цели он был предоставлен?

— На проведение исследований сейсмичности в центральной Италии, где часто происходят землетрясения. В принципе, ничего удивительного в этом гранте нет. В России представляют НАТО в качестве исключительно военной, агрессивной структуры, хотя альянс ведет множество гуманитарных и научных программ.

Одна большая проблема

— На Камчатке сегодня можно заниматься наукой на высоком уровне?

— Мы же занимаемся. Наши ученые признаны коллегами из США, Японии, Франции, Италии. Их статьи печатаются в лучших зарубежных научных изданиях.

— В свое время костяк института вулканологии составляли выпускники МГУ. Почему сегодня они не едут на Камчатку?

— Да, мы посчитали, что у нас работало примерно 160 выпускников Московского государственного университета. Сегодня мы тоже стараемся кого-то привлечь, но есть большая проблема — отсутствие жилья для сотрудников. Денег, чтобы приобрести квартиру за свой счет, у молодых ученых нет. В Москве у специалистов базовая зарплата выше, чем на Камчатке — даже со всеми нашими северными коэффициентами.

— Сколько у вас в институте зарабатывает, например, кандидат наук?

— Молодой сотрудник — 30-40 тысяч рублей в месяц, руководитель — 60-70 тысяч.

— Доходы руководителей сопоставимы с зарплатами сержантов в камчатской полиции.

— Это не удивительно. В России традиционно, в первую очередь, поддерживали силовые структуры.

Лучше строить, чем прогнозировать

— В Википедии сообщается, что вам удалось предсказать ряд землетрясений. Где они происходили?

— Здесь, на Камчатке, в районе Шипунского полуострова. Когда там произошло землетрясение с магнитудой около 7, мы зафиксировали определенные аномалии в химическом составе подземных вод. Потом в этом же месте произошло еще два события, которые имели такие же аномалии. По ним мы и сделали прогноз.

— За какое время до начала землетрясения вы его спрогнозировали?

— Где-то за месяц-полтора. Раньше работы по прогнозу сейсмособытий велись очень активно. Но сейчас интерес к ним уменьшается, потому что результатов немного. В Японии, например, пришли к выводу, что эффективнее не предсказывать сейсмособытия, а надежно строить здания. Так сегодня действуют и в Америке… Дело в том, что неоправдавшийся краткосрочный прогноз может нанести больший ущерб, чем само землетрясение. На некоторых территориях уже сталкивались с подобными явлениями. После объявления прогноза уменьшалась деловая активность, начинался отток населения, люди паниковали, снижалась производительность их труда. В результате, возникало больше социальных проблем, чем могло принести землетрясение, которое еще не факт, что случится.

— Как вы оцениваете состояние Петропавловска-Камчатского, учитывая, что город построен в сейсмоопасной зоне?

— Стабильное состояние. Камчатка находится в лучшем положении, чем многие другие регионы. Люди, здесь живущие, знают, что такое землетрясения, неоднократно их ощущали. Подобные события, как правило, не вызывают паники. Хуже в тех местах, где землетрясение — редкость. Там действительно бывает много неожиданностей.

— В Москве, например, которую несколько лет назад немного потрясло…

— Нет, в Москве никогда ничего серьезного не произойдет. Я говорю про Китай, Турцию, Иран. Землетрясение там может случиться один раз в несколько сотен лет. Люди со временем забывают об этом и строят не очень крепкие сооружения, которые, условно говоря, через 300 лет опять разваливаются…

— Землетрясения зависят от деятельности вулканов?

— Вулканы и землетрясения связаны опосредованно. Это просто явления одного гигантского процесса. Он называется — субдукция тектонических плит. Под дном Тихого океана находится твердая поверхность, кора, толщиной 5-7 километров. Есть другая плита, материковая, толщиной 35-40 километров, на которой расположена Евразия. Тихоокеанская плита поддвигается под евразийскую со скоростью 8 сантиметров в год. Из-за этих подвижек в местах соприкосновения плит нарастает напряжение, периодически в земной коре происходят разломы, которые и вызывают землетрясения в районе Камчатки, Курил, Японского архипелага.

Движение плит является также и причиной извержений. Магму, раскаленный жидкий расплав, выдавливает с глубины 100-110 километров, и она изливается на поверхность земли через вулканические кратеры. Однако извержения не являются причиной мощных тектонических землетрясений.

— Можно ли искусственно вызвать извержение?

— Это исключено. Процессы происходят на глубине до 100 километров. Мы туда не проникнем и ничего не сможем сделать.

Петропавловск-Камчатский