В начале 1820-х шотландец Джеймс Финлейзон решил построить в Финляндии фабрику по производству оборудования для текстильной промышленности. Построить-то он построил, но в процессе обнаружилось, что текстильной промышленности в Финляндии нет. Тогда ему пришлось ее основать: благо в городе Тампере были вполне подходящие для этого водопады. Изначально станки обслуживал английский персонал, но очень скоро британцы обучили ремеслу местных работников. Спустя несколько десятилетий первым и до поры до времени единственным местом в Российской империи, куда продажники Томаса Эдисона отправились сбывать его динамо-машины, стали именно фабрики Финлейзона в Тампере.

Это тем более удивительно, что в XIX веке Финляндия была сравнительно бедной, малонаселенной и технически отсталой провинцией, обделенной к тому же природными ресурсами и, прежде всего, главным полезным ископаемым эпохи — ​каменным углем. Именно поэтому главный промышленный центр великого княжества настолько зависел от электричества.

Почему же западная капиталистическая цивилизация охотнее всего пускала метастазы на окраине империи, среди «убогих чухонцев», а не в сердце земли русской? Вероятнее всего, потому, что средняя грамотность русских европейских губерний на 1900 г. составляла 23% — ​как в Мексике, в Финляндии же — ​97%, что было выше, чем в Германии или Великобритании того периода.

Высокий уровень образования составляет скрытый человеческий капитал страны, значение которого, как правило, критически недооценивают: как из-за трудностей его количественной оценки, так и из-за нелинейного характера влияния его на экономику. Например, в чисто аграрной или ресурсодобывающей стране overqualified («переквалифицированные») работники просто не будут востребованы кроме как в качестве сельских батраков.

С другой стороны, усложнение экономической деятельности может практически мгновенно изменить соотношение сил. Так, например, резкий рост наукоемкой промышленности во второй половине XIX века выдвинул вперед высокообразованные и бедные лютеранские страны, такие как Пруссия, Швеция или Финляндия.

Еще в середине XIX века Германия занимала на европейском рынке примерно то же место, что и современный Китай. Достаточно вспомнить, что требование обозначать на товарах страну происхождения было впервые в мире введено в Британии в 1862 году с целью борьбы с дешевой и некачественной немецкой продукцией. Немцы, разумеется, пытались обойти это требование: ставили свою маркировку только на ящике с товарами, а не на каждом товаре в отдельности, чтобы их нельзя было отличить в магазине от английских. Впрочем, еще остроумнее было решение ставить штамп Made in Germany на основаниях тяжелых паровых станков.

Однако по прошествии каких-нибудь тридцати-сорока лет англичанам стало все труднее выдерживать конкуренцию с Германией. Оно и понятно: система образования в стране-пионере промышленной революции была устроена на удивление архаично. В королевстве до 1838 года не было вообще ни одного учебного заведения, где готовили бы гражданских инженеров. Чтобы вступить в их ряды, нужно было устроиться подмастерьем к действующему инженеру и учиться у него секретам мастерства. И эта традиция не изжита до сих пор: Британия остается одной из немногих стран в мире, где профильное техническое образование необязательно для работы инженером.

Пример лютеранского севера Европы показывает, что догоняющая страна сначала сокращает разрыв в уровне образования с развитыми странами и только потом может перейти к преодолению экономического разрыва. Как это ни удивительно, именно этот пункт чаще всего упускается российскими реформаторами или теми, кто хочет такими реформаторами стать.

Правые пропагандисты десятилетиями вещают, что капитал стремится в страны с дешевой рабочей силой, забывая только добавить — ​зачем. А затем, чтобы сбросить туда устаревшие производства с падающей добавленной стоимостью. Как отметил один хороший американский экономический социолог, перенос американской автомобильной промышленности в Бразилию говорит не столько об экономическом развитии Бразилии, сколько об устаревании автомобильной промышленности в целом.

Экономическим чудесам Восточной Азии, на которые так любят ссылаться наши любители невидимой руки, всегда предшествовали преобразования, направленные на увеличение человеческого капитала: введение всеобщего школьного образования, создание университетов европейского типа, массовая отправка молодежи на учебу в Европу. Рост человеческого капитала происходил даже в маоистском Китае, где в отличие от сталинского СССР или Кампучии гонения на образованные классы не вылились в их физическое истребление. Это обстоятельство слишком часто не принимается во внимание при сравнительном анализе китайских и российских рыночных реформ.

Отсюда вывод: нет ничего хуже и губительнее для будущего России, чем сокращение расходов на образование. Нынешняя экономическая модель нежизнеспособна в любом случае, но «бюджетная оптимизация» уничтожит самый ценный и трудновосполнимый ресурс, лишая страну всяких шансов на экономическое (и прочее) восстановление в будущем.