Учителя который день обсуждают ролик про Чебурашку. И даже, страшно сказать, обсуждают, не написать ли открытое письмо Великому и Ужасному Начальнику департамента образования г. Москвы г-ну Калине о том, что нельзя так себя вести с людьми.

В самом деле: каждому, кто когда-нибудь смотрел трансляцию совещаний в департаменте образования, стиль общения Исаака Иосифовича Калины с подчиненными мучительно знаком. Он напоминает манеру общения Сталина с наркомами. Начальник задает вопросы, на которые только он сам знает ответы, подчиненный заикается, краснеет, мямлит, присутствующие стараются слиться с окружающей обстановкой.

Московская система образования — ​да и не только московская — ​построена на вертикали страха. Все боятся всех. Все, что ты делаешь в школе, ты делаешь до первого родителя, который решит на тебя пожаловаться: объем ли ему домашних заданий не понравится или формулировка темы сочинения.

Родителям школьников нелегко. Когда в одиннадцать часов ночи твое дитя вдруг вспоминает, что завтра в школу надо принести дневник наблюдений за природой за месяц, презентацию на тему «Обитатели лесостепей» или мягкую игрушку «лисенок», родители звереют. Звереют они уже и в том случае, если ребенку предложено выбрать, какое стихотворение о природе он сам хотел бы выучить наизусть, и в том, если ему завтра нужно принести в школу циркуль. Им надоело учиться за своих детей. Покупать за них поделки (вы не знали? Есть целый черный рынок поделок из природных материалов для началки!). Рисовать за них контурные карты, ваять презентации (никто ведь в здравом уме не считает, что ребенок в 8 лет сам способен сделать презентацию в Power Point, правда?).

Весь год по соцсетям ходила хохма про то, как папа среди ночи звонит учительнице: мол, спите, Мариванна? А мы не спим, поделку из природных материалов делаем.

Весь год родители стенали: какие, к чертовой матери, желуди и каштаны, когда уже три недели снег лежит? Родим мы их, что ли? Почему учитель ставит двойку за отсутствие транспортира? Неужели нельзя выдать каждому по транспортиру на уроке?

Вопли эти достигли нужных ушей. Возмездие настигло виновных. Теперь учителям во многих школах Москвы категорически запрещено писать в графе «домашнее задание» слово «принести», даже если принести требуется циркуль на урок математики. Только «не забыть циркуль».

Виновных публично секут, чтобы остальным неповадно было. Наступило ли торжество справедливости? Да прям.

Знакомая учительница пишет: «Я не имею права повести пятнадцатилетних учеников в парк без второго сопровождающего и без письменного разрешения от родителей. Я не имею права показать им на уроке кино по своему выбору, потому что мой выбор наверняка не понравится кому-то из родителей, и они будут жаловаться».

Родители так устали бояться школы, что взбунтовались, и теперь уже школа их боится.

А для школы бояться — ​привычный образ действий.

В моем детстве школой управлял страх. Вызов к директору, вызов на педсовет, разбор персонального дела на комсомольском собрании — ​всего этого боялись. Одно время казалось, что держать население в постоянном испуге не стоит, что можно попробовать снять испуг. Но если снять испуг, то с людьми тогда надо считаться, разговаривать, а это трудно, потому что они неразумные и шумят на разные голоса.

Каждый, кто был на родительском собрании, наверняка хоть раз испытывал соблазн выстрелить холостым в воздух для острастки, когда мама Пети в очередной раз спрашивает, можно ли на физкультуру не белую, а светло-серую футболку. И кажется тогда, что самый эффективный способ управления этим разбродом — ​перепугать всех до такой степени, чтобы стояли у стены по струнке и кашлянуть боялись.

Фигня в том, что, когда стоишь у стены по струнке и кашлянуть боишься, — ​учиться невозможно. И учить тоже невозможно. Хоть по ФГОСам, хоть по старинке. Познавательная активность — ​капризная штука: просыпается только тогда, когда человек не испытывает тревоги, когда он доверяет тому, кто ведет его по новому миру дальше в непознанное.

А как учить без страха и управлять без страха — ​нынешняя школа не знает. Нет у нее таких способов. И в государстве их нет; не успели еще наработать — ​как опять решили брать на испуг. И как быть, когда тобой пытаются управлять при помощи страха, учителя тоже не знают.

…Никто на совещании в департаменте не встал и не сказал, как Алиса на суде: «Да вы просто карты».

Никто даже не попробовал. Страшно.

Все просто: не я строила эту школу. Не я ею руковожу. Я отведу свои десять часов в неделю и уйду. Я закончу этот год и могу уволиться, на мое место найдут нового учителя — ​а школа останется. А что можно сделать со школой — ​мы все видели в процессе реорганизации школ в большие комплексы.

И моя индивидуальная храбрость, которая мне ничего не стоит, в общем-то, ведь я ничем не рискую, кроме одного из нескольких рабочих мест, — ​обернется разрушением чьего-то дела жизни.

Учителю трудно быть храбрым — ​у него всегда есть заложники. И научить быть храбрым ему трудно: ну уйдет он из школы из-под власти директора-самодура, как в «Обществе мертвых поэтов», а дети останутся. Это ответственность учителя или безответственность?

Как ни пытаются нам внушить, что наша работа — ​чистая технология, она все равно упирается в этику. И никакая технология без этики не работает. И никакая машина долго на чистом страхе не едет. А если едет, то потом разваливается. У Салтыкова-Щедрина все написано.

Анна Гамалова,
для «Новой»