Федор Чистяков:

Все попытки придать Башлачеву посмертно официальный статус выглядят, мягко говоря, странно. Он был неудобным автором и неудобным человеком, а официозу нужны удобные люди, люди, которые знают, что такое формат, как в него вписаться, как не говорить лишнее. Во всех его песнях — отчаяние и какая-то обреченность, то, что принято называть русской тоской. Извлечь из нее позитив по определению невозможно.

Никто не знает, что было причиной самоубийства Башлачева. Но в разное время с небольшим разрывом мы были с ним на одной и той же даче с очень плохой репутацией. И я собственными ушами слышал: «Сашенька тоже вот так гулял тут, а потом вылетел из окна». Спустя год или два я и сам дошел до такого же состояния. В песне я от первого лица описываю ощущения человека, который стоит у окна и собирается прыгнуть. Я подошел к этой грани очень близко, я тоже пережил эти чувства.

Говорят, года два перед смертью он ничего не писал. И это мне знакомо. С 1992-го по 1994-й — ни одной песни. Я это время провел в тюрьме, потом в психиатрической клинике. Ощущение тупика — убийственно. Ты понимаешь, что уперся в стену, тебе больше нечего сказать. Все ждут, что ты объяснишь им, куда идти дальше, а ты говоришь: «Извините, ребята, дальше дороги нет».

Мне в этом смысле нравится Форрест Гамп. Помните, как он любил бегать? Это заразительно, движение набрало силу — впереди Гамп, обросший бородой, как Моисей, а за ним толпа бегунов. И вот он говорит: «Мне надоело, пойду домой, я устал». В его случае это можно было сделать. А у нас не хватило духу сказать: «Все, хватит, я пойду теперь заворачивать гайки на завод, мне надоело петь песни», мы просто не смогли сделать такого шага. Внешнее давление еще можно преодолеть, но есть внутренние обязательства, от которых очень трудно освободиться. Ты целиком завязан на этом, у тебя просто нет выхода.

Отчего сорвало крышу у советских людей в конце 1980-х — начале 1990-х? Мы ведь жили в другой реальности. Зарабатывание денег в этой системе координат считалось чем-то порочным. Если человек откровенно проявлял карьерный дух или хотел, выражаясь сегодняшним языком, побольше лайков набрать, это плохо пахло и не одобрялось. Такие люди были, но они где-то в отдельном вагоне ехали. А сейчас продвинуть себя, сделать себе имя стало нормальной практикой.

Были барыги и были честные рок-н-ролльщики, которые бились за идею. Пишешь песни, живешь этим, а на каком-то этапе тебе говорят: «Отлично, ты крутой. Давай ты будешь работать: играть и получать деньги». Но смысл творчества ведь в другом…

Это сейчас я понимаю правила игры и знаю, как их адаптировать под себя. А тогда у меня, как у всякого советского человека, стояла блокировка: продаваться нельзя! Мы живем в мире, где все продается и все покупается, мы тоже продаемся и покупаемся, вопрос в том, как это делать. Но это сейчас. А тогда у нас не было иммунитета к таким отношениям, мы не могли с этим жить. Башлачев был человеком того времени. И его судьба — как сценарий фильма, в котором герой должен погибнуть, это абсолютно логично с точки зрения сюжета, с точки зрения той эпохи.

Нам всем тогда серьезно снесло крышу. Лично мне, чтобы придти в себе и оправиться от всего этого, понадобилось почти двадцать лет. А некоторые до сих пор не оправились.