В начале апреля в Вильнюсе прошла юбилейная конференция Евразийской сети снижения вреда — организации, занимающейся уменьшением вредных последствий употребления наркотиков. Сотни людей после дискуссий вываливались на кофе-брейк, доили термосы, стараясь не мокнуть бейджик в чашку, брали булочку, а потом, подумав, еще одну. Черт знает как одетые активисты что-то доказывали упакованным в костюмы политикам. И через пятнадцать-двадцать минут все снова расходились по залам.

На первый взгляд, одна из бесконечных конференций со своими проблемами, героями и злодеями. Однако от некоторых наблюдений мои шаблоны совершенно разорвались. В одном из залов мне с настойчивой стеснительностью предложили розовую упаковку то ли из хозяйственного отдела, то ли из аптеки. Присмотревшись, я обнаружил надпись: «Опиоиды». Оказалось, что во многих странах ночные клубы навещает не спецназ в масках с автоматами и экспресс-тестами на то, кто что употребил, а общественники в массивных очках, переживающие, чтобы кто-то вдруг не помер, если употребил что-то не то.

Бесплатные одноразовые шприцы, коробочки с тестами и запрещенный в России, но рекомендованный ВОЗ метадон, заранее заказанный организаторами у литовского минздрава для людей на терапии — часть программ снижения вреда. Это загадочное словосочетание обозначает смену глобальной парадигмы борьбы с наркотиками, а также эпидемиями ВИЧ, гепатита и туберкулеза.

Суровые на вид меры — с наручниками и принудительным лечением — за четверть века решили только демографические проблемы тюрем, больниц и кладбищ. Потихоньку к программам снижения вреда перешли даже иранские аятоллы и китайские коммунисты. Отдельные страны вообще радикально изменили наркополитику (но они нам, товарищ майор, разумеется, не пример).

Половину одного из дней я выслеживал по коридорам Мишеля Казачкина, родившегося в послевоенной Франции в семье русских эмигрантов. Мишель — доктор, 35 лет занимающийся темой, посланник ООН по вопросам ВИЧ/СПИДа в Восточной Европе и Центральной Азии. «Мы сперва смотрели только на Африку и упустили эпидемию здесь. Программы снижения вреда работают, но Россия, видимо, из-за идеологических соображений отказывается их внедрять», — дипломатично «высказывает озабоченность» Казачкин. Треть нашего разговора остается off the record.

Два культовых, как говорится, активиста сообщества — Аня Саранг из Москвы и Александра Волгина из Петербурга — уехали из страны. Когда-то им казалось, что проблемы можно решить с помощью современных подходов, при поддержке организации «Врачи без границ» или даже Минздрава, раньше сотрудничавшего с тематическими НКО.

Сегодня организация Ани Саранг и еще с десяток подобных признаны «иностранными агентами». Россия вышвырнула все мировые фонды и единственная в регионе отказалась от программ снижения вреда. Результат известен: например, в цитадели репрессивного подхода к перечисленным проблемам в городе Екатеринбурге почти два процента горожан официально ВИЧ-положительны.

Как в советские времена у нас была своя, отдельная, психиатрия, так теперь у нас свои, отдельные, методы лечения наркозависимости, ВИЧ, туберкулеза и гепатита, основанные либо на духовности, либо на госзакупках, нигде больше не применяемых и безумно дорогих препаратах. Правда, теперь на международных конференциях про особый путь рассказывают не пожилые дяди в очках с корочками докторов наук, а бойкие клоны Марии Захаровой: в коротких юбках и на каблуках длинною в шприц.

Что делать со всем происходящим в России — никто не знает. Ни активисты, ни эксперты, ни врачи, ни политики, потому что все их знания и опыт применимы там, где им хотя бы не мешают. Возможно, повторится диссидентская история: с созданием особой тематической группы в правозащитном движении, возможно, расцветет нелегальное волонтерство, возможно, из-за дефицита бюджета потихоньку вернут международные организации. Возможно, останется только одна опция — говорение о проблеме. И даже если останется только она, мы обязательно должны ею пользоваться, хотя бы иногда отвлекаясь от Трампа, Порошенко и операции в Сирии.