В начале 60-х я был студентом второго-третьего курса МФТИ, участвовал в КВНе еще домасляковского периода. И вот, когда у нас был полуфинал МФТИ и КИГА (Киевский институт гражданской авиации), мы проиграли одно очко. Домашнее задание было — придумать студенческий город, и мы придумали город на Луне. Почему на Луне? Потому что на Луне все предметы в шесть раз легче, значит, все предметы в шесть раз легче сдавать. В жюри улыбнулись, посмеялись, но сказали: «Смешно, но абстрактно». А что такое в 63-м году, после того как Хрущев сходил в Манеж, сказать: «Абстрактно»? Это приговор — и мы проиграли. Но после игры Аксельрод — один из создателей и первый ведущий КВНа, а также один из режиссеров студенческого театра, подошел ко мне и сказал: «Мы пока приостанавливаем КВН, у нас разногласия в редакции, а вы приходите осенью к нам в Эстрадную студию МГУ «Наш Дом»…

А самая первая встреча с Розовским — может, он этого и не помнит, — состоялась, когда у нашей КВНовской команды была секретная репетиция на Шаболовке: тогда домашнее задание репетировать было нельзя, это должно было быть импровизацией, поэтому Аксельрод тайно попросил своих коллег нам помочь. И я помню, как к нам пришел Розовский в этой своей кепочке, в плаще, они с Рутбергом что-то нам подправили…

Потом у КВНа закончились прямые эфиры, но я уже был в Эстрадной студии МГУ «Наш Дом» — к счастью, после того как закончил три самых трудных курса МФТИ. И с 1964 года я в Эстрадной студии «Наш Дом».

Можно сказать, что Марк Розовский — мой первый Режиссер, режиссер с большой буквы. Конечно, у меня был и драмкружок в юности, и он подготовил почву, но Розовский дал мне понимание того, как двигаться дальше в этом мире, как не унывать, не сидеть и не заниматься славословием, а делать то, что лично ты можешь.

Марк Розовский познакомил меня с театром абсурда — от него я узнал, кто такой Мрожек, Гавел, Ионеско, Беккет. Когда в 1964 году мы с Геной Хазановым сидели в темном зале и смотрели, как Марк ставит свой спектакль «Целый вечер как проклятые», гротеск в одном действии, у меня была белая зависть. Сейчас я читаю некоторые отрывки из него… Потом был знаменитый студенческий фестиваль 1966 года, где Райкин был председателем жюри, и мы получили приз.

До этого мы играли отдельные короткие миниатюры блестящих авторов: Горина, Арканова, Хайта, Курляндского, Успенского, а Розовский вдруг предложил: «Давайте для фестиваля сыграем три вечера сатиры… подряд: вечер классической русской сатиры, вечер советской сатиры и вечер современной сатиры»! И мы выиграли.

Там же, у Розовского в «Нашем Доме» у меня и начинались опыты литературного театра — Платонов, Зощенко, Салтыков-Щедрин. От него же позже я услышал про Вацлава Гавела, про Формана, про Дубчека, поскольку они со Славкиным ездили на Пражскую весну в 1968 году. В 1968-м же к юбилею театра нам давали грамоты и знамена за идеологическое воспитание молодежи, а в 1969-м решением парткома выбросили из помещения. В парткоме МГУ говорили: «В Чехословакии со студенческих театров начиналось!» Но тогда мы были уже известные актеры, о нас много писали: «коллективный Райкин», «умная эстрада»… Грех так говорить, но сегодня я думаю, что нас вовремя закрыли. Существуя дальше, мы бы остались типичным народным театром, который бы мягко загнивал и ушел в никуда.

После этого я учился в Щукинском, до 1975 года я был на Таганке, перешел в Театр Вахтангова, но опыт «Нашего Дома» для меня бесследно не прошел. Я всегда был участником концертных программ и на Таганке, и в театре на Арбате. Актеру надо иметь в запасе свой «продукт», концертный номер, актер должен выступать, а не трепаться или, скажем, давать интервью. Когда наш театр разогнали, именно Розовский искал возможности для нашей совместной работы: Москонцерт, театр «Фитиль», Литературный музей, где нам разрешали играть любую русскую советскую классику, Дом медиков — и все это время я был в форме благодаря Розовскому. И все это потом перешло в мои сольные концерты, когда уже Марк открыл свой театр.

Розовский научил меня умению самостоятельному театральному мышлению. У него предельно аккуратное отношение к инсценировке, к работе с текстом, и это очень важно, потому что при чтении текста со сцены волей-неволей приходится что-то сокращать. Но Марк всегда это делал с уважением, поскольку он сам писатель и знает, как находится формула для инсценировки.

Он — генератор идей. Это важно: ведь «Наш Дом» жил на фоне буйного расцвета театра, в 60-е годы, когда уже гремел вовсю «Современник», Таганка, Эфрос, Юткевич… Это была здоровая конкуренция. И нужно было придумать что-то неожиданное. У Розовского всегда была легкость таланта, которую он сам очень ценит в других и называет моцартианством. Он всегда что-то придумывал, все время бился, безостановочно что-то искал, работал по 48 часов, и нас этому научил — все время иметь что-то новое, новое, новое. И он не только генерировал идеи, но и всегда щедро ими делился, когда чув[]()ствовал, что актер понимает его формулу.

В 1978-м был юбилейный отчет Арбузовской студии «молодых» 40-летних драматургов. И именно на кухне у Розовского мы вместе придумали монолог по пьесе Виктора Славкина «Взрослая дочь молодого человека», с которым я потом выступил в ЦДЛ и думал, что этим все закончится, — он был только для своих, про далекие горячие 60-е, про стиляг и про время. А потом меня пригласили прочитать его в ЦДРИ, в ВТО, а после была неожиданная для меня запись в «Вокруг смеха» и громкий успех. И я начал читать его на концертах. И это была идея Розовского.

В 1985-м, когда был юбилей Гоголя, Розовский спросил меня: «Неужели мы ничего не придумаем? « — «Давай». И мы сделали «Капитана Копейкина», выиграли приз. И следующая фраза Марка: «Неужели мы это бросим? Ну нет!» И мы стали играть дальше мой моноспектакль «Мертвые души (последние главы)», постановка Марка Розовского, сценография Татьяны Швец.

Горячие 90-е для нас были самыми хорошими, когда нам наконец разрешили говорить со сцены то, что мы хотим. И особенно остро встал вопрос: что лично ты можешь? Можешь выйти на час к зрителю? Не одну фигу в кармане держать, а что-то сообщить, как переводчик с авторского на зрительский? Лично ты? Розовский учил меня тому, чтобы всегда было что-то, о чем ты можешь заставить зрителя задуматься…