— Что делать с театром? Как начать все сначала? — спрашивает, выходя на сцену в финале спектакля «На всякого мудреца довольно простоты», некто молодой и взъерошенный. Спрашивает сосредоточенно, собранно — и зал, уже приготовившийся аплодировать, стихает. Эта актуальная «рамка», не имеющая отношения к Островскому, придумана режиссером Анатолием Праудиным, чтобы разомкнуть классическую пьесу в сегодня, где ее разминают, пытаясь одолеть, молодые актёры. Один из них, тот, кто задает вопрос, — Дмитрий Зимин.
…У него голодные глаза героя Достоевского, терзаемого жаждой не хлеба, а смысла. Родился в Верхней Салде, известной своим чугунолитейным заводом, окончил Екатеринбургский театральный. Ему тридцать. Он молчалив. Из артистов уверенно уходит в режиссеры. Склонен работать с классической прозой. Его шестая премьера в Свердловском театре драмы — «Отцы и дети».
…Что такое заниматься театром в столице Урала, где снег ложится рано, а сходит поздно, где под землей проходят медные, железные и золотые жилы, а поверху — бывший сибирский тракт, — в городе, где отовсюду видны башня Ельцин-центра и купола храма, поставленного на месте убийства семьи последнего русского царя? Екатеринбург — одно из сакральных мест русской истории, и его сложная аура — не из праздничных. Возможно, еще и поэтому в Свердловском театре драмы сегодня выбирают серьезный разговор со зрителем.
Коллизии тургеневского романа, истерзанного хрестоматией, время разворачивает, как хочет, открывая те, в которых нуждается. В екатеринбургских «Отцах и детях» (инсценировка Адольфа Шапиро) главное — не идейная рознь, не сшибка аристократа и разночинца. В дни, когда отцы и дети разделены историческим разломом, главной темой спектакля Дмитрий Зимин делает не конфликт поколений, а общую уязвимость перед драмой чувств. В этом театральном проекте ему вначале была предназначена главная роль на сцене — Базаров. А вышло так, что главную роль он сыграл за кулисами — постановщик.
Серый, вытертый временем костяк дома с тяжелыми балками поставил на сцене замечательный сценограф Владимир Кравцев. Ловко, без усилий подкатываются под эти балки Кирсанов и Базаров — что им преграды, устои, лихим студентам. Весело взмахивая полами студенческих шинелей, возвращаются они к родным очагам: Базаров (Василий Бичев) — плотный, приземистый, Кирсанов (Илья Порошин) — высокий, узкий. Один внятно и грубовато самодостаточен, другой заворожен натурой, сильнее и ярче собственной. Режиссер вслед за автором строит рифму контрастных типов: человек дела и его мечтательное отражение; характер состоявшийся и характер-эскиз.
Базаров («хищник», как позже скажет о нем Катя) всюду расставит огромные стеклянные емкости — банки с лягушками, наденет фартук, перчатки, примется за «опыты», запустит некую таинственную машину с зубчатыми колесами, оценит уклад дома и новых лиц с изрядной долей иронии.
Друзья ломают незримо сложившийся треугольник: два брата и пугливая Фенечка, отец ее ребенка и тайный воздыхатель. Братья Кирсановы здесь — два частных человека на склоне лет. Николай Петрович (Андрей Кылосов), весь потревоженная деликатность, суетливой побежкой, взметывая длинными полами красного шлафрока, пересекает сцену. Присядет, лишь когда будет вытачивать из дерева игрушку для прижитого с Фенечкой младенца. Это именно от папеньки, цитирующего возвышенные стихи, исполняющего Шуберта, когда его крестьяне отправляются в кабак, «друг Аркадий» унаследовал стремление говорить красиво. И Павел Петрович (Борис Горнштейн), как некогда сам Тургенев, обосновавшийся на краю чужого семейного гнезда, с тростью-стульчиком, церемонный барин с набором неподвижных идей и воспоминаний, здесь скорее вызывает жалость. Базаров, отрицающий его убеждения, манеры и чувства, по сути, отрицает его самого. И он вызовет на дуэль, прежде всего, из-за подсмотренного поцелуя с Фенечкой.
Зимин обладает важной постановочной способностью — чередовать на сцене разреженные мгновения и мгновения сгущенные, концентрированные. Сцены у Кирсановых идут словно бы рапидом, замедленно, нервная пульсация сценической жизни связана с явлением Одинцовой.
Белокурая Одинцова Юлии Кузюткиной, этакая «беззаконная комета» с тягой обладать и подчинять. Они с Базаровым станут бросать воланы в зеркало, те будут торчать, нелепые, оперенные. На Одинцовой платье будет слегка расстегнуто, и чем дальше зайдет объяснение, тем ниже сползет застежка на стройной спине. Она бросает вызов, играет с огнем, наконец, ставит условие: жизнь за жизнь. Базаров стиснет ее грубо, словно готовясь препарировать, но она выскользнет. А Базаров не готов быть прирученным. Ничему он не даст собой овладеть — ни идее, ни женщине, вивисектор реальности, которая ему жестоко отомстит: его самого препарирует новое, незнакомое чувство — любовь.
Зимин исследует противоречия природы русского отрицателя, движения холодного ума, которые плавит жар страсти. Его способ режиссерского мышления сводит воедино метафору и суть характера, дает залу символические ключи. Сюртук, из-под которого посыплются сухие сучья: их Базаров нетерпеливо сдвинет в сторону, — точный образ натуры, такой притягательной, но лишенной дара цвести. Этот трезвый циник произнесет: «Русский только тем и хорош, что сам о себе скверного мнения… — и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностью, где меня не было и не будет…» Сухой бесслезный трагизм естествоиспытателя роднит этого Базарова с Гамлетом; недаром же Тургенев свой текст о Гамлете и Дон Кихоте написал как раз перед тем, как войти в работу над «Отцами и детьми». Зимин, мне кажется, это помнит, когда ставит про человека сложного, противоречивого, вообще про бездны человеческих противоречий. Может быть, это, пока еще не окрепшая, тема творчества: в премьере прошлого года, «Пассажирах», закручивается метафизической спиралью трагический эротизм Набокова…
…Фенечка окунет белые розы в банку с красным, так цвет невинности готов перейти в страсть, — и они станут алыми, с одной закапает кровь — и останется на руках Базарова, когда он стиснет цветок…
Родители Базарова (точный дуэт Анатолия Жигаря и Ирины Калининой), взявшись за разные концы, дружно будут переносить «свое место», скамеечку, на которой усаживаются смиренно, словно бы извиняясь. Все, все пропадет из-за их драгоценного «Енюшки», жесткого себялюбца, — и обед, и цветы, и большие надежды.
Как беззащитен человек перед любовью, пересекающей его жизнь и участь, хорошо знал Иван Тургенев. И знали, говорит нам режиссер, несчастные базаровские родители, подстреленный на дуэли Павел Петрович, сам главный герой.
…— Молись! — крикнет старик Базаров своей «куропатице», когда уже не будет сомнений: болезнь сына смертельна. От дома останутся четыре столба по краям сцены. И, простившись с Одинцовой на последнем пороге, Базаров выдохнет снова почти гамлетовское: «Теперь темнота». Но даже обыденная случайность смерти не лишит его стойкости: «Вилять хвостом не буду…»
Двинутся колеса таинственной машины, а на пологой сцене откроется черная яма. Над нею скорбно поникнут старики-родители. Умирая, Базаров, всему вопреки, так решил Зимин, хрипит, выкрикивает песню. Отчаянная, разудалая, она будет длиться, не отлетая, как необузданный, неукротимый базаровский дух. И, едва различимый в полутьме зала, сверху, с колосников, спустится ангел.
…Так что же делать с театром? «Надо сделать шаг!» — решается тот вихрастый в финале «На всякого мудреца». И на глазах нетерпеливо напрягшегося зала медленно и сосредоточенно — шагает.
Кажется, Зимин знает, куда.
