И вот, пока вы резво шарите в квартирной полунищете, хочу спросить: родные шариковы, зачем? Чего вы и-ще-те? Что проку в вечном этом обыске, наставшем нынешней весной? Ведь это действия из области карательной, а не сыскной. Что вас пугает в Абдуллаевой, какая тайная вина? Ее же сколько ни облаивай, не переменится она. Чем вас еще задела Светова? Вас к ней набилось без числа, но ей же это фиолетово — ​она при обысках росла. Что вы хотите от Гаврилова — ​ужель вы ждете от него обнаружения и вылова недосягаемой Маркво? Иль денег ЮКОСа вы ищете? Но ныне ЮКОС — ​это труп, уже давно присвоил тыщи те «Байкалфинанс», простите, групп. Напрасно спешивались всадники, ища сомнительных утех: искать дворцы и виноградники, похоже, надо не у тех. Сгорая от азарта подлого, непостижимого уму, вы ищете, должно быть, повода, но вам же повод ни к чему. Вломиться можете к любому вы, любого выкрутить, как жгут, — ​а все российские обломовы который век лежат и ждут.

Чего они такого вызнали, какую выискали весть? Что ищут — ​уж не смысла жизни ли? Мы можем дать, у нас он есть… Но смысла жизни им не надобно, им надо сделать жизнь свиной, и цели их вторженья наглого таятся в плоскости иной. Вам надо знать, что вам не вымолить ни оправданий, ни защит. Имеют право двери выломать — ​о, как знакомо! как трещит! — ​имеют право влезть без повода в камин, в прихожую, в окно, спросить: а это дом такого-то? что, не такого? все равно! — ​забрать айфоны, оба паспорта, да хоть бабло, да хоть пальто, — ​и что тут, собственно, опасного? Кто хочет рыпнуться? Никто! Не сомневайтесь, вы не в Дании, у вас тут даже не Бейрут, да вы и жили в ожидании, что все однаж­ды отберут.

Им хорошо, на Диком Западе: их образ жизни не таков, в белье не рылись, книг не лапали и не топтали дневников, поскольку обыск — ​мера крайняя, что нарушает вашу честь: обычно для ее избрания резоны значимые есть. Вы там поправкою четвертою действительно защищены — ​хотя и древней, и потертою, но крайне важной для страны. Легко не вломишься в жилища те, они надежны, как редут. Их там не спросишь: «Что вы ищете?» Там если ищут, то найдут.

Поэтика вторженья, обыска, листовки, шпик, городовой! Тут лишь слепой не видит отблеска столетней бури мировой. А обыски эпохи Берии — ​от этих вех куда пойдешь? Звонки ночные, дети бледные, на рукописях след подошв… Тут вся страна — ​как после обыска: пейзаж разбросан, смысл изжит, все в беспорядке, даже облако валяется, а не лежит. На всех путях, в лесу и во поле, в грязи осенней и в пыли — ​пришли какие-то, натопали, искали что-то, не нашли. И так всегда — ​в эпоху Сталина, в эпоху гордого ворья… Боюсь спросить: чего искали-то? Ведь не нашли же ничего! Все втоптано, просторы выстыли, не подметали триста лет… Чего искали? Смысла? Истины? Но даже заговора нет! Таков удел отца и отпрыска, державная, родная стать: Россия — ​место после обыска, где было нечего искать.