Так заведено, к началу марта, дню смерти Сталина — страна входит в штопор споров о «нетленном генералиссимусе». Мифы вновь крепчают. Вчера очевидное — подвергается сомнению. Преступников провозглашают противоречивыми «фигурами», убийц — романтиками, расстрельщиков — патриотами. Еще недавно внимали горестным словам Астафьева о степени одичания масс, самоуничтожении страны под руководством усатого Верховного, о подлейшем устройстве общества, позволившем убийство деревни, многомиллионные репрессии, Голодомор. Допустившем потери в тылу, превосходящие потери на фронте, «сжигание своего народа во имя победы…»

Урок истории не освоен — вновь спрос на политику сильной руки. Не унимается певец патриотики и антисемитизма Александр Харчиков, чье имя вошло в библиографический трехтомник «Русская литература ХХ века»: « Враг над страной не тает,/ Демон в куски ее рвет. /Сталина Русь вспоминает, /Сталина громче зовет». Хронический вирус сталинофилии расцветает черемухой. Телеящик именует мудрейшего из вождей «монашествующим монархом». Продолжается установка памятников и бюстов, открытие мемориальных досок, презентации «сталинобусов».

Реабилитация вождя и в общественном сознании набирает обороты. Общество, подтравливаемое теликом, — не выработало иммунитета к диктатуре.

«Конечно, Сталин далеко не однозначная историческая фигура. Но ничуть не хуже Ленина, памятники которому установлены по всей стране», — убеждает паству Всеволод Чаплин. Сталин поможет «примириться нам с самими собой», — объявляет министр культуры, открывая музей в доме, где ночевал в 1943-м Верховный. Интернет наводнен текстами с «разоблачениями лжеистории»: не было репрессией, лишь заговоры, раскрытые с приходом Берии, не было ареста Мейерхольда и убийства Райх, и уничтожения Мандельштама, Бухарина, Фрунзе — не было.

В канун нынешнего 17-го года в Гоголь-центре сыграли «Похороны Сталина».

Жанр — репортаж с места событий.

На экранах неохватная толпа — растерянные заплаканные лица. А на узком помосте слоится, корчится, дышит в такт та же живая масса — молодые люди. Они едва удерживаются, хватаясь, выталкивая друг друга, теряя одежду. Из цепких объятий толпы вырвется шесть юношей, которые пойдут в противоположную от тьмы сторону. И пока миллионы, рыдая, будут прощаться с тираном, — они будут нести гроб с телом гения: в тот же день хоронили С. Прокофьева.

«Похороны Сталина» сыграны в интонации экспериментальных театрализованных диспутов 20-х. Свидетели — наши современники. К микрофону выходили Алексей Бартошевич, Мариэтта Чудакова, Людмила Улицкая — вспомнить тот день. Живописали ощущение липкого кошмара, крики, доносимые с новой Ходынки, слухи, ползущие по Москве.

«Я чудом остался жив, — вспоминает театровед Алексей Бартошевич. — У нас в школе, когда узнали, что Сталин умер, кричали: «Ура-а! В школу не идем!» На углу Тверской и Пушкинской вижу: со стороны Белорусского вокзала на меня плывет цунами из людей. Я влип ногами в асфальт. Умом понимаю: надо бежать — и не могу. До сих пор меня преследуют два чувства. Первое: как остался жив? Тогда вся Москва полнилась историями, как в давках к Колонному залу первыми гибли дети. И второе. Меня, малолетнего дурака, из-под толпы все же столкнули вниз. Потом за воротник вытащил безымянный солдатик из оцепления. Я стоял, покачиваясь в полуобмороке, и «смотрел кино». Мимо неслись две людские волны. Одна слезами-волнами стонала. Другая, не поверите, неслась крича: «Ура-а!» Только теперь понимаю, что такой народ непобедим».

Юрий Сапрыкин, Гарри Бардин, Андрей Смирнов говорили о том, что обыватель всегда там, где сила, где толпа. Что культ личности длится дольше века той самой личности. Страх раба воспроизводит культы в офф- и онлайне: откуда-то повыныривали искатели и обличители врагов, захлебывающиеся ненавистью к другому мнению. О помолодевшем сталинизме говорил рэпер Лигалайз. Поминал не столько кремлевские молодежные движения… Есть «новый» тренд — мода на вождизм. Интернет кипит панегириками неумирающему диктатору, призывами: «Сталин, вставай из могилы!»

Мы и раньше читали о Денисе Карагодине, философе из Томска, вознамерившемся привлечь к уголовной ответственности всех причастных к уничтожению его прадеда. Но вот перед нами молодой человек, превративший вчерашнюю историю в свою биографию. Рассказывает, как он входит в Томское управление ФСБ: «Здрасьте». — «Что случилось?» — «Произошло убийство». — «Кого убили? Где тело?»

Денис делает то, что должно бы делать государство. Восстановить доказательную базу массового убийства. Только в один день с расстрелом Степана Карагодина в городе было убито 75 человек.

Андрей Смирнов убежден: «Нет, его не похоронили». Мы предпочли жить в объятиях с живым трупом, узаконившим в стране абсолютную власть тайной полиции. Жить с незаживающим «великим переломом» хребта страны. Ольга Седакова продолжает: «Забить осиновый кол в этот культ невозможно. Его нужно изживать. Не только тем, кто был репрессирован. Но и нам, тоже…»

Не знаю, можно ли повторить эту феноменальную театральную историю, напомнившую мне авангардные действа 20-х (кстати, все деятели лабораторного театра от Мейерхольда до Эрдмана, от Эйзенштейна до Булгакова в той или иной степени пострадали от сталинского режима). Серебренников говорил, что не собирается его повторять, потому что похороны бывают только один раз. Но если покойника-тирана все время выкапывают, как в фильме Тенгиза Абуладзе, то и хоронить необходимо. Реконструкция мифологии призвана восстановить уважение к Сталину. Трудно не согласиться с Григорием Померанцем: «…это значит, установить уважение к доносам, пыткам, казням… значит, установить около нашего знамени нравственное чудовище. Возрожденное к жизни очередным сном разума».

«Похороны Сталина» — не антисталинская акция — это спектакль со своей внутренней драматургией. Судьба Сергея Прокофьева — его сквозная линия. Возвращение композитора из-за границы в канун зловещего 37-го. Ленинская и шесть Сталинских (!) премий за музыку. Обвинение в музыкальном «формализме», негласный запрет его новаторской музыки, арест жены. Его, как многих творцов, унижали и… награждали, запугивали… и возносили на пьедестал. Ему еще «повезло». Умер он, как и вождь, от кровоизлияния в мозг, а не от пыток, как Мейерхольд. Конечно, в 48-м именно с подачи Сталина, его, как и Шостаковича, Мясковского, Шебалина, Хачатуряна, — громили. При этом сведущие люди утверждали, что Прокофьев занимал в сердце вождя особое место. «И вот Сталин как будто забрал Прокофьева с собой» — так отозвался композитор Карэн Хачатурян на смерть композитора.

Цель действа, по словам режиссера, — похороны Сталина каждым из нас в себе. Он акцентирует внимание не на толпе, «бредущей за диктатором-фараоном и готовой лечь с ним в одну могилу». Толпе, от которой на пустом помосте останется траурная гора калош.

Его герои — отдельные.

Гений и злодейство встретились в тот день в замерзших мартовских переулках. Студенты Московской консерватории несли на плечах тело композитора из Камергерского — к Дому композиторов несколько часов, пробиваясь сквозь толпу, идущую в противоположном направлении, — к Колонному залу. Толпу — по точному мандельштамовскому замечанию — добровольно ослепленных.

Нет, живой труп не оставит нас: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора, но ветер истории безжалостно развеет её». В нехитрой, но во многом справедливой мысли царапает слово «безжалостно». Противостоять нынешним ветрам, тотальной тяге к серости, варварству, агрессии, к безжалостному страху, — трудно.

Этот проект задумывался как реакция на подмену истории политикой. Как размышление над устойчивостью мифа, стирающего прошлое, отвергающего покаяние, оправдывающего смерть миллионов. Правильно, что в спектакле участвовало столько молодых (59 студентов Gogol School). Удивительно было видеть столько молодых лиц в зале. Я тоже пришла с сыном. Важный для меня вечер.