КолонкаОбщество

Комплекс Спартака

Роботы в нашей жизни. Рубрика «Кожа времени»

Этот материал вышел в номере № 22 от 3 марта 2017
Читать
Изображение

Говорят, что вскоре на любой фабрике останутся два живых существа: человек и собака. Первый нужен, чтобы кормить вторую, вторая — чтобы не подпускать первого к роботам, беспрекословно и беспрестанно, если им не мешать, выпускающим всю продукцию без вмешательства посторонних — нас.

Не понятно, хорошо это или плохо, но ясно, что напрасно Трамп мечтает отобрать работу у бедных чужеземцев, готовых трудиться за гроши. Роботы работают даром, и с ними не справятся даже луддиты. Билл Гейтс, который знает кое-что о прогрессе, предложил выход.

— Надо обложить, — придумал он, — каждого робота тем же налогом, который платил вытесненный им рабочий.

Пожалуй, это неизбежно. Ведь за 30 лет выпуск продукции в США вырос на 85 процентов, а число рабочих сократилось на треть.

— Вот и славно, — сказал бы я раньше, ибо гордо считал, что всякая работа, которую может исполнять машина, не стоит того, чтобы ею занимались люди.

Впервые эта мысль пришла мне в голову еще в восьмом классе во время производственной практики на рижском заводе. Я так и не узнал, что он, собственно, выпускал, поскольку моя задача сводилась к тому, чтобы на токарном станке разрезать длинный железный прут на много маленьких. За тысячу штук платили рубль. Больше я и не заработал, о чем до сих пор не жалею. Притворяться машиной и заменять ее так же глупо и подло, как идти на пулемет. В обоих случаях мы проигрываем схватку, потому что выше противника. И это уравнение не меняется даже тогда, когда машина выигрывает в шахматы у Каспарова — мы же не боремся с трактором.

Не только безнадежно, но и бессмысленно соревноваться с машиной. Наша главная задача состоит в том, чтобы отличиться от нее.

— Человек стал царем природы, чтобы оказаться рабом машины, — написал Бердяев, но это еще не самое страшное.

Помимо «спутника» и «ГУЛАГа», славянский вклад в словарь прогресса представляет слово «робот», которое впервые появилось в 1920-м у Карела Чапека в пьесе «РУР». Возможно, его механические люди были потомками Голема, перебравшегося в Прагу из талмудической легенды. В корне этого слова с большой карьерой таится угроза. Роботы — те, кто за нас работает, — рабы. А раз так, то естественно ждать от них бунта. Классовый рефлекс — комплекс Спартака — питает наш страх перед машиной. Но намного хуже, когда мы ее, машину, не боимся, а любим.

Об этом снят лучший фильм о роботах — «Искусственный интеллект». Спилбергу эту картину завещал Стэнли Кубрик, поэтому она соединила в себе сахарин с мышьяком в невыносимой пропорции.

На первый взгляд — это новый «Пиноккио». В далеком будущем дети стали роскошью, и их научились заменять роботами, способными испытывать любовь. Вот и Дэвид — очаровательная голубоглазая экспериментальная модель — должен заменить нью-джерсийской паре сына, который лежит в коме. Однако, благодаря медицинскому чуду, ребенок вернулся к жизни и вытеснил из своей семьи механического соперника. Как и положено в сказках, мачеха отводит маленького робота в мрачный лес, где за ним охотятся моторизованные серые волки. Так начинается его одиссея по изнанке мира, не способного ужиться со своей механической половиной.

В этом путешествии робота сопровождает самый симпатичный герой фильма — плюшевый мишка. Психолог Дональд Винникотт ввел в свою науку понятие «транзитные объекты». Так он назвал предметы, способные служить буфером между личностью и внешним миром. Полуживые вещи-кентавры ведут подспудный диалог с владельцем, срастаясь с ним. Теряя бездушную серийность, они — в противовес ей — выявляют свою органическую природу. Такие вещи взрослеют вместе с нами, но если они нам по-настоящему дороги, то их ценность лишь растет со временем.

Говорящий (хоть и немного) игрушечный медведь, сопровождающий Дэвида, — лаконичный Винни-Пух, который указывает на золотую середину в отношениях между одушевленной и мертвой природой. Превышение этой меры — преступление перед натурой и вызов Богу. Тут проходит черта, которую в фильме преступила еретическая наука. Нагрузив машину эмоциями, она перегнула палку: интеллект оказался искусственным, а любовь — настоящей.

Картину Спилберга можно было бы назвать «Списком Шиндлера» для детей. Только «Искусственный интеллект» лучше,

ибо его трагедия безысходная: война никогда не кончится, и зритель не знает, на чьей стороне. Ведь мы не вправе забывать, что миловидный кукольный мальчик нравится нам потому, что его любить проще. Безупречно, как бензопила «Дружба», он делает то единственное дело, для которого был построен, — любит маму. Дэвид похож на человека, но не во всем: он лучше, ибо не портится и ложится спать, когда скажут.

Подлинный ужас этой сказки о роботах в том, что здесь нет злодеев. Все хотят только чистой, невинной, безответной любви — и это не может хорошо кончиться. Мир без виноватых — последний круг ада. Нам некому жаловаться, да и не на что. Здесь все правы и всех жалко.

Наглядно этот безвыходный конфликт изображает самая жуткая сцена в фильме: Ярмарка Плоти. Вокруг арены футуристического Колизея собирается толпа, чтобы насладиться садистским уничтожением беглых роботов. И тут, преодолев гнев и сострадание, мы начинаем понимать, что видим последних праведников того несчастного будущего, что решилось заменить естественное искусственным. Ломая машины, новые луддиты защищают свою — нашу! — расу. И от этого кошмара нельзя избавиться, проснувшись.

Действительность свернула не туда, куда ее направляло искусство. Роботы оказались не похожими на железных людей с квадратными головами и немигающими глазами, которых мы боялись век назад.

Чаще всего мы их вообще не видим, и от человеческого у них остался только голос. Впрочем, и этого довольно, чтобы довести нас до бешенства, когда мы говорим по телефону с искусственным, но бестолковым интеллектом. Машины поумнее, которые все за нас делают, прячутся на фабриках, вдали от наших глаз и ушей, и мы толком не знаем, кто и зачем изготовляет арсенал нужного и лишнего, который плотно обставляет нашу жизнь.

Роботы, однако, пробрались к нам домой. В моей жизни одним из них стал айпад. Мне трудно обходиться без него не потому, что он мне нужен, а просто потому, что мне трудно обходиться без него. Это не тавтология, это — признание зависимости от мелкого технического устройства, которое стало протезом интеллекта.

Конечно, такое началось не сегодня. Прогресс плодит число потерь, и за интеллектуальный комфорт мы расплачиваемся умственными способностями. Письменность, скажем, отобрала у нас умение читать наизусть эпос. В Индии безграмотные сказители до сих пор ночами напролет декламируют «Махабхарату». Гутенберг еще сильней ухудшил память. С появлением калькулятора мы разучились считать в уме и умножаем 10 на 10, тыча в кнопки. Гугл отбирает у нас эрудицию, обесценивая энциклопедизм, которым предыдущие эпохи привыкли гордиться, а я хвастаться. Мы разучились пользоваться картой, зная, что навигатор справится без нее. Нам не нужна орфография, потому что ошибки исправит занудная, как завуч, программа-корректор.

Новое, выросшее с компьютерной клавиатурой поколение уже не умеет читать рукописный шрифт, тем более — писать от руки. Даже номер телефона никто не трудится запоминать.

Айпад — шаг вперед. Он играет роль образованного греческого раба при знатном, но недалеком римлянине. Послушный и незаметный, айпад позволяет хозяину выглядеть умней, чем тот надеялся. Следуя за движением ума, да и тела, портативный айпад отвечает на каждую прихоть любознательности и каприз любопытства. Лучше него у нас не было ни друга, ни ментора. Но свои бесценные услуги он оказывает не даром.

Рабы, пуще всего — верные, всегда опасны для хозяев, ибо хозяева разучиваются жить без рабов. Зная все, электронный советник упраздняет трудности, но лишает радости от их преодоления. Учась вместо нас, он не дает нам тех попутных знаний, которые мы приобретали в поисках ответа. Теперь ответы являются сами собой, не требуя труда и упорства.

И все же дряблость интеллектуальных мышц пугает нас меньше, чем перспектива остаться в стороне от прогресса. Это — дорога в один конец, и все, что остается на нашу долю — выяснить, куда она ведет и каковы окрестности. Осваиваясь в них, каждый переживает за себя и свое дело. Сам я стал сочувствовать тем же луддитам, когда узнал, что уже есть программа, которая умеет писать женские романы, спортивную журналистику и полицейскую хронику.

Вся наша жизнь, даже если мы этого не знаем, посвящена теперь защите своего места в мироздании. Чтобы по-прежнему его занимать, мы должны не победить машину, а доказать себе, что отличаемся от нее.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow