Марш начинается не в два часа, а в половине третьего. Эти полчаса люди тихо стоят на проезжей части и тротуаре Страстного бульвара. Холодно. В тишине я отчетливо слышу биение десятков красно-сине-белых полотнищ, поднятых над колонной на тонких флагштоках в голубое зимнее небо.

Вчера были мокрый снег, слякость под ногами, грязная распутица февраля. Сегодня день как чистый кристалл: от неба и до земли ясный воздух, синева, лед. И в этом вдруг распахнувшемся небе нет тарахтящего полицейского вертолета и следящих дронов, которые всегда были на прошлых маршах.

Люди стоят очень плотно и еще прибывают сзади, от рамок, поставленных в начале бульвара, где полицейские, помимо обычной проверки сумок, требуют у людей распахивать куртки и пальто. А рядом с рамками молодой человек, имеющий вид элегантного менеджера из хорошей компании, громко провозглашает раз в минуту: «Внимание! Работает камера хранения!». У его ног стоит огромный картонный ящик, куда можно класть вещи, которые не пропускает полиция.

Тихо стоят люди под треском флагов на холодном ветру, слушая ритмичный стук двух тибетских барабанов, и только в центре бульвара ревом взламывают тишину националисты под бело-желто-черными полотнищами. Впереди у них растяжка со словами «Свободу Дмитрию Демушкину!». Ходит перед их колонной парень в зеленой военно-полевой форме, в высоких шнурованных ботинках и с наброшенным на плечи черным флагом, на котором странный пацифик, пронзенный мечом. Другой, с маленьким мегафоном маскировочных пятнистых цветов, на боку которого написано «Орало командирское», кричит лозунги, но громче кричит их другой, с бородкой, у которого мегафона нет. Он невысок, весь наполнен энергией, он выпускает энергию через мощные легкие и помогает себе жестами рук, которыми словно зачерпывает пригоршни воды. И вот они кричат, через мегафон и без него: «Слава России! Россия будет свободной! Свободу узникам совести! Отменить два-восемь-два! Меняем Белова на Сердюкова! (А Демушкина на Медведева!, ― добавляет кто-то со смехом). Россия это Европа! Единая Европа от Москвы до Лиссабона!»

Марш трогается. Я люблю людей этих маршей, интеллигентную Москву всех возрастов и положений, в лыжных шапочках и капюшонах, в хиповых шапках с помпонами на шнурках и в пролетарских засаленных ушанках, эту прекрасную Москву, которая

Идет эта Москва под российскими триколорами, под бело-зелено-красными флагами «Яблока», под ослепительно-желтыми флагами «Открытой России», под странным флагом либертарианцев, на котором змея и совет на нее не наступать, а также под голубыми флагами с желтым украинским трезубцем, идет и скандирует: «Прекратите репрессии в Крыму! Свободу украинским политзаключенным!» Выстраиваются в ряд во всю ширину проезжей части мальчики и девочки, каждый из которых держит картонку в цветах российского флага, пробитую пятью дырами от выстрелов в Немцова, а девушка в черной шапочке, из-под которой падают рыжие волосы, держит большой плакат: «Нет слов».

Висит на витрине приклеенный к ней лист с небрежно написанными словами, которые сочинил кто-то, хорошо слышащий русский язык. Там вопрос: «Дадину свобода дадена?»

И во всю длину этого марша, занимающего Петровский бульвар и Трубную площадь, а потом и подъем к Сретенке, плывет в чистом и холодном воздухе лицо Бориса Немцова на тысячах портретов. Над черным, зимним потоком людей, в веянии флагов плывет лицо улыбающегося Бориса, убитого властью два года назад. Он этой власти был поперек пути и остается поперек горла, и поэтому они десятки раз грабят его мемориал на мосту, утаскивая в свою преисподнюю цветы и портреты, и насылают провокаторов на марш, которые плещут Касьянову зеленкой в лицо.

Под портретами Немцова его слова, дадим ему слово.

«Свобода стоит дорого».

«Путинский режим ― угроза всему человечеству».

«Они против революции? Я тоже! И могу им предложить простую формулу, как ее избежать. Провести в стране выборы. Честные! Пусть поддержат эту идею, и в стране все будет спокойно».

«Верните выборы, гады!».

«Майдан возникает, когда людей лишают права выбора».

«Война с Украиной ― это война Путина за свою власть и деньги».

«Есть Путин ― нет России».

«Те, кто борется за свободную Россию ― патриоты».

«У нас остается единственный шанс ― улица».

«Я делаю ровно то, во что я верю. Когда есть выбор между принципами и карьерой, я всегда выбираю принципы. Вообще в России жить опасно, а у нас нет выбора. В России все дети живут, мама живет в России. Уезжать из страны мы не хотим. Пусть они валят. Почему мы должны уезжать? Это моя страна! Я не хочу страну никому отдавать!»

«Россия будет свободной».

«Россия будет свободной!», ― люди подхватывают слова Немцова, этот боевой клич и энергетическую мантру кричат, как всегда, сотни голосов, возникающих то в одном, то в другом месте марша. Не бывает молчащих маршей, и сегодня люди тоже кричат, что у них на душе и на уме. Кричат круговую кричалку, в которой одно и то же слово является одновременно обращением и ответом на вопрос: «Путин! Кто убил Немцова? Путин! Кто убил Немцова? Путин!» ― и так двадцать раз подряд. Импровизируют, нащупывая на ходу правильные слова, и находят те три, которые еще станут девизом и лозунгом новой России: «Свобода, демократия, достоинство!». И кричат сотни голосов, следующих за одним пронзительным, женским, по-московски раскатывая а вместо о: «Нет вайне! Нет вайне! Нет вайне!»

Так, крича и переговариваясь, залезая на бетонные тумбы, чтобы оглядеть двадцатитысячную колонну сверху, и фотографируя смартфонами все, что можно сфотографировать, идет живой, человеческий, открытый, откровенный, не знающий испуга марш, похожий своим нравом на Бориса, который не боялся говорить то, что думает, и не боялся быть живым человеком в мире политических зомби. Табу для него не было. И москвичи, которые дают по пути марша интервью телекамерам, говорят так открыто и так откровенно, как уже не говорит в России пресса. Журналисты ТВ опасливо перебивают их: «Это ваше личное субъективное мнение!» и прячутся за эту формулу, слыша о террористе у власти и преступлениях режима. А люди не прячутся, не скрывают лиц, поднимают листочки с выведенными от руки словами «Я не боюсь!» и спокойно объясняют, что власть преступна и пятьсот тысяч человек все равно рано или поздно выйдут на улицы. Молодой мужчина в шапочке, натянутой по самые брови, в кожанке и с шарфом, обмотанным вокруг горла, на двух руках поднимает над собой картонку, на которой он сам нарисовал большие печатные буквы в три этажа. Верхнее слово белое, среднее синее, нижнее красное: «Борис, убийцы ответят». Я говорю ему: «Я тоже так думаю» ― «Конечно», ― мгновенно отвечает он с исчерпывающей, закрывающей разговор интонацией.

Эти люди никуда не денутся. Они будут жить в жизни, не будут молчать, будут ненавидеть ложь и войну, будут выходить на улицы, будут настаивать на своем, даже если телевизионные помои зальют страну и власть закроет последнюю свободную газету. Будет жить в России длинноволосый мальчик, который повесил на рюкзачок флаг Евросоюза и еще не вполне понятный значок «Fuck 2016». Будет жить здесь, в Москве и России, высокая красивая девушка с зелеными волосами и булавкой в нижней губе, идущая с самодельным плакатом, по углам которого приклеены портреты Немцова, а между ними стоит выведенное черной тушью и огромными буквами: ГЕРОИ НЕ УМИРАЮТ. И будет жить здесь маленькая, хрупкая женщина в очках, в шерстяной немодной шапке, в темном пальто и розовых варежках. Лицо у нее серьезное, седые тонкие пряди выбиваются из-под шапки. Розовые варежки держат квадратный лист ватмана, на котором стихи:

Награда века ― четыре пули, Скупые фразы и ложь глупцов…

Один ― кто был до конца свободен, Над тьмою и гарью уходишь ввысь ― Российский воин Небесных Сотен Герой России Немцов Борис.

На мосту тесно. Там не протолкнуться. Идут с Варварки и с Охотного ряда, от станций метро, все новые и новые с цветами. На Охотном ряду вопит и гремит масленица, там раскрасневшиеся дюжие мужики без шапок, сцепившись локтями, перетягивают на платформе других таких же мужиков. О том, что сегодня день убийства Бориса Немцова, они не знают, не слышали. На Красной площади невидимый среди красных теремков массовик-затейник заводит свои оглушительно-громкие песни и разговоры.

Я видел многих из них на марше. Они несли заранее купленные цветы по бульварам, нежные и мягко сияющие в холодном воздухе цветы в прозрачном целлофане и в промасленной коричневой бумаге, несли их, бережно прижимая к груди или держа за длинные стебли бутонами вниз, несли, хитрым образом приторочив букеты за спинами к рюкзакам и прикрепив их к плакатам со словами «Эти пули в каждого из нас». И теперь сотни и сотни букетов поднимаются мимо черных полицейских фигур и кремлевских стен на Немцов мост, точно к тому месту, где два года назад в такой же февральский день убили Бориса.

Этим убийством они сказали нам, что не остановятся перед тем, чтобы убивать. Сами убьют и сами будут расследовать убийство. Будут насылать Лубянку под видом Гормоста на мемориал, чтобы утаскивать дежурящих здесь ежедневно и еженощно в отделение и спешно, по-воровски, вывозить цветы, портреты, свечи и даже ботинки активистов. В переводе на человеческий язык эти действия означают: мы убили и мы вам помнить его не дадим. Кровь затрем, вас разгоним, место очистим, и снова воцарится тут беспамятство, и

А чтобы вам сегодня здесь было плохо, мы поставим на парапет полицейского с мегафоном, который будет монотонно засаживать вам в мозг каждую минуту: «Граждане, проходите по мосту! Вы мешаете движению!» Так он будет бубнить рутинно, упорно, долго, словно не понимая, что здесь место убийства, куда люди идут почтить и вспомнить убитого, но никто не будет обращать внимания на этого несчастного полицая, так, словно его здесь нет, вместе с его начальством, которое дало ему идиотский приказ, и вместе со всей властью, которая в этот день чуть сторонится, но злобно дышит.

Тут, на мосту, в тесноте тротуара, над серой незамерзшей рекой, над простором с дымящими трубами, золотыми куполами и силуэтами небоскребов, стоят сотни людей. Одни приходят, другие уходят. Является сюда на замызганном велосипеде с толстыми шинами парень в красном шлеме, надетом на черную шапочку, в красной курточке со шнурками, с рваным кислотно-зеленым рюкзаком на спине. И он долго никуда не уходит с моста, а стоит со своим велосипедом в десяти метрах от места, где одни подонки по приказу и заказу других подонков убивали Немцова. У него небритые щеки, тяжелые грязные ботинки и лицо, в котором горечь и печаль.

Белые, красные, розовые, желтые цветы так красиво сияют на фоне серого камня. Бордовые розы и белые тюльпаны касаются лепестками листа в золотой рамке, на котором написано: «Здесь убит Немцов». Лицо Бориса выглядывает из-за огромного букета красных роз и гвоздик. Люди зажигают свечи. Высокий мужчина идет вдоль живой цветочной стены со стопкой синих горшков для все новых и новых цветов. Другой мужчина кладет свой букет к портрету и говорит едва слышно: «Царствие небесное…»