Ровно три года назад был вынесен первый приговор по «болотному делу».

24 февраля 2014 года осудили девятерых участников мирного «Марша миллионов», который перерос в столкновения с полицией. Им дали до четырех лет реального срока, только Саше Духаниной — условно. Тогда перед Замоскворецким судом собралась возмущенная толпа, приговор в зале суда было еле слышно из-за их криков под окнами: «Отпускай!» Кто-то растянул перед судом самодельное полотно «Всех не пересажаете».

Сейчас такое невозможно даже представить.

Все осужденные в феврале 2014 года уже освободились. Они налаживают свою жизнь, наверстывают, что пропустили. Андрей Барабанов и Денис Луцкевич уехали получать образование в Чехию. Степа Зимин работает в благотворительном фонде помощи осужденным и их семьям «Русь Сидящая», продолжает заниматься исторической реконструкцией. Леша Полихович пишет новости в «ОВД-Инфо» (портал мониторинга политических преследований), на прошлой неделе на юбилее Театра.doc прочитал свою зарисовку — о жизни котов в колонии.

Жизнь каждого из них тюрьма изменила необратимо.

Потом сели другие: осужденные по так называемой «второй волне». И они все тоже вышли. Осенью мы ездили встречать последнего из них — антифашиста Алексея Гаскарова.

Но каток «болотного дела», подминающий под себя людей, на этом не остановился — задержания продолжились. «А мы все сидим и сидим. Конвейер», — написал мне в письме один из ныне отбывающих наказание по «болотному делу». Срок давности преследования по статье 212 УК РФ (участие в массовых беспорядках) и 318 (применение насилия в отношении представителя власти) — шесть лет, истекает он в мае 2018 года.

За решеткой в связи с событиями 6 мая до сих пор находятся 4 человека. Помнит ли кто-то о них?

Дмитрий Ишевский приговорен в октябре 2014 года к трем годам и двум месяцам колонии общего режима. В декабре 2015 года осудили Ивана Непомнящих — 2,5 года колонии общего режима. Оба они отбывают наказание в ИК № 1 в городе Ярославле. Дима выйдет на волю в августе, Иван — через месяц после него.

В Замоскорецком суде уже три месяца идут заседания по делу Максима Панфилова, выделенному из общего «болотного дела». Экспертиза Института социальной и судебной психиатрии им. Сербского признала его невменяемым и опасным для себя и для общества. Панфилов с октября 2016 года содержится в психиатрической больнице СИЗО «Бутырка». На заседание к нему приходят обычно три журналиста и пять активистов. Никаких больше толп.

В декабре 2015 года задержан последний на данный момент фигурант дела — анархист, кандидат политических наук и доцент Дмитрий Бученков. Он утверждает, что 6 мая 2012 года вообще находился в Нижнем Новгороде у родителей. На фотографии в материалах дела — другой человек. Адвокат Илья Новиков объявил вознаграждение в 250 тысяч рублей тому, кто укажет, кто этот человек на самом деле. В конце марта следователь разрешил Дмитрию зарегистрировать брак с его невестой. Это будет их первая личная встреча больше чем за год. Адвокаты предполагают, что суд начнется в апреле.

У всех нас, выходивших тогда на Болотную, жизнь идет своим чередом, проблем хватает. И они тоже обустраивают свой тюремный быт, обживаются.

В какой момент мы с ними перестали быть в одной лодке? И как они там, одни?

«Новая» отправила последним фигурантам «болотного дела» простой вопрос — как у них дела? Недавно мы получили ответы.

«Неправильные падежи коробят больше нецензурной лексики»

«Здравствуйте!

Зона у нас большая, вдали от города. Воздух чистый, места красивые. Когда я в мае десантировался здесь из автозака, то после пяти месяцев Бутырки решил, что на свободу выпускают. Лагерь состоит из жилой, производственной и промышленной зон. В жилой, по замыслу великих государственных мужей не менее великой Россиюшки, мы только должны спать после того, как целый день исправлялись непосильным трудом в промышленной зоне. Но не тут-то было. Большая часть населения лагеря прозябает в жилке, исправляться решительно не хочет. Каждый будний день, а иногда и субботний, после утренней проверки, я и остальной пролетариат накапливаемся у ворот в промку. Там нас отмечает специально обученный для того сотрудник пенитенциарной системы. И мы отправляемся в столовую, затем на работу. Лично я тружусь в цехе производства картона для коробок. Режу картон на прямоугольники на станке. Оный станок увидел свет в далеком 1986 году. Сдававшие его сотрудники, преисполненные патриотическим чувством, не предполагали, что их детище будет использовано для выполнения нудной, бестолковой работы, единственной пользой от которой станет получение человеком УДО. Выполняя операции, я о чем-то размышляю. Обычно о задачах по моей специальности. В целом пребывание в лагере располагает к раздумьям.

Я рассматриваю нашу зону как уменьшенную копию величайшей страны, кишащей различными супостатами. В силу ее уменьшенности, положение дел в стране представляется мне наглядным.

В октябрьской «Новой» я читал статью Дмитрия Муратова и Леонида Гозмана, из которой понял, что России недостает культуры. Как же это верно, подумал я. Имея в виду не общее значение этого слова — поведение в рамках приличия, а вовлеченность человека в самообразование. Именно оно определяет культуру. Если ты неправильно образуешь падежи, ошибки в твоей нецензурной лексике коробят слух сильнее самой нецензурной лексики. Если ты при объявлении обеда вламываешься в столовую, распихиваешь всех, сметая все на своем пути, если ты не хочешь ничего знать, то какой ты гражданин? О какой сознательности может идти речь, о каком участии в управлении государством? Ты лишь избалованный ленивый безвольный ребенок. Тебе еще расти и расти. Поэтому после освобождения я немедленно отправлюсь в консерваторию. Концерт классической музыки, кажется мне, максимально отдалит меня от нынешнего состояния.

Я изменил свое отношение к человеческим слабостям. Так, например, раньше я злорадно думал, что мне плевать на наркоманов, и пусть они все перемрут от своей наркоты. Сейчас же мне их жалко, я им сочувствую.

Это, как оказалось, дело нехитрое: сиди себе посиживай, ничего сложного. Все самое трудное начнется, когда меня отсюда выгонят. Я собираюсь заново поступать в магистратуру и сейчас, не тратя времени даром, готовлюсь к этому. У меня есть свои книги, библиотечными я пользуюсь редко, ибо в них часто не хватает страниц. Зэка хлебом не корми, дай что-нибудь скурить. Собственно говоря, учеба в магистратуре — это то, чем бы я занимался, если бы меня не посадили».

«В тюрьме нет такого негатива, как в новостях»

«В Исправительную колонию № 1 города Ярославля я прибыл в конце декабря 2014 года, более двух лет назад. Время идет потихоньку, и через пять месяцев мне уже на свободу. Здесь я вполне освоился, хотя удивительно было бы не понять за это время, что здесь к чему. С моего этапа уже почти все освободились. Это общий режим, и срок 2—3 года здесь самый ходовой. Есть, конечно, и тяжеловесы: 5—7 лет, но не так их много. Контингент здесь специфический, самобытный. Большая часть сидит за «народную» статью 228, проще говоря, наркоманы. Складывается такое ощущение, что на свободе легче купить кайф, а не натуральное молоко или продукты деревенские. Жаль, конечно, этих молодых ребят, жалко их семьи. Жалко, что ребята попали в ловушку. Купили билет в один конец. Бывает.

За два года я успел поработать на нескольких производствах. Как приехал, устроился на пилораму — весело и дружно распускали с мужиками лес на брус и доски. Физически трудная работа на свежем воздухе — отлично. Потом перешел работать на срубы. Очень интересная работа. Да много чего можно рассказать. Хорошие мужики, трудятся, молодцы. Сейчас перешел на швейное производство: вот учусь шить сумки и фартуки. Честно говоря, у меня не очень получается. Эта долбаная нитка постоянно у меня рвется. И большую часть времени я просовываю ее обратно в иголку, тренирую буддистское терпение. Я бы лучше бревна таскал или кувалдой махал. А так-то производство хорошее, налаженное. Просто немного не мое это.

Еще у нас очень холодно: три раза в день нас считают на улице, бывает, стоим по часу-полтора. В отряде, где мы живем, тоже холодно, окна пластиковые, сильно продувает. Промерз я за эту зиму сильно. Хочется в баню, хорошо так пропариться, с веником. Вот и мечта такая образовалась.

Почти все свободное время стараюсь читать. В курсе всех событий. Очень хорошо, что мы здесь редко смотрим новости по телевизору. Когда смотрим — сразу видно ненависть, которая там зашкаливает. Даже в тюрьме мало таких негативных эмоций и вражды, как в новостях. Хочу вас всех попросить: не ведитесь на это, это ложный путь.

О том, что попал в тюрьму, не жалею. Как получилось, так и получилось. То, о чем мы все время говорили тогда, правильно. Хватит врать и воровать. Они считают по-другому, защищают свою кормушку. Нас посадили. А врать и воровать стали дальше. Поступить по-другому тогда, 6 мая 2012 года, я не мог. Воспитан так, совесть не позволила смотреть, как избивают людей. К этому времени я уже должен был доучиться на помощника пилота и летать по всему миру. Хотя, может быть, путешествие на три года по России получилось интереснее — я даже больше увидел.

Чего еще сказать вам про лагерь? Кормят нас тут неплохо, да и посылки регулярно приходят.

Кстати, спасибо вам всем за поддержку, за письма. Что не забываете. Всем огромный привет! Скоро увидимся. Будет возможность, еще напишу».

«Болотная еще покажется детским садом»

«Здравствуйте!

Настроение у меня хорошее, насколько это возможно в тюрьме. Какой-то депрессии я не ощущаю. В тюрьме у любого нормального человека две задачи: остаться человеком и сохранить здоровье. В рамках осуществления этих задач я стараюсь продолжать заниматься самообразованием, делать зарядку в прогулочном дворике. Держат меня на плаву убежденность в собственной правоте и идеях, которые я разделяю, поддержка близких и товарищей с воли, написание научных и публицистических статей, физкультура и чтение.

Я нахожусь в СИЗО № 5 уже 14 месяцев. Камера была переполнена только 20—25% этого времени. Все остальное время количество спальных мест соответствовало количеству человек. За эти 14 месяцев я сидел в основном с арестантами, осужденными по 159 (мошенничество) или по 228 (наркотики) статьям. В тюремный быт я вроде бы вжился.

Раздражает, что интернет-магазин СИЗО очень не часто пополняется, что некоторые продукты нужно там буквально «ловить». Это при том, что мы находимся не в Сибири, а в Москве. Раздражает, что за 14 месяцев только два раза следователь разрешил позвонить родным и ни разу не разрешил свидание.

Быт изолятора.

С утра — проверка, вечером тоже проверка. Недели три назад появилась на нашем блоке новая «мода»: администрация заставляет кровать застилать простыней. Это, конечно, несложно сделать. Но это не очень гигиенично, что ли. Но это не на всем централе, а только на блоке, где я сижу. Раз в неделю водят в спортзал. Он платный, его должны покупать арестантские родственники. Проблема в том, что, купив спортзал, ты еще долго упрашиваешь конвой, чтобы тебя туда отвели.

О здоровье.

За 14 месяцев обращался за медицинской помощью около 10 раз примерно. Из этих десяти раз выводили к доктору два раза. Один раз — измучили меня головные боли, второй раз — подхватил грипп.

Вообще в тюрьме лучше не болеть. Здесь не лечат, но не потому, что «врачи-звери», нет, нормальные в основном. Просто лечить особо нечем.

Источники информации.

Стараюсь с утра посмотреть «Евроньюс», но не потому, что я такой поклонник Европы, нет, просто там подача новостей хотя бы приемлемая. Государственные новости смотреть невозможно. Также получаю «Новую газету», «Коммерсант», New Times. Спасибо тем, кто меня подписал на эти издания.

Вина.

Я не был в Москве 6 мая 2012 года. Почему же меня привлекли к «болотному делу»? Я был почти на всех митингах, предшествовавших «болотке». Я нахожусь в разработке ЦПЭ уже около десяти лет. Считаю себя политзаключенным и сижу за свои политические убеждения. Почему именно сейчас задержали? Несколько факторов: грядущие выборы, сложная внешнеполитическая обстановка.

Протестная активность замерла на время. В России сейчас складываются предпосылки для буржуазной революции. Когда они реализуются — я не знаю. Но с точки зрения моего личного политического анализа, мы еще станем свидетелями событий, по сравнению с которыми «болотка» покажется детским садом».

«Мы спорим с тем, что Максим опасен»

О состоянии Максима Панфилова «Новой» рассказал его адвокат Сергей Панченко: «Мы не оспариваем диагноз Сербского, они Максима признали невменяемым. Мы спорим только с тем, что Максим опасен и его надо принудительно положить в стационар. Ему надо оказывать психиатрическую помощь, но лечить амбулаторно, по месту жительства. К тому же Максим сейчас перенес сложную простуду. Ему сейчас тяжело».

На просьбу «Новой» написать письмо Максим не смог ответить.

Ценную информацию присылайте на почту адвокатов Бученкова [email protected] и «Новой газеты» [email protected]