Это хорошо показал Александр Исаевич Солженицын в «Одном дне Ивана Денисовича». Много лет по обе стороны «колючки» люди живут в неестественном мире, приспосабливаются к нему и начинают считать его нормальным. Этот мир воспроизводится, видоизменяется, обрастает документами. Трещат пишущие машинки, рассылаются циркуляры, ходят туда-сюда входящие и исходящие письма.

Вот, кстати, о пишущих машинках. В марте 1930 года высылка «кулацких» семей шла в очень сжатые сроки. Всего за пару недель райисполкомы с сельсоветами проделали очень большую бумажную работу. Составлялись и проводились через собрания «актива бедноты» списки на выселение, сельсоветы готовили полный комплект справок. Затем печатались в 5 экземплярах здоровенные, формата А3, протоколы заседания районной «тройки» по раскулачиванию. Эти протоколы надо было напечатать за один день, одна машинистка не справилась бы. Райисполком шлет депеши по организациям: «Сегодня, 4 марта, все машинистки, имеющиеся в г. Енисейске, считаются мобилизованными для срочной работы Райисполкома по раскулачиванию. Препровождаемый при этом материал предложите исполнить машинистке такой-то к 17 часам сего 4/III и представить в секретариат РИКа в указанные часы сегодня же».

Потом идет паническая переписка: деньги на отправку «кулаков» не выделены, лошадей нет, фуража нет. В ответ телеграфируют: лошадей, фураж, сани для перевозки кулаков изымать у кулаков же, продуктами пусть они себя сами обеспечивают. В инструкции сказано: первую и вторую категорию высылать за пределы района. Если «из Сибири в Сибирь», то не важно, куда, главное — «за пределы». Высылайте в соседний район — туда и без финансирования довезете. И вот из Дзержинского района «кулаков» везут в Абанский район, абанских «кулаков» везут в Богучанский район, богучанских — в Кежемский, а кежемских — в Эвенкию. А оттуда — опять панические телеграммы: «кулаков» привезли в тайгу, на 129 человек одна пила, топоры отобрали при раскулачивании, как строиться?

Первую-вторую категорию «кулаков» выслали. Но остается еще третья категория, которую надо отправлять в «кулацкий поселок» внутри района, в тайгу. Точнее, никакого поселка еще нет, и даже дороги туда еще нет. А на дворе март, двухметровые сугробы не растаяли и покрылись настом. Надо «топтать» дорогу, а это не один десяток километров по снежной целине. Бабы с детьми топтать не могут, а мужики, еще оставшиеся не арестованными, отказываются. Пятнадцать семей, у которых отобрано имущество, уже выгнанных из дома, живут в чьих-то хлевах, а в это время идет переписка. Характерно, что о людях речь не идет, идет — об «оставшейся мужской рабсиле». Начальство накладывает невнятную резолюцию, в которой видны только слова «выслать» и «положенное».

В инструкции предусмотрено, что «дети до 10-летнего возраста, а также инвалиды, не могущие следовать, при желании могут быть оставлены на попечение ближайшим родственникам с отобранием обязательства от принимающего и под подпиской о добровольном оставлении от кулацкой семьи».

Подписка выглядит так: «Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку сельсовету в том, что я направляюсь в ссылку, а своих детей передаю такому-то. В свою очередь, я, такой-то, беру к себе детей таких-то, которых я обязуюсь содержать на свои средства на добровольных началах. В чем и даем настоящую подписку».

Такие документы нередко встречаются в личных делах высылаемых крестьян, и я к ним даже привык. Но вот в одном сельсоветском деле эти расписки почему-то были подшиты стопкой. Стопка была в палец толщиной, я начал ее привычно листать и обрабатывать — и вдруг увидел, что на архивные документы падают какие-то капли. Оказывается, я плакал. До этого слезу из меня мог выжать разве что «хиус», морозный ветер. Бывало, слезились глаза от архивной пыли. А тут — сидел и ревел. Я видел документы и пострашнее (один приказ по НКВД, № 00486, чего стоит), а пробило почему-то на этих.

Видел я среди сельсоветских документов и такие, которые поднимали дух и вселяли веру в человечество. Но это совсем другая история.