Лагерное кладбище в Бутугычаге — это просто слежавшаяся щебенка, из которой торчат колышки с прибитыми к ним крышками от консервных банок, на крышках номера. Вот и все, что осталось от человека, — колышек на кладбище да пара раздрызганных ботинок.

Бутугычаг — страшное, инфернальное место даже и без лагеря. Он зажат между тремя большими гольцами. Щебенка на этих гольцах поросла мхом, который на солнце отдает светло-зеленым, но стоит солнцу зайти за тучку, даже небольшую, — и все три гольца тут же начинают нависать над тобой черными мрачными громадинами. Не зря Анатолий Жигулин, сидевший в этом лагере, назвал свой роман «Черные камни».

Мы стояли в Среднем Бутугычаге несколько дней, и все это время мороз продирал до костей. В Нижнем Бутугычаге к тому же сильная радиация, и мы его проскочили на скорости. А в Верхнем Бутугычаге прекрасные виды из окна барака говорят о том, что бежать отсюда было некуда.

С лесом на Колыме неважно. Поэтому и лагерные постройки — из камня. Отсюда дополнительное ощущение иррациональности. Кажется, ты приехал на раскопки какого-то древнеримского города.

На фоне полуразвалившихся бараков, построенных для людей, особенно мощно выглядит гигантский манеж, который начальник лагеря построил для своих лошадей. Крышу возвести не успел — наступила «оттепель». Но стены основательные, за полвека с ними ничего не сделалось. И простоят еще века.

Но на самом деле этот текст — не о Бутугычаге, а о том, почему мы не усвоили урок истории и все время остаемся на второй год. Если вы наберете «Бутугычаг» в поисковике, то первым делом увидите материалы об урановом руднике и распиленных черепах. Нынешнего обывателя уже не проймешь свалкой зэковских ботинок и даже колышками на кладбище. Ему подавай ужастики поужаснее, он знает в них толк.

Вот тут-то и беда. Когда в конце 80-х вскрылись страшные факты о репрессиях, когда рвали из рук газеты с сенсационными материалами, почему-то казалось, что это приведет к массовому переосмыслению, оздоровлению и прочему.

Не привело. Ужасы ГУЛАГа в лучшем случае были ужастиком, щекочущим нервы. В худшем же случае эти страшные факты только укрепляли странную, извращенную любовь к тирану — да, этот настоящий, не чижика какого-то съел, а миллионы людей угробил. Не то что нынешние…

Но если эмоции убрать совсем, то мы начинаем вместо судеб живых людей оперировать безликими цифрами, то есть работаем в логике тоталитарного государства, в котором людей… не было, а была рабсила и «винтики». На уровне эмоций Колыма — символ ГУЛАГа, у нас в голове сидят миллионы замученных там зэков, да и звезды шансона тоже поют про Колыму. На уровне цифр и фактов — нынешние колонии в Магаданской области можно перечесть на пальцах одной руки, и сидят там только местные. Что же касается гулаговских времен, то только в картотеке Магаданского УВД около 800 тысяч учетных карточек.

Но для обывателя все, что меньше миллиона, — не считается. Ему нужны цифры с большими нулями, поражающие воображение.

Перестала ли Колыма быть символом ГУЛАГа из-за того, что там было меньше миллиона зэков? Перестал ли Бутугычаг быть ужасным местом, если там не распиливали черепа (а я думаю, что все-таки не распиливали)?

Для переосмысления и оздоровления нужно, чтобы знание сочеталось с сопереживанием, а не просто с эмоциями.

А с сопереживанием плохо. Для этого надо представить себя в шкуре зэка в Бутугычаге, просто прожить один день его жизнью, даже мысленно, для чего недостаточно даже туда съездить. Надо много знать. По части же знания все у нас не только плохо, а очень плохо. Взрослые люди, как правило, имеют представление о репрессиях на уровне доклада Хрущева на ХХ съезде. Молодые порой не знают и этого, для них репрессии — абзац из надоевшего школьного учебника. Вот что по-настоящему страшно…

К слову сказать, хотя мне и было в Бутугычаге жутко до озноба, но там я ни разу не прослезился. Слезу из меня вышибли несколько обыкновенных пожелтевших бумажек, которые я обнаружил в одном районном архиве. Но это совсем другая история.