Художник спектакля — ​Тим­ми Йип, лауреат «Оскара» и премии BAFTA (за работу в фильме Энга Ли «Крадущийся тигр, затаившийся дракон»). Йип говорит: «Самое интересное — ​наблюдать за публикой. Как она все больше соотносит себя с героями. И что происходит с залом к финалу».

Зрителей — ​тысяча душ. Билет на «Сон как сон», в пересчете на рубли, — ​до 25 000. В театре (с антрактами, конечно) надо провести целый день. Но нет пустых кресел. Им лет по 30, этим ребятам — ​«новому среднему классу» Пекина. Они неброско и дорого одеты. Лица явно отмечены хорошим образованием. И прав Тимми Йип: блистают очки, люди смахивают слезы.

62-летний драматург и режиссер Стэн Лай (Stan Lai) очень известен в КНР. Но кабы не благие перемены в Поднебесной — ​быть бы его 30 пьесам в Пекине запретным чтением.

Лай — ​сын тайваньского дипломата. Образование завершил в Беркли. Там же (а также в Стэнфорде, Йеле и Колумбийском университете) он преподает, ставит в опере Сан-Франциско. Его фильмы (The Peach Blossom Land, The Red Lotus Society) шли и получали награды на фестивалях Берлина, Токио, Сингапура. Его книга «Стэн Лай о духе творчества» популярна среди соотечественников (включая менеджеров и айтишников), но и перевод ее издан в Оксфорде.

При всем этом — ​и несмотря на политические трения между «островом буржуазных эмигрантов» Тайванем и КНР — ​Лай давно строит культурные связи с «большим Китаем». Преподает, ставит, издается в Пекине и Шанхае. С 2013 года руководит международным театральным фестивалем в маленькой и старинной «китайской Венеции» Вучжень, в часе езды от Шанхая. Явно вдохновляясь западным опытом «градообразующего фестиваля» в Авиньоне.

Его восьмичасовой «Сон как сон» критики сравнивали по жанру с «Махабхаратой» Питера Брука, со спектаклями Арианы Мнушкиной и Робера Лепажа. Принцип тот же: остро и точно сыгранные на малых площадках, окутанные театральным светом, вылепляющим фигуры, — ​эпизоды разных судеб чередуются, перекликаются, складываясь в единую мозаику эпоса.

Пациент № 5 угрюмо и медленно умирает в клинике Тайбэя без диагноза. Молодая женщина, его врач, бессильна помочь. Семья, медицинская элита острова, отмахивается от ее вопросов. И только «урод в семье», променявший кафедру на дебри бедных и опасных стран Азии, говорит: «Пусть он расскажет тебе свой сон. Знахари в Непале уверяли меня: это помогает».

И пациент рассказывает свой сон, всю жизнь. Путешествовал. Увидел в Париже официантку-китаянку, не говорящую по-китайски. Приручал ее, пока не рассказала о нелегальной иммиграции в Европу — ​страну чудес. О судне контрабандистов, набитом так, что почти все задохнулись в трюме. Об общине соотечественников, где отрабатывала документы… так, что на родном языке потом не хотела говорить годами. Пока в бистро не вошел этот долговязый недотепа, которому можно сказать: «Мое пекинское «Я»? Его давно нет. Мое парижское «Я»? Его и не было…»

В бывшем шато, ныне дорогом отеле, их принимают за чету известных художников-японцев. Под тосты за свободу и искусство официантка шепчет, тихо трясясь: «Они даже не отличат китайца от японца! Они не знают ни-че-го. Пока мы там убивали друг друга, они пили свои вина гран-крю в своих ресторанах…» Европейцы тем временем наперебой кричат: «Freedom!»

Сны поколений сливаются, перетекая друг в друга. Пациенту № 5 мистически необходимо узнать о судьбе красавицы-китаянки, чей портрет 1930-х он видел в нормандском шато. Поиски ведут его в Шанхай, где в чистой общедоступной больнице 1990-х, под присмотром девчонки, похожей на фигурку из комикса «манга», умирает глубокая старуха. Бывшая уличная сирота голодных 1920-х, бывшая звезда «веселого дома» во Французском дистрикте Шанхая, выкупленная консулом Франции, бывшая графиня, бывшая модель на Монпарнасе, бывшая уборщица. После войны ее разыскал в Париже поклонник юности, промышленник, верящий словам Мао о «новом Китае». Они вернулись на родину к началу самых интересных времен…

— Он умер в «культурную революцию»… это было хорошее время для смерти, — ​хрипит седая красавица Монпарнаса 1930-х. — ​А я… не зря же я выучилась в Париже мести улицы.

И, отдав пациенту № 5 свои сны, свою жизнь, — ​она умирает. Точно получила разрешение.

Все эти «рассказанные сны» сыграны в разных углах, на двух этажах сцены, рамой, обнимающей зал. Все искусство Тимми Йиппа отдано старому Шанхаю: тускло мерцает красное дерево в веселом доме, горят оранжевые фонари, цветной вереницей проходят роковые красавицы с высокими прическами, восторженно подает им чай и шпильки смешная девчонка-горничная. Между эпизодами по квадрату подмостков идет толпа. Главные герои затеряны в ней: ибо кто же знает, какой драгоценный сон несет в себе усталый сосед по вагону? Играют уличные оркестрики…

Стэн Лай собрал в спектакле звезд китайской сцены, экрана, эстрады. 90-летняя Лиза Лу (Лу Янь) сама родилась в Шанхае 1920-х, играла заметные роли в Голливуде 1950-х, прославилась в фильме «Вдовствующая императрица» (1975) ролью Цыси, последней императрицы Китая. Тань Чжо, играющая «девочку-из-лодки», сломанную эмиграцией, — ​была номинантом Канн и Венеции. Ху Гэ, ее парижский спутник, — ​звезда китайского кино и известный певец. (В шанхайском Музее мадам Тюссо аж две его статуи, в собственном облике и в роли средневекового воина: Даниле Козловскому есть куда расти!) Что, кстати, не мешает Ху Гэ умно и обаятельно играть на сцене.

Под стать им и партнеры: красавицы телеэкрана КНР, режиссеры экспериментальных театров… кумиры тех молодых технологов и айтишников Пекина‑2016, что глотают слезы в зале.

Особенно в предфинальной сцене: ночь Миллениума. Пациент № 5 смотрит, как в озеро, по старому обычаю, спускают лодку, груженную всем, что надо оставить в прошлом веке. В нее складывают ящики с надписями «Нищета», «Насилие», «Унижение». Горят в ночи костры.

Точно Китай меняет участь. Сжигая старые беды. Избавляясь от ушибов вечно проигравшего.

…Не знаю, дерзнет ли кто-нибудь привезти «Сон как сон» на гастроли в Москву. Но интересен он и русскому зрителю. Притом очень. Не только декоративностью 300 костюмов, перил и фонарей. Не только отличными актерами, которых мы почти — ​или совсем — ​не знаем. Но и рваным рисунком темы «Родина и Запад»: обаяние, чужеродность, желчь обиды, цена своего горя…

И силой запроса на перемену участи нации. Весь спектакль — ​точно долгий ритуал во имя этого.

И новым пониманием: долгий спектакль истории XXI века будут играть на многих площадках. На сцене и в зале театрального блокбастера Стэна Лая проживают, выплакивают, отпускают по воде прочь свою историю XX века, так схожую с нашей, — ​важные участники этого действа.