Контрольно-пропускной пункт въезда-выезда (КПВВ) «Майорск» располагается на трассе Горловка (крупный промышленный центр, подконтрольный «ДНР») — Бахмут (контролирует Киев). От одного КПП до другого — более трех километров пустой трассы. По разным сторонам трассы — с виду безлюдные населенные пункты. Справа — железнодорожная станция Майорская, окраина Горловки. Слева — Жованка, северный край поселка Зайцево.

Оба населенных пункта довольно значительно уходят вглубь «серой зоны», оставляя КПП на трассе у себя в тылу. Выстроившись в несколько рядов, аккуратные кирпичные домики частного сектора растягиваются в идеально ровную линию и выглядят как фортификационные укрепления. Да они и есть такие.

Окна домов закрыты деревянными щитами, сколоченными из массивных бревен, либо заложены мешками с песком, многие из дворов изрыты воронками шальных мин. В каждом доме оборудован и укреплен подвал на случай особо интенсивной бомбежки. Стены домов, а также заборы и ворота посечены осколками мин и фугасов, то там, то здесь видна свежая кладка — следы недавнего прямого попадания снаряда и спешного восстановления.

Мобильной связи практически нет. Единственный источник электроэнергии на 90 дворов (более 200 жителей) — электрогенератор, подарок иностранного благотворительного фонда, установленный в одном из домов. Этот дом сейчас вроде поселкового клуба, местные говорят: «Увидимся на гараже» — рядом с этим домом стоит высокий железный гараж, надежно защищающий вход в дом от осколков.

«Тимур и его команда»

«Если у нас какое-то ЧП, пожар или срочное сообщение, — говорит жительница Жованки Мария, — я выхожу на улицу, беру в руки молоток и начинаю стучать по газовым трубам (они подведены к каждому дому и издают громкий звук) — отличная система оповещения для сбора «на гараже», прям как у Тимура и его команды», — невесело шутит она.

Раньше Жованка была частью крупного поселка Зайцево, где в лучшие времена насчитывалось около 7 тысяч жителей. После кровопролитных боев за Горловку и Дебальцево линия разграничения прошла прямо по поселку, раскидав односельчан по разные стороны войны.

— На той стороне у нас родные и друзья, — говорит Мария. До войны она работала учительницей младших классов, ее муж — шахтером. Их работа осталась там. Как и сын с семьей: «Внучку мы не видели уже несколько лет, большая уже, наверное. Но «туда» (про территорию «ДНР» местные жители предпочитают говорить безлично: «туда», «оттуда», «там». — И. Г.) я не хочу ехать, а сыну запрещаю ездить к нам: в случае чего, как объяснить СБУ (служба безопасности Украины. —И. Г.), что он не может сюда переехать, потому что тут нет работы, а там — есть».

— Недавно мужу чудом дозвонился наш друг Сашка, — продолжает Мария, — выросли вместе. Обменялись новостями. «Друг, ты еще долго собираешься жить в непризнанной рес­публике?» — «А ты меня признаешь, друг?» — «Признаю». — «И я тебя признаю». — «Это главное». И мы, и они давно бы уехали с фронта. Но куда? Вот мой дом, — она указывает на опрятный домик желтого кирпича, — мы вложили в него все, что заработали за жизнь. Больше у нас нет ничего. И ехать некуда.

— Девочки, хватит болтать на улице, ну-ка быстро в дом, — кричит на нас сосед Марии. — Снайпер же!

Мы стоим перед калиткой клуба на центральной улице. Сквозь жидкие деревья противоположной обочины проглядывают поле и холм. Там, по словам местных, обычно сидит снайпер «ДНР» и постреливает, увидев замешкавшихся прохожих на улице. «Убить не хочет, так, развлекается, скучно ему», — буднично говорит Мария. Когда она произносит эту фразу, невдалеке начинают ухать разрывы снарядов. «О, сегодня пораньше «концерт» начали», — констатирует Мария, глядя на часы.

Мы заходим в клуб. Сегодня там присутственный день. В поселок при­ехали протестантские миссионеры. В двух комнатках тесно. На стульях сидят около 60 человек, преимущественно бабушки: тулупы и пальто застегнуты наглухо, шерстяные платки на головах. Света в поселке нет уже восемь месяцев — поврежденную ЛЭП из-за постоянных обстрелов до сих пор починить не удалось, а значит, нет ни телевидения, ни радио. Темнеет рано. Нет и газа, топят дровами, вода преимущественно из колодцев. До магазинов идти далеко, да и покупать особо не на что. Здорово выручает гуманитарная помощь. Но перспектив пока не видно. Никто не загадывает про будущее.

Линия соприкосновения, разрезав поселок надвое, лишила людей не только настоящего и будущего, но и прошлого: церковь и кладбище остались на той стороне, помолиться и поклониться и то некому. Поэтому заезжие миссионерские службы — единственная отдушина.

«И если б не было любви, любви Христа, — затягивает под гитару проповедник, — мы б не смогли иметь надежду вечно жить». С улицы доносится уханье снарядов. «…И как Спаситель всех людей любить, любить», — нестройно подпевают люди.

— В похожем с Жованкой положении находятся все населенные пункты на линии соприкосновения, а их здесь под сотню, — говорит волонтер Александр. — Я с самого начала войны развожу гуманирку вдоль линии фронта. Обострение в Авдеевке лишь один из чуть более шумных эпизодов непрекращающейся войны. Тысячи людей живут под автоматными и минометными обстрелами каждый день. Обстрелы «Градом» тоже не редкость. Каждую неделю воронок становится все больше. Но никто панику не поднимает. Люди пытаются выживать.

…Возвращаясь из «серой зоны» через КПВВ «Майорск», мы проезжаем мимо длинной вереницы автомобилей, вдоль пешей очереди взрослых, детей и стариков, которые часами стоят в ожидании права прохода «на ту сторону». После КПВВ пеших людей, желающих пройти на территорию «ДНР», собирает пассажирский автобус, курсирующий между пропускными пунктами враждующих сторон. Но иногда автобус не приезжает — может, поломка, может, еще что — и тогда надо идти пешком три километра до пропускного пункта «ДНР». Там — та же изматывающая процедура пропуска.

Сегодня пассажирский автобус ждет. Очередь движется медленно, на улице — минус 15 градусов. Метель. Дети, укутанные, похожие на неваляшек, вертят красными от мороза носами.

Имя им «легион»

Мы едем дальше вдоль линии соприкосновения, в сторону города Светлодара. Проезжаем городки и поселочки посреди мерзлых полей. Уже затемно въезжаем в Луганскую область. Здесь в поселке Троицком стоит знаменитый на всю Украину «Грузинский легион».

«На этих позициях обстрелы каждый день. Перерывов нет. Чем только не поливают: мины разного калибра, САУшки, гаубицы, «Грады», «Гиацинты»… Мы даем обратку, но в нашем распоряжении нет такого разнообразия вооружения, — улыбается боец грузинского подразделения Ираклий*. — Мы же рота мотострелкового батальона, нам такое не положено иметь. Однако я считаю, что мы должны метр за метром теснить противника и постепенно отвоевывать назад украинскую территорию, как это сделали ползучим наступлением на Светлодарской дуге подразделения 54-й бригады в декабре прошлого года, заставив дээнэровцев отодвинуть свои позиции вглубь».

Легион находится на одном из самых опасных участков фронта: на «передке», как здесь говорят, он прикрывает собой стратегически важные позиции на направлении Попасная—Бахмутовка.

Вообще «легион» — подразделение интернациональное, но костяк составляют грузины. В украинской армии их очень ценят, все они опытные военные, прошедшие не один конфликт (в том числе еще и в советское время). В других батальонах ВСУ тоже нередки грузины-инструкторы.

Легион живет на окраине села и занимает несколько домов, хозяева которых бежали с передовой еще в начале войны. В одном из домиков — командный пункт. В предбаннике на морозе лежит аккуратно освежеванная и промытая туша козленка, на кухне у большой печки греются бойцы, закипает чайник. В небольшой комнатке стол командира, скамейки, стулья, кушетка. Стены украшены в кавказском духе, сурово и лаконично: разгрузки и оружие — раз нет кинжалов, и автоматы сгодятся; массивный металлический трезубец — символ современной Украины и отрывной календарь с обнаженными красавицами.

«Алло, алло, ра гинда, биджо?** А, кстати, дорогой, — говорит одновременно то в рацию, то по спецсвязи коренастый мужчина, сидя за столом, уставленным различной техникой. — Скажи Бледному, дорогой, чтобы БМП не забывал заводить. Обязательно, дорогой, хорошо, дорогой».

Это Резо. Ему 40 лет, сейчас он тут один из старших. Резо — кадровый военный: сначала военная академия, затем армия, повышение квалификации у американских инструкторов, потом участие в вооруженных стычках с абхазами в начале 2000-х и в конфликте в Южной Осетии в 2008 году.

— Я решил, что должен приехать воевать сюда в начале 2015 года, — Резо поворачивается на стуле в мою сторону и не спеша закладывает большие пальцы рук за лямки камуфляжного комбинезона. — Но была проблема: на тот момент я был действующим офицером грузинской армии, уволиться без весомой причины не имел права. Пришлось прибегнуть к хитрости. У меня проблемы с давлением, я постоянно должен принимать лекарства, чтобы его стабилизировать. На некоторое время отказался от лекарства, давление подскочило, отправили в госпиталь. Выйдя из госпиталя, смог уволиться «по состоянию здоровья». Собрал вещи и приехал сюда.

Резо хватает за рукав шебутной щенок лайки, требуя внимания хозяина, так и норовит острыми резцами разодрать его толстый свитер. «Вай мээ, Альдо, отстань, говорю. Ему только четыре месяца, но, видно, хороший пес вырастет», — с удовлетворением говорит Резо.

Этого щенка Резо кто-то подарил, и он ему очень нравится. Поначалу Резо еще подумывал отправить Альдо в Грузию, в свою родную деревню, но потом не решился: «Он там кур душить будет, его убьют за это». Альдо растет в отряде, окруженный заботой бойцов.

По поселку бегают другие, дворовые и замершие псы войны. Но Альдо с ними не общается. Он — другой породы, у них разные интересы.

— В 90-х годах украинцы нам очень помогли, — закуривая сигарету, продолжает Резо. — В один из самых тяжелых моментов во время войны в Абхазии целая рота УНА-УНСО прибыла. Потом украинцы помогали вывозить беженцев. Мы в долгу перед ними. Правда, биджо? — кивает Резо в сторону солидного мужчины с аккуратно постриженной седой бородкой. «Ки-ки»***, — слышится в ответ.

* Все имена изменены ** Что случилось, парнишка? *** Да-да