Комитет гражданских инициатив (КГИ) представил доклад Вольного исторического общества — «Какое прошлое нужно будущему России». Главные диагнозы: «Когда не получается прямо реабилитировать опричнину и ГУЛАГ, возвышают Грозного и Сталина»… Прошлое страны остается полем холодной Гражданской войны, и конца этой войне пока не видно».

…Так и вижу это поле: по левому краю — Вольное историческое общество, по правому — Военно-историческое. Слева видят в мультфильме «Крепость» об осаде Смоленска в XVII веке грозную тень новой мобилизующей идеологии. Справа пишут на полу в Манеже имена врагов народа. Слева народ — вечная жертва державы Российской, справа — вечный ее бессловесный пехотинец.

А между концепциями русской истории, готовыми к бою, лежит огромное поле: вся жизнь.

«Другая история, «другие» герои, диссиденты и инакомыслящие исключены из официального дискурса и официального процесса передачи памяти.… Необходимо расширение границ … Это не должна быть история почти исключительно войн и государственной бюрократии, история череды побед и «эффективных», но жестоких лидеров. … Необходима история свободы» — пишут авторы доклада КГИ. Оговариваясь, впрочем: «державникам» явно неинтересна не только «история свободы», но и долгий извилистый путь российской модернизации. Труда в стране.

Очень важно. Без этих слов казалось бы: на поле «холодной Гражданской войны» готовятся к бою два крайне старых танка. Две модели 1970-х гг.: «державная история» против «оттепельной».

Да: широкое и расхожее (то есть — работающее в мозгах граждан) представление об истории у нас всегда состояло из вождей и героев, палачей и мучеников, тиранов и свободолюбцев. Еще — из поэтов и муз. «Оттепельное» и «застойное» (особенно застойное, когда в тишине и мнимой безнадеге, под унылым светом неоновых трубок в НИИ и ламп на кухнях происходило глубокое усвоение свобод, отвоеванных в послесталинские годы) возвращение публики к истории России шло через блестящие (и миллионными тиражами выходившие) труды по первой половине XIX века. Отчасти — по веку XVIII. Еще шла упорная борьба «за право на Серебряный век».

А вот история промышленного становления России после реформ 1860-х, история науки, история не завоевания, но хозяйственного освоения всего, чем прирастала империя, — оставалась в нетях. Как для официальной советской картины мира — так и для читающей публики. «Диссидент и инакомыслящий» (и младший научный сотрудник, горячо им сочувствующий) могли мечтательно соотнести себя с декабристом и декадентом — но не с заводчиком, купцом, земцем.

Оттого чуть ли не каждый мог назвать десяток товарищей Пушкина по Лицею. Но никто, кажется, не мог назвать десять крупнейших заводов Петербурга на рубеже XX века. Все знали Савву Мамонтова — отца Девочки с персиками, друга художников и мецената МХТ. Но керамическая мастерская в Абрамцеве казалась более важным его наследием, чем Донецкая каменноугольная железная дорога и магистраль Ярославль—Архангельск. Все знали о сложных отношениях Пушкина с графом М.С. Воронцовым и супругой последнего. Почти никто — о «школе садовников», методично преображавшей Южный берег Крыма, и попытках виноделия губернатора Новороссии.

«Патриотические силы» поминали М.Д. Скобелева в Средней Азии, демократические силы негодовали по поводу «хлопкового дела». Те и другие отвечали на экзамене по политэкономии капитализма про «дешевые и линючие ситцы» — еще один грех Российской империи… Кто и когда занялся ирригацией Средней Азии? Кто внедрил там американские сорта хлопка (отчего урожайность за 30 лет выросла в 13 раз)? Этой такой истории страны — как бы и не было.

Итак, собственно, во всем. Кто строил Транссиб? (Отчасти помним Гарина-Михайловского — за «Детство Тёмы».) Чем, кроме сложных отношений с П.И. Чайковским, вписана в историю России семья фон Мекк? Кто предсказал и кто разведал нефть и газ в Западной Сибири? Почему задохнулись в начале 1970-х реформы А.Н. Косыгина? Почему «отечественный интернет» так и не был создан — хотя первую докладную записку о возможности создания единой автоматизированной системы управления армией и экономикой и сети вычислительных центров в СССР полковник Анатолий Китов представил Н.С. Хрущеву осенью 1959 года? С какими конструкторскими разработками (в области тех же компьютеров) мы пришли к рубежу 1990-х?

Интеллигента советской эпохи, от рождения связанного по рукам-ногам машиной «планового хозяйства», не умеющего и вообразить себе экономическую свободу действий, — все это не интересовало и не могло интересовать. Все, что худо-бедно работало в стране, казалось даром сверху. Булкой, выросшей на дереве. Скудным полдником во всеобщем детском саду. История инженерии, «социальных лестниц» в пореформенной империи, труда и освоения «необъятной одной шестой», личностей, выросших в этих трудах, — была крайне невыгодна, а то и просто страшна «системе». Но и гражданину страны совершенно неинтересна.

Но сейчас, 25 лет спустя, эта история России — самая важная. Кажется: именно это прошлое необходимо общему будущему. В нем — и возможность обрести достоинство, и опыт уже пройденных развилок, и свои жертвы… И именно в этой истории содержатся самые внятные и сокрушительные объяснения того, почему нам никогда больше не следует «возвращаться в СССР». Даже в поздний, бескровный.

Не говоря уж о раннем, героическом…