Окончание. Начало на сайте «Новой» за 23 декабря 2016 и 6 января 2017 гг.

17 декабря 2016 г. Суббота. Памятные знаки Мартинаса Нармонтаса.

Этот человек был трижды героем публикаций «Новой газеты»: «Конверсия Мартина Нармонтаса» (1.2.1995 г.), «Порховского уезда станционный смотритель. Зачем электронной почте газета «Ямщик»?» (23.10.1996 г.), «Похвальное слово Хранителям» (сайт «Новой», 14.10.2014 г.). Вообще-то газеты, особенно местные, писали о нём часто, но, в зависимости от даты, написание его ФИО менялось. Сначала, как его и называли в обиходе, был Мартином Петровичем. В последние годы стал Мартинасом Пятровичем (поскольку имя его отца Пятрас), что, конечно, поближе к литовскому первоистоку, но всё-таки сохраняет нашу уважительную форму обращения и по отчеству. А всеобщим уважением он, ныне почётный гражданин Порхова, безусловно пользуется.

К этой лапидарной характеристике, данной человеком, который и сам по себе очень интересен (за несколько десятилетий В. Калиниченко создал на страницах райгазеты целую галерею фотопортретов своих земляков, непростых простых людей — учителей и плотников, почтальонов и доярок, шоферов и сельских фельдшеров. В наше довольно жестокое, не очень-то располагающее к доброте время ему удавалось отыскивать и увековечивать сначала на фотоплёнке, а теперь, наверное, и «в цифре» в основном добрые, светлые лица) — так вот, к этой характеристике армейской стези Мартинаса Нармонтаса я бы прибавил ещё два штриха, от которых пролегает прямой мостик к той поистине выдающейся роли, которую сыграл этот человек в возрождении мемориального комплекса на месте «Дулага-100».

Служа уже на псковской земле, Мартинас Нармонтас привозил попавших под его командование новобранцев принимать присягу у «Скорбящей псковитянки», находящегося недалеко от Порхова памятника российской Хатыни — деревне Красухе, сожжённой немцами вместе с жителями. Автор памятника Антонина Усаченко получила за него премию Ленинского комсомола. Спустя годы Нармонтас и сам поставил в Порховской крепости своеобразный памятник. Он узнал, что среди экспонатов местного краеведческого музея есть бюст Бориса Петровича Калачёва, руководителя порховского подполья в годы немецкой оккупации. До войны Калачёв был агрономом, руководил располагавшимся в крепости большим цветочным хозяйством. Превратил территорию крепости в сплошной цветущий сад. И мечтал превратить её в сад ботанический. Когда началась война, приказал срезать все цветы и отвезти их в военный госпиталь. Позже, схваченный гестапо, принял в тюремной камере одному ему ведомый смертельный цветочный яд.

Нармонтас возвёл в крепости пьедестал и поднял на него этот бюст. Получилось — самовольно открыл памятник. Впрочем, в данном конкретном случае никаких возражений ни от городских, ни от районных, ни от областных властных инстанций не последовало.

Один из музейных работников сказал мне, что этот бюст — курсовая работа Антонины Усаченко в Репинском институте. Уточнять и проверять не стал. Очень захотелось поверить на слово.

Выйдя в отставку, Нармонтас долгие годы возглавлял районный узел почтовой связи. За время перестройки, приватизации, дефолта, когда на селе повсеместно закрывались школы, библиотеки, фельдшерские пункты, почтовые отделения, он полностью сохранил районную почтовую сеть, не закрыл ни одного сельского отделения, не сократил ни одного почтальона. Скромная зарплата почтового работника в некоторых сельских семьях оставалась тогда единственным средством выживания. Исходил он при этом и из своего принципа: когда на селе повсюду сокращаются очаги культуры, человеческого общения, их роль на себя должна взять почта.

С работниками резко, бесповоротно он расставался лишь в одном случае — когда сталкивался с пьянством и хамством. Это все знали и рабочими местами на почте дорожили. При том, что Порхов, как и все «нормальные» наши райцентры, сверху донизу никак не собирался отказываться от летописной ещё заповеди: питие есть веселие на Руси. К подчинённым всегда обращался на Вы, ни разу, даже в требующих того ситуациях, не повысил голос в разговорах с ними (в разговорах с начальством, говорят, бывало).

Он, между прочим, одним из первых в стране подключил свою райпочту к интернету, помог одной из жительниц Порхова срочно связаться по электронной почте с дочерью, живущей в Швеции. Сегодня — рядовая услуга на местной почте. А тогда об этом написали ведущие стокгольмские газеты. Заголовки были такие: «Почтарь из российской глубинки выходит на связь».

Перейдя на работу в краеведческий музей, Нармонтас открыл в древней Порховской крепости небольшой по занимаемой площади, но — мал золотник, но дорог! — замечательный, живой Музей почты, где можно, например, познакомиться с тем, как в древнем Новгороде обучали умению писать берестяные грамоты.

Приглашённым на открытие музея он предложил воспользоваться голубиной почтой и проштамповать марки на письмах специально по этому случаю изготовленными печатями, узаконенными высшими инстанциями: «Россия. Музейная почта. Порховская каменная крепость. 1387» и «Голубиная почта. Порховская каменная креность».

На фронтоне музея пушкинская строка из письма Татьяны к Онегину: «Я к вам пишу…» Когда его посетителей (а среди них не только местные жители, не только экскурсанты из разных краёв РФ, но и гости из США, Японии, Германии, Венгрии) просят написать что-либо в книге отзывов, предлагают на выбор или обычную авторучку, или «пушкинское» гусиное перо. Выбор практически однозначен.

Мне посчастливилось однажды увидеть и услышать Нармонтаса в роли экскурсовода по созданному им музею. Начал он строками из бунинского «Слова»:

«Молчат гробницы, мумии и кости, — Лишь слову жизнь дана: Из древней тьмы, на мировом погосте, Звучат лишь Письмена».

Кончил же мыслью о том, что написанные людьми письма всегда находятся в пути. Например, при том, что много новгородских и псковских берестяных грамот уже открыто и прочитано археологами и лингвистами, но основная их часть всё ещё таится в нераскопанных культурных слоях минувших веков, а значит, находится на пути к нам или к людям, которые будут после нас. А сколько удивительных писем замечательных людей разных столетий «о подвигах, о доблести, о славе» и о любви, конечно, хранится в книжные томах и в памяти компьютеров, но эти письма пока ещё не прочитаны нами! И значит, они тоже находятся на пути к нам. И как нам важно сегодня, в век легко стираемых из памяти мобильников эсэмэсок, сохранить уважение к Письму и самим научиться писать такие личные письма матерям, любимым, друзьям, которые достойны будут того, чтобы их с удивлением и волнением прочли люди и в будущих поколениях.

Кстати, несколько лет назад в конкурсе «Напиши письмо о…», который проводится Минсвязи и «Учительской газетой», Нармонтас в номинации «Методическая разработка по письму, рассказывающему о родном крае» был отмечен третьей премией, опередив несколько тысяч участников, в основном педагогов. Когда во время вручения премии его спросили, какой у него педагогический стаж, то страшно удивились, получив ответ: «Никакого».

Тем не менее, порховские школьники ходят в Музей почты, как на уроки. И с увлечением, например, в свой компьютерный век учатся здесь древнему искусству писать берестяные грамоты, которое вряд ли потом утилитарно пригодится им в жизни. Так что модной нынче интерактивности здесь хватает. Но не в этом изюминка музея. Главное, что он экспонирует и сохраняет, его наиболее весомые «артефакты» — человеческие судьбы, связанные с почтовой историей края.

В их числе есть и известные государственные деятели. Такие, как А.Л. Ордин–Нащокин, уроженец Опочки, основатель (ещё в 1668 году) первого в России международного почтового тракта, соединявшего Москву с северной Европой и проходившего через Тверь, Новгород, Псков, а также через нынешний Порховский район, минуя, правда, уездный центр. Этот человек в разное время занимал в государстве Российском ряд высоких должностей, в том числе и ту, которая соответствует сегодняшнему посту премьер-министра, но потом рассорился с самим царём и ушёл в монахи.

По маршруту этого тракта в честь его 340-летия уже в нашем веке Нармонтас организовал автопробег почтовых машин, сопровождавшийся водружением в посещаемых областных городах верстовых столбов XVII века, изготовленных им же по сохранившимся образцам. Такие же столбы появились в Печорах, пограничной для тракта точке, и в Пушкиногорье. Ну и, разумеется, в Порхове. Правда, в ряде случаев в несколько осовремененном дизайнерском оформлении, с цитатами из «Евгения Онегина», например.

Но главное внимание в экскурсиях по музею Нармонтас уделяет людям самым обыкновенным — рядовым почтарям, почтальонам. На слова благодарности за спасение им Порховской почты в трудные времена на пересменке веков отвечает: я просто нормально делал свою работу. А вот настоящими спасителями были, по его мнению, те почтовые работники, в основном молодые женщины, которые сразу же после освобождения города от фашистов, буквально на его пепелищах, в невероятно, невозможно короткие сроки полностью наладили бесперебойную почтовую связь, бывшую первостепенным элементом жизнеобеспечения и городской, и окрестной сельской жизни. А жизнь-то тогда была суровая, по жёстоким законам военного времени. Одну из работавших на почте девушек даже отдали под суд за незначительное по нынешним меркам опоздание на работу при выходе из отпуска. Между прочим, позднее она стала начальницей Порховской почты.

Об этих женщинах, проработавших на местной почте 30, 40, а кто и все 50 лет, о том, как начинались и как складывались потом их судьбы, Нармонтас говорил с особой нежностью. Вот только одна судьба из многих.

Перед самой войной совсем ещё молоденькой девушкой Клава Лапешкина вышла замуж за танкиста, часть которого квартировалась в казармах, ставших потом бараками «Дулага-100». Уже в эвакуации получила похоронку. И не поверила ей. Случалось ведь тогда, что отправители похоронок и ошибались. Сразу после освобождения Порхова вернулась в сожжённый дотла город: где же, как не здесь, будет искать её муж? Рабочие руки нужны были повсюду. Но она выбрала почту. Куда же, как не сюда, придёт первая весточка от него? Свежую почту тогда привозил безотказный воздушный трудяга АН-2, садившийся на поле рядом с городской окраиной. И она всегда ходила его встречать, чтобы первой принять почту прямо с борта, и тут же внимательно перебирала все новые конверты: нет ли долгожданного письма ей самой? Менялся транспорт. И в помине уже не было того скромного АН-2. Новую почту теперь возили скорые поезда. А она всё ждала и не верила похоронке. Проработала простым почтальоном почти полвека. Такая вот история стоит за её фотографией на музейном стенде.

И — возвращаюсь на исходную тропу своего рассказа — думаю, становится ясно, почему, когда возникла идея хотя бы подчистить территорию недостроенного мемориала на месте бывшего «Дулага-100» рядом с Порховом и поставить здесь часовню, разработать проект и возглавить его осуществление предложили именно этому человеку.

Поначалу казалось: предложенный Нармонтасом проект решает весьма скромную задачу. Но когда работы были завершены и 13 июля 2011 года митрополит Псковский и Великолукский Евсевий освятил часовню и поминальный крест, стало ясно, что, по сути, создан новый, облегчённый вариант единого комплекса, не заменяющий, конечно, первоначальный проект, но всё же выводящий его из состояния клинической смерти, возвращающий ему живое дыхание.

Нармонтасу удалось связать в единый ансамбль все элементы этой ландшафтно-архитектурно-дизайнерской композиции, такой простой по применённым средствам и такой непростой по приведению всех элементов к единому знаменателю, к эмоциональному воздействию на человека, идущего по тропе от шумного шоссе до скорбной тишины на вершине холма у подножия недостроенного монумента, где тогда была ещё скромная деревянная пирамидка со звездой, какие наскоро ставили на фронте над погибшими. А с какой точностью, с какой неопровержимой интуицией Мастера выбраны на этой тропе точки для двух доминантных акцентов — часовни в начале еловой аллеи и поминального креста на берегу Озера слёз!

Воскрешение мемориала признали и люди. Родилась новая традиция: сюда, перед загсом и венчанием, стали приезжать молодожёны, чтобы возложить цветы к поминальному кресту. Вообще почему-то к произведениям малых архитектурных форм, которыми Нармонтас украшает Порхов, особо неравнодушны именно молодожёны. Увидел он вот на одном из московских мостов металлическое «Дерево счастья», на которое новые семейные пары вешают свои замочки. «Посадил» такое же дома, в Порхове, в центре города. И вскоре его «ветви» стали покрываться разнокалиберными замками и замочками. Ну это, в общем-то, понятно. А вот почему молодожёны кладут цветы ещё и к устанавливаемым им старинным верстовым столбам, загадка…

Но главное: сами работы по благоустройству мемориальной территории родили настоящий взрыв бескорыстия, по которому, честно говоря, многие у нас соскучились и даже истосковались. Совхоз «Шелонский», транспортные предприятия, деревообрабатывающий комбинат «Зевс», службы ЖКХ, выделяли работников и транспорт. Шоферы бесплатно вывозили мусор, привозили стройматериалы, валуны, гравий для покрытия дорог. Активно участвовали в работах индивидуальные предприниматели. Так что, наверное, названная выше сумма, сложенная из бюджетных и благотворительных денег, реально была удвоена, если даже не утроена не поддающимся никакому учёту бескорыстным добровольным трудом и такими же бескорыстными дарениями. К примеру, Никандров монастырь безвозмездно выделил кровельную медь на покрытие купола часовни. А если бы её пришлось покупать, это стоило бы 25 тысяч рублей да ещё и дополнительных хлопот по заказу материалов через Псков и Питер.

И почти во всех этих делах своими идеями и своими руками участвовал Мартинас Нармонтас.

Но, конечно, денег, необходимых для завершения центрального монумента ни у властей, ни у меценатов районного масштаба не было (сравните: 300 тысяч рублей и — 30 миллионов; разница на два порядка).Так что завершение оставили на потом, до лучших времён. Через 10, 20, а то и все ещё 30 лет. Разве что приключится какое-нибудь обыкновенное русское чудо…

27 декабря 2016 г. Вторник. «Шапка — по кругу!»

И всё-таки чудо случилось. Мемориал достроили! Причём, в далеко не лучшие для нашей рыночной экономики времена, когда политики, экономисты, финансисты яростно спорят: достигли ли мы твёрдого дна, и нам теперь одна дорога — оттолкнувшись от него, наверх или, когда достигли этого самого дна, снизу постучали?

В прошлом году по инициативе дорожников Псковской области при поддержке Федерального дорожного агентства (Росавтодора) начались работы по завершению мемориала. Скульптор, сын архитектора Маначинского, Владислав, воссоздал по эскизам отца первоначальную композицию центрального монумента. Родились благотворительный фонд и его общественный совет под эгидой Псковского областного совета ветеранов войны. Откликнулись неравнодушные россияне по всей стране. В результате удалось собрать необходимые средства. Мемориал завершили менее чем за год. Нынешним летом, 18 июня, он был открыт.

Примечательная деталь: надписи, нанесённые Нармонтасом пять лет назад на стенды из менее долговечного материала, врезаны теперь в гранитные плиты. Да и сооружённые по его проекту часовня в начале еловой аллеи и поминальный крест у Озера слёз органично вписались в новый мемориальный ансамбль.

Что главное в этом третьем, завершающем броске к финишу, поставившем точку в многолетнем долгострое? По-моему, то, что просто люди— от рабочего, прокладывающего дорогу, до начальника где-то наверху, управляющего строительством всех дорог, просто люди, в родовой и семейной памяти которых есть победившие в той Войне и погибшие на той Войне, увидели этот мемориал, который невозможно сегодня достроить из-за этого привычного уже, очевидно непреодолимого в данный момент: «денег нет». Это ведь, с точки зрения неумолимых рыночных законов, совершенно неприбыльное дело — достраивать мемориалы.

И они, строители дорог, сочли для себя оскорбительно невыносимой эту очевидную «невозможность». И сделали невозможное. Конечно, мобилизовали и свои ведомственные финансовые и людские ресурсы. Но всё же главным ресурсом, к которому они обратились, стало извечно существовавшее на Руси: «Шапка — по кругу!» Добровольные средства собирали от Калининграда до Владивостока, повсюду, где люди строят дороги. И собрали таки нужные 30 миллионов!

21 января 2017 г. суббота. … Но сквозь забвенье проступают лики.

С тех пор, когда родилось это соседство города мёртвых и города живых, между ними уже никогда, даже в самые глухие годы, не обрывалась некая незримая, магическая связь. И сгусток скорбной, тяжёлой памяти накладывал отпечаток не только на нынешнее бытие города, но и принуждал в ином свете увидеть его историю и его завтрашний день.

Пишу о Порхове, одном из тысяч и тысяч скромных уездных городов России и всё же неповторимом в своей единичной индивидуальности. И вспоминаю уникальный, один такой на весь земшар, всемирно известный город в Германии. Веймар. Связанная с ним память о живших и творивших здесь Гёте и Шиллере не может не стать иной после того, как рядом с этим замечательным городом был сотворён нацистами зловещий лагерь смерти Бухенвальд. Не может не возникать между ними диссонанса, нравственного дискомфорта. Невозможно утверждать, что были и навсегда останутся только Гёте и Шиллер. А был ли Бухенвальд? Может, Бухенвальда и не было?..

Нет, память о трагедии, не театральной, а реальной, в отупляющей души зловещей неумолимости, теперь будет сопутствовать этому светлому гнездовью национальной, немецкой, но и всесветной поэзии с её: «Обнимитесь, миллионы!», с её: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идёт на бой».

Всегда в таких городах, как Веймар с его Бухенвальдом, как Киев с его Бабьим Яром, как Порхов с его «Дулагом-100», над живыми во всё новых и новых поколениях будет довлеть долг Памяти, долг Совести перед замученными, умерщвлёнными, сожжёнными здесь, обращёнными в пепел и прах, навсегда потерявшими свои имена тысячами и тысячами человеческих существ, человеческих душ. И если это не так, значит неизлечимо, смертельно больны те три кита (или там три слона), на которых зиждется нравственная первооснова нашего бытия на этой Земле. О чём тревожно напоминают нам проступающие сквозь бетон, гранит, металл мемориалов людские лица. И здесь, рядом с Порховом. И в гениальной «Маске скорби» Эрнста Неизвестного, ставшей памятником жертвам политических репрессий, что поднялся в Магаданской области, у подножия сопки Крутая.

О недавно покинувшем наш мир Эрнсте Неизвестном, о его роли в увековечивании, обессмерчивании своего, а значит и нашего с вами времени — слово особое. Знаменитое его надгробие над могилой Никиты Хрущёва — это ведь не просто великое милосердное прощение своему державному хулителю, как об этом толкуют иные продвинутые современники, не только память о десятилетии между 50-ми и 60-ми годами минувшего века с их сменявшими друг друга оттепелями и заморозками, но и пронзительный памятник всему чёрно-белому ХХ веку.

Памяти Эрнста Неизвестного.

«С неба хлопья намокшие шли. Они были темнее, чем небо, И светлели на фоне земли».

(Андрей Вознесенский).

Чёрный пепел и белый снег… Чёрно-белый ХХ век — Был ли счастлив в нём человек? Сколько душ в нём дотла сгорело! Век Гагарина и — расстрелов, В бездну будущего разбег – Чёрно-белый ХХ век. Белый пепел и чёрный снег…

Чех Иржи Жачек написал в своих «Прописных истинах»: «Если видишь мир чёрным, избавься от чёрных очков».Снял тёмные очки. Мир всё равно оказался чёрно-белым. Какие ещё очки снимать дальше, чтобы он в конце концов стал радужно-семицветным?.. Чёрно-белым делают его войны, ненависть, пробуждение стадных первобытных инстинктов и другие мрачные реалии людской истории. Дым горящих человеческих гнездовий чёрный, пепел сожжённых человеческих костей — белый…

Эрнст Неизвестный знал цену своему таланту и так видел место Мастера в его —нашем, означенном двойным крестом ХХ веке: «Горизонталь — это жизнь. Вертикаль — это Бог. В точке пересечения — я, Шекспир и Леонардо».

Человеческие лица, проступающие из нашего трагического прошлого в его магаданском мемориале, выкристаллизовываются из забвения, многократно и разномасштабно множатся в гигантской «Маске скорби», из этих лиц даже слагается стекающая по её щеке слеза. Но в памятнике у подножия сопки Крутая закодирован ещё и самый магический, пожалуй, в истории людей знак, одинаково священный и для тех, кто нелицемерно — искренне и честно верит в Бога, и для тех, кто просто верует в неистребимость людской Совести на Земле даже в самые немилосердные, самые глухие времена. То перекрестие, в центре которого человек. И не обязательно с большой буквы. Не обязательно Мастер, Шекспир, Леонардо.

Лик «Маски скорби» сплавлен с изображением креста над этой, одной из многочисленных наших Голгоф, удалённой от порховской Голгофы с её поминальным крестом над зеркалом Озера слёз на протяжённость всей России — от крайнего востока до крайнего запада.

Опять возвращаюсь в Порхов. Даже и раньше незавершённый, разрушающийся центральный монумент, к которому вели путеводные знаки Нармонтаса, производил сильное впечатление. Теперь, когда замысел авторов воплощён, наконец, в жизнь, впечатление это усилено многократно.

Конечно, не всё сделано в абсолютном соответствии с первоначальным замыслом. Время вносит поправки в любые проекты. Но главное сохранено — дух высокой, почти античной трагедии (может, впрочем, наши трагедии ХХ века и повыше).

Гигантские бетонные столбы, символизирующие лагерную ограду (воображение дорисовывает и колючую проволоку между этими столбами, и даже пропускаемый по ней смертельного напряжения электроток). Ограда сжимает, стискивает жизненное пространство человека до вот этого, последнего клочка родной земли, а саму человеческую жизнь — до этих последних мгновений.

И одновременно столбы эти как бы образуют раму. И из глубины заключённых в неё и уходящих к горизонту далей, из утренних и вечерних туманов, из солнечной полуденной синевы, из грозовых туч проступают и взывают к Урокам Памяти, Урокам Совести безымянные лица-лики.

Да, времена глухие наступали, Но сквозь безвременье глухих времён Неотвратимо лица проступали Без навсегда утраченных имён.

Но не забыть мне, где б теперь я не был, В бессмертье пропускающий пароль: Где горизонт — обрыв, а дальше — небо И в вечность опрокинутая боль

Последних человеческих мгновений, Виденья детства и сады в цвету, Бумажный змей, плывущий в высоту… А дальше безымянное забвенье –

Ты навсегда теперь никто, нигде… Но сквозь забвенье проступают лики Нет, не святых, не горних, не великих – Обыкновенных, как и мы, людей.

Тут им Голгофа выпала земная – Слёз озеро и звёзд иконостас… И лишь Господь один, наверно, знает, Сколько Голгоф здесь, на Руси у нас.