В 1999 году Горан Лоянчич, балканский социолог и миротворец, создал первую в Сербии межэтническую двуязычную радиостанцию «Контакт», чтобы «навести мосты» между сербами и албанцами, проживающими в крае. Но власти стремительно закрыли радиостанцию, работавшую в условиях гражданского конфликта. А потом была война.

«Можно принести в страну демократию, наладить систему прав человека, сильную экономическую структуру, безопасность, но если люди не умеют жить вместе — то все усилия могут быть бесполезны», — говорит он теперь.

После войны норвежский Центр мира и диалога им. Ф. Нансена, созданный при поддержке министерства иностранных дел Норвегии и ранее уже имевший опыт содействия мирному процессу в бывшей Югославии, запустил свой «косовский» проект. Уже более 12 лет Горан работает в рамках этого проекта гражданским миротворцем. На его счету не одна реализованная программа в Белграде (Сербия), Скопье (Македония), Приштине (Косово). А также целых три в Боснии: в мусульманском Сараево, Баня-Луке — столице боснийских сербов, и хорватском Мостаре, где в мае 1993 года были убиты больше тысячи мусульман.

В перерыве между лекциями, с которыми он приехал в Москву, эксперт рассказал «Новой газете», как усадить за стол переговоров людей, еще вчера стрелявших друг в друга, и научить заклятых врагов жить вместе.

— В чем заключается ваша работа?

— Сначала — это беседы. В отличие от так называемой «медиации», когда вы пытаетесь помочь решить конфликт, у диалога куда более скромная цель. Скажем так, мы помогаем людям услышать друг друга.

Приезжая в зону конфликта, мы начинаем с того, что встречаемся с общинами, диалог между которыми был прерван из-за военного конфликта. Разговариваем с людьми, слушаем их, просим рассказать, как они видят ситуацию, а потом предлагаем подумать вместе, как бы им хотелось жить в будущем.

— Как выглядит такой диалог?

—Это серия семинаров. Ключевая их часть — вопросы и ответы. Иногда это единственное, чем мы занимаемся в течение трех дней. Мы делим участников на мини-группы, и они обмениваются вопросами, сперва письменно. Затем они собираются вместе — это кульминация — и задают друг другу свои вопросы устно.

По ходу мы даем участникам возможность высказать мнение, довольны ли они прозвучавшими ответами. Важно, что мы никогда не ограничиваем участников во времени, семинар заканчивается только тогда, когда все вопросы и ответы прозвучат. То есть когда его закончат сами участники.

— Какова в этом процессе ваша роль?

—Мы стараемся не вмешиваться в ход обсуждения, не навязывать собственную точку зрения, не становиться на чью-то сторону.

Я помню, как в ходе одного из семинаров один из участников закричал на своего оппонента: «А ты думаешь, мне было легко стоять по колено в ледяной воде и стрелять в людей, которых я знаю всю свою жизнь?!» — в этот момент я встал и вышел из комнаты. Я понял, что я им уже не нужен. Дальше они могут говорить с глазу на глаз, без посредника. Я свою работу выполнил.

Когда этап диалогов заканчивается, мы разрабатываем программу работы с конфликтом, конкретные проекты для сообщества, в основном в области образования или местного самоуправления. Причем мы считаем, что усилия стоит направлять в первую очередь на образование, потому что там, как правило, нужны самые срочные меры.

— Что это за меры?

—Борьба с сегрегацией любых национальных сообществ. Мы стараемся уйти от любых разделений. Кроме ассимиляции, то есть растворения меньшинств в доминирующей общности, и сегрегации — принципиального разведения враждующих сторон по разные стороны баррикад, существует альтернативный путь — это «интеграция». И она должна начинаться со школы. У нас было два парня, одного возраста, которые участвовали в косовской войне с противоположных сторон: один из них был серб, другой — албанец. В ходе семинара выяснилось, что у них похожие взгляды на жизнь, они любят одну и ту же музыку, носят одинаковую одежду. И при этом могли убить друг друга, потому что думали, что они враги. С тех пор они стали хорошими друзьями. Это и есть наиважнейшая часть нашей работы — мы стараемся помочь людям уйти от идеи «врага».

— Но при этом остаться сербом и албанцем?

— Да. Интеграция не означает, что кто-то должен отказаться от своей прежней идентичности. Мы говорим о множественности идентичностей. Религиозная идентичность или национальная, конечно, важны, но они не могут быть единственными. Каждый конкретный человек может иметь их одновременно несколько.

То есть кроме того, что он «серб», он еще, например, является врачом, он чей-то муж, отец, уроженец Косово… Именно с этим мы и работаем в конфликтных зонах. Мы верим, что есть пространство, где все мы можем оставаться теми, кем мы являемся, и не убивать друг друга.

— Но этим конфликтам сотни лет, и люди растут с этим…

— Давайте я вам расскажу одну историю. Мы работали с группой людей, чьи близкие были похищены во время войны. Албанцы и сербы. Они ненавидели друг друга, и у них были причины на это.

Там был участник-албанец. Его 17-летнего ребенка забрали прямо из его рук, и он больше его никогда не видел. В группе они были очень недоверчивы и ненавидели друг друга. Они не сотрудничали годами. Но у них была причина объединиться.

У албанской организации, которая работала в Косово, не было контактов в Белграде с сербскими властями, а им нужны были секретные государственные документы, чтобы искать людей. И наоборот: сербская организация в Белграде не могла отправиться в Приштину и попросить эти документы у правительства Косово.

Тогда мы стали размышлять, как они могут помочь друг другу. В центре Приштины появилась Стена памяти с фотографиями людей, которые до сих пор не найдены. И косовские организации добавили туда фотографии пропавших сербов вместе с албанцами. Это очень символично. И это стало началом сотрудничества.

Теперь они обмениваются информацией, документами. Если уж эти люди, потерявшие родственников, смогли объединиться и пройти через все это, то значит — и остальные смогут.

— А ваша этническая принадлежность не мешает вам в работе?

—Я одинаково сочувствую как сербским, так и албанским участникам моих семинаров. Да, я серб. Да, я проводил семинары в Косово, будучи сербом, но я не симпатизирую отдельным нациям или отдельным странам. Я переживаю за людей, за идеи. Если бы я был албанцем, американцем или русским, ничего бы не изменилось.

Люди, с которыми я работаю, — мои друзья. На семинарах они доверяют мне, потому что я не принимаю чью-то сторону.

— А в Сербии у вас были проблемы с политиками, местными лидерами?

—Наша повестка — это равные возможности для каждого. Не все это принимают. Но в целом, я бы не сказал, что у нас много проблем. Если честно, я не так часто думаю о политиках. Потому что у меня нет на это времени. Я хочу быть сосредоточенным на людях, с которыми работаю.

— Вам не страшно?

—Об опасности я никогда не думал. Гораздо опаснее вообще ничего не делать в жизни. Кстати говоря, в России конфликтов не меньше, чем на Балканах…

Но это не только проблема наших стран. Даже в наиболее развитых демократиях время от времени возникают мнения, что права человека — не для всех.

Смотрите: у нас есть Всеобщая конвенция прав человека, ей уже 70 лет. Большинство цивилизованных стран подписали эту конвенцию. Но до сих пор афро-американцы в Штатах не чувствуют, что у них такие же права, как у остальных. То же — с мусульманами во Франции и других странах, таких, как Нидерланды, Бельгия. Затем у нас есть пример «Брекзита» в Великобритании. Во время него открыто заявлялись расистские аргументы.

Польша, Венгрия, Чехия, Словакия — все они имеют проблемы с меньшинствами. У нас есть конвенция, но нет самих прав человека.

— И что теперь делать?

—Не так важно, что написано во Всеобщей декларации. Сколько человек из нас ее прочли? Мы даже не все знакомы с ее содержанием! Мне кажется, важнее уметь просто сопереживать соседу, другу, человеку на улице…

При участии Надежды Мироненко