Широкая центральная аллея мемориала, открывшегося на четвертом километре Осташковского шоссе всего три года назад, сама похожа на взлетно-посадочную полосу. Звенящая пустота: за парапетом лишь снег. Белыми клубами по серому небу дымит где-то под горизонтом ТЭЦ.

Тяжело вздыхая, опять вполголоса, священник представляется: протоиерей Константин Татаринцев. Друга звали Сергей Котляр. Кроме ансамбля им. Александрова, пел на клиросе в храме за Серпуховской заставой, том самом, в котором отец Константин работает настоятелем. Сам «батюшка» в прошлом, как назло, — летчик.

В самом конце аллеи два траурных зала, облицованных красным гранитом. Тут по очереди будет совершена гражданская панихида. Сперва по солдатам, потом по музыкантам и журналистам. За траурными залами оркестр, почетный караул и 49 свежих могил. Почти над каждой крест: фамилия и даты. «Кривцов Алексей. 1971—2016», «Штуко Александр 1996 — 2016». Рядом могила без креста: «Радик Закиров». Дата смерти все та же…

Пока караул дежурит у отвалов рыжей глины, в зале замминистра обороны Николай Панков утешает родственников: «Минобороны сделает все, чтобы быть вместе с вами, чтобы окружить вас вниманием и заботой». И просит прощения за то, что «не уберегли».

* * *

Через некоторое время коллеги и сослуживцы по зеленым ковровым дорожкам, уложенным прямо поверх неутоптанного и стремительно тающего снега, спешат к погосту. Близким родственникам разрешено остаться до конца панихиды, их пускают через служебный вход. Остальные идут через центральный, но, возложив цветы и прикоснувшись к гробу, покидают просторную залу. Вместить всех пришедших проститься не в силах даже она.

Виктор, мужчина лет пятидесяти в черном пальто, мрачно протягивает напарнику смартфон: «Из-за острова на стрежень…», — бодро взрывается мужской баритон. Динамик смартфона хрипит про челны Стеньки Разина. «Вот так… вот», — машинально повторяет мужчина. «Вот так вот», — и ставит на паузу.

— Вы с коллегой пришли проститься?

— Это не коллега, это наш друг. Настоящее имя его было Жафяр, но все знакомые звали Женей. Фамилия — Насибуллин. Мы с ним вместе росли, вместе учились, вместе служили, это его голос на записи, — объясняет Виктор и торопливо надевает темные очки. — Хороший, веселый парень был. Балагур. Любимец в любой компании. У него ребенок остался, шесть лет.

Рядом уставившись в ту точку, откуда через пару минут покажутся гробы, застыла женщина лет пятидесяти в рыжей на «рыбьем меху» шубке. Она изредка покачивает головой, как будто бы сама с собою в чем-то соглашается.

— Погиб лучший друг моего сына, Виктор Михалин.

— А сын тоже в ансамбле?

— Нет, его жена пару лет назад заставила, чтобы он ушел. Они ж ведь все время так летали с концертами: то в Чечню, то еще в какую горячую точку, — тот день когда случилась трагедия она помнит почти по часам. — Мы как проснулись, по телевизору передали информацию, что самолет упал. Я сразу звонить сыну, а он плачет: «Мама, Витьки больше нету!»

Через некоторое время медными басами взрывается оркестр. Выносят.

Закрытые гробы ставят на красные тумбы возле могил, по очереди. Дальше все строго по ритуалу: флаги, покрывавшие крышку, сворачивают и передают родственникам. «Ах!» — старуха в черном не выдерживает и срывается в плач, родственники держатся за руки. Другая нежно и осторожно гладит кончиками пальцев черно-белую мужскую щеку на фото. Молча. Тут же цветы, венки, медали. На лентах значится: «Отцу», «Мужу», «Брату»… «Любимому ученику». Закапывают.

* * *

Процедура повторяется трижды. С девяти утра до трех дня поток гробов, родственников, сослуживцев. Журналистов на кладбище доставляют прямиком из Останкино.

Родственники мучительно медленно протискиваются через узкие коридоры «траурного дома». Рассадка занимает не менее получаса. Все это время где-то за дверями, ведущими в залу, рыдает женщина, громко, надрывно, ее долго не могут успокоить. Через минут пять в коридор из того же зала выскакивают две девушки лет тридцати на вид. Они плачут молча. Отвернувшись к беленой стене. Одна закрыв лицо руками, вторая, обняв ее за плечи — уткнулась в спину: «Я туда не пойду!» — Пауза. — «Не могу».

Замминистра обороны Николай Панков снова просит простить всех, кто «не уберег». Вслед за ним выступают первый заместитель министра культуры РФ Владимир Аристархов, «телевизионщики». На обратном пути, Сергей, — чернобородый владелец внедорожника, приехал поддержать друга, у него дочь там погибла — соглашается подкинуть нас до метро.

«Ну вот я думал, ну зачем это все? Как так может быть? Зачем они там, все эти люди, теперь на небе? — уже в авто он разводит руками. И почти негодует. — Там что, псалмопевцу Давиду нужен был целый хор в подпевки?».

И через пару минут отвечает сам себе: «Просто Бог не может словами человеку сказать: что ты делаешь, остановись! — он делами говорит. Вот он нам послание и отправил. Я другого объяснения не могу придумать, зачем это все».