14 августа 2016 г. Воскресенье. «Так говорил Заратустра».

В истории российского провинциального театра был странно- парадоксальный период, выпавший на времена великих потрясений столетней давности. Когда уездная Россия вдруг «заболела» страстью к высокой, вселенской философии и к высокой же, еврипидо-шекспировской трагедии (конечно, не забывая при этом и своих — Гоголя, Островского, Сухово-Кобылина). Разные исследователи помещают этот период в разные исторические границы, где-то от 1914 года до окончания Гражданской войны.

Возникавшие повсеместно, как грибы после дождя, любительские театральные кружки почему-то особо страстной любовью воспылали к Шиллеру («Коварство и любовь» и «Разбойники») и к Шекспиру («Гамлет» и «Отелло»). Высокая трагедия и глубокая философия обрушивались с наскоро сколоченных театральных подмостков на неподготовленные для восприятия драматургических и режиссёрских тонкостей, но девственно чистые, трогательно наивные сначала солдатские, потом красноармейские, а потом и вперемешку души служилых русских мужиков. Хрестоматийным стал эпизод, когда из зала поднялся красноармеец и обратился к лицедействующему со сцены, загримированному под мавра актёру: «Отелло, ты неправ!»

Другие были времена, И в них совсем другими были мы. Шекспиром бредила Шексна, Сухона — Сухово-Кобылиным. И хоть Россия тем не менее Жила в предвестье перемен, Но потрясали души гении Её провинциальных сцен. Творили Авеля из Каина. И, обратив стекло в рубин Короны, Гамлет неприкаянный Среди пылающих рябин В глухой смоленской стороне Развязывал узлы вселенские Под мат мужской и вздохи женские, Понятный публике вполне, Поскольку шпарил он «по-рашен». Скрещённых шпаг звенел металл. Тот Гамлет на подмостках наших В конце по-русски умирал – Как в окровавленные даты В звериной схватке штыковой Мужицкие сыны, солдаты На первой бойне Мировой.

Не обошло тогдашнее театральное поветрие и Порхов, хотя, пожалуй, к нему он был готов более многих других. Герой повести Александра Дюма «Учитель фехтования» (о декабристах) заночевать в Порхове не решился, сочтя его постоялый двор слишком грязным, и сразу отправился дальше. А вот Пушкин — напротив — останавливался здесь часто. Но «здесь» значит в Порхове, а не в его постоялом дворе. Ночевал он у городничего Нащекина.

Ещё до Пушкина тут любила бывать Екатерина Вторая. Так утверждают старожилы. Причём с таким апломбом, будто сами с ней встречались и хорошо знают, что она любила, а что нет. Императрица здесь действительно побывала трижды. И действительно была довольно щедрым спонсором церковного и гражданского строительства в городе. И даже особым указом учредила в Порхове почту. Но тут на самом деле была, как видно, иная причина. Обследовался новый, не через Москву, более короткий путь из имперской столицы к южным губерниям, и город на Шелони виделся Екатерине важным, очень выгодным узловым пунктом на этом пути.

А вообще-то в Порхове побывало проездом, останавливалось, жило, работало несчётное множество известных, знаменитых, великих и даже гениальных людей. И композитор Бородин, и художник Серов, и великий миротворец и защитник культуры, одновременно живописец и археолог (в местном музее хранятся артефакты его раскопок в Порховском уезде) Рерих. И многие-многие другие. Однажды старший научный сотрудник краеведческого музея Алексей Крылов попытался их пересчитать. Составленный им список экспонировался на одной из музейных выставок. И занял (с пояснениями) значительную часть стены выставочного зала. Впечатляло, скажу я вам!

Но особенно многочисленный культурный десант на порховскую землю совпал по времени с тем самым уездно-театральным бумом. Именно тогда, в начале 1920-х годов, к порховским Холомкам и Бельскому устью пришвартовался «Сумасшедший корабль» (так Ольга Форш назвала знаменитый Петроградский Дом искусств). Здесь тогда была летняя колония, где спасались от голода его обитатели — М. Добужинский, Е. Замятин, М. Зощенко, М. Лозинский, Л. Лунц, О. Мандельштам, В. Милашевский, Б. Попов, Н. Радлов, В. Ходасевич, К. Чуковский и другие.

Часто посещая соседний Порхов (не только закупали продукты на местном базаре, но и читали просветительские лекции для любознательной публики), они действительно могли убедиться, что и Порхов не миновало тогдашнее увлечение высокой театральной трагедией в мировом, так сказать, масштабе. Что особенно удивило небожителей из блистательной «сборной команды» уходящего Серебрянного века, так это явное тяготение порховских лавочников к философии, причём, не только жизнелюбивого Фейербаха, но и мрачноватого Ницше.

Корней Чуковский записывает в дневнике: «Очень забавны плакаты в городе Порхове. В одном окошке выставлено что-то о сверхчеловеке и подписано: «Так говорил Заратустра». Заратустра в Порхове!»Пройдёт всего 20 лет, и «сверхчелвеки», захватив этот город, умертвят в его окрестностях 85 тысяч просто — людей, полагаемых ими «недочеловеками».

Но пока на дворе 1921 год, и Владислав Ходасевич отправляется на порховский базар, чтобы возбновить запас махорки. Оформлено это было в виде командировки для чтения лекции по поэтике в литературной студии при отделе народного образования (Наробраз) Порховского совета. Базар в этот день оказался закрытым, и Ходасевич разыскивает Наробраз, чтобы отметить командировку и получить адрес, по которому он должен прочесть лекцию. И, тут же оказавшись «кооптированым» в состав коллегии, сразу был приглашён принять участие в её заседании. «Речь шла, —напишет он позже в язвительно едкой, выдержанной в трагикомических тонах «Поездке в Порхов», — о реформе театра, оратор же был по профессии театральный парикмахер. Вырабатывались принципы театральной реформы: не для Порхова (неизвестно даже, имелся ли в Порхове театр), — а для всей советской республики и шире — для всего мира».

Только после этого его отпустили читать лекцию. «Литературная студия» оказалась десятью или двенадцатью юношами и девушками явно буржуазного происхождения. Попросту были это гимназисты и гимназистки. <…> Мне прочли несколько стихотворений, среди которых были совсем недурные. Распрашивали меня об Ахматовой, о Гумилёве, который был убит через несколько дней, об Осипе Мандельштаме. Потом я прочёл им несколько своих стихотворений — тем лекция и закончилась. Одна барышня, хорошенькая и милая, предложила мне погулять. Мы вышли на берег реки, потом осматривали какие-то старые стены, но я уже мало что понимал от голода и усталости».

Между тем «какие-то старые стены» были Порховской крепостью, одной из девяти главных опорных крепостей средневековой Руси. В целом в этих мемуарных заметках Ходасевич к Порхову отнёсся не очень-то благосклонно (хотя, положим, Бельскому устью и Холомкам он посвятил проникновенные поэтические строки; Холомками и Бельским устьем восхищался не он один — с них, например, писаны сельские листы в знаменитых иллюстрациях Добужинского к «Евгению Онегину»). Может, отвращали от погружения вглубь лежащие на поверхности действительно трагикомические попытки тогдашних культуртрегеров с уездной колокольни замахиваться на мировые проблемы. А, может, действительно был устал и голоден, и посему раздражителен.

«Хорошенькая и милая барышня», вызвавшаяся познакомить Ходасевича с достопримечательностями родного города, — Галина Проскурякова (она тогда работала в местной детской библиотеке), годы спустя стала историком, защитила диссертацию, издала воспоминания и исследования, посвящённые жизни Порховского уезда в конце позапрошлого - начале прошлого веков. «Поездку в Порхов» оценила в целом доброжелательно, но считала, что душа города осталась для Ходасевича terra incognita, что «в описаниях городка и в оценках людей автор излишне поспешен и резок, к тому же не всюду точен».

На самом же деле Порхов и до этого уездно-театрального бума был и после него оставался территорией глубоко уходящих в прошлое культурных традиций, причём личностных, имеющих, так сказать, реальные, живые фамилии, имена и отчества. Вот Ходасевич засомневался: а был ли вообще в Порхове театр? Был. Да ещё какой! Открылся в 80-е годы ХIХ века и просуществовал до начала Великой Отечественной войны. В его труппе служили Павла Вульф, Елена Негина, Анна Хрисанфова, Мария и Тимофей Ванюковы, Василий Шутов. Охотно выступали на его сцене сначала петербургские, потом петроградские, потом ленинградские знаменитости, начиная с Шаляпина.

Вот привёл данные о порховском театре, перешедшие из мемуарной литературы в справочники и путеводители (в одних воспоминаниях речь идёт, правда, именно о театре, в других — о кружке любителей драматического искусства, но и в тех, и других говорится о наличии собственной сцены). И засомневался: Павла Вульф, знаменитая актриса провинциальных театров, благославившая дочь фабриканта Фаину Фельдман на служение Мельпомене (и псевдоним-то — Раневская — молодая актриса взяла, восхищённая тем, как исполняла Вульф эту чеховскую роль, — история повторяется: вот так же когда-то саму Павлу Леонтьевну благословила на это служение Комиссаржевская), не могла она играть на порховской сцене! Да, детство Павлы Вульф прошло в Порхове. Но — совсем раннее детство! Однако…

Из досье. «Необычайно ярко сохранилось в памяти мое первое «выступление» на сцене, когда мне было около пяти лет. В Порхове был кружок любителей драматического искусства. В пьесе «Бабье дело» моя сестра Нина изображала мальчика лет семи, а я — капризную, упрямую маленькую девочку. Роль моя была без слов и заключалась в неистовом, капризном крике. Чтобы я не испугалась, когда раскапризившуюся девочку для расправы тянули к отцу через всю сцену, моя няня изображала няньку по пьесе.

Помню все свои ощущения на сцене — радостный восторг, как от самой занимательной игры. Я упрямо упиралась, когда няня тащила меня, ревела и кричала во всю силу моих легких. Свободной рукой я терла кулачком прищуренные глаза и видела блеск рампы. Мой крик покрывал смех публики, но я все же его слышала и чувствовала, что это относится ко мне, и это было мне приятно. Я уверена, что этот момент определил мою судьбу. После этого спектакля, когда взрослые спрашивали меня, кем ты будешь, когда вырастешь, я всегда отвечала «аткрысой».

(Павла Вульф. «В старом и новом театре»).

И гимназистки на лекции Ходасевича не случайны. Уже до революции в Порхове были учебные заведения — светские и церковные, государевы и частные. Кстати, первое из них появилось здесь в 1750 году, раньше основания Московсого университета.

Из досье.«Порховский училищный совет известен в городе с начала ХIХ века. Он ведал делами мужского 3-классного уездного училища (открыто 3 января 1914 г.), духовного училища (основано в 1835 году), приходского училища, открытого в 1750 году <…>, и женской 4-классной прогимназии, основанной в 1867 году <…> До 1860 года девушки Порхова получали образование в частных школах, из которых особенно известна школа В.А. Ароновой и Рамши-Карвецкой. В 1867-1906 годах начальницей женского учебного заведения в Порхове была княжна Екатерина Николаевна Шаховская». (Порхов. Серия «Малые города России». Изд. ПанЪинтер, М., 2004).

К слову, и сегодняшние порховские школы славятся тем, что процент их выпускников, поступающих в вузы обеих столиц, довольно высок. И ещё к слову, одна из дочерей Балёли, о которой шла речь выше, окончив школу в Порхове, поступила на экономический факультет МГУ и там встретила своего будущего мужа Владимира Санина.

Но тут естественен вопрос: а сохранились ли эти культурные традиции и ныне, на драматическом переходе формы уездной власти, по остроумному замечанию Михаила Задорнова, от райисполкомов к администрациям? К счастью, да, сохранились. Но это, опять же, зависело от личностного фактора.

30 октября 2016 г. Воскресенье. Кое-что о демократии шаговой доступности.

В Порхове в перестроечные годы, стал проводить свои заседания- чаепития при свечах клуб местной интеллигенции «Лира». Не так уж она к этому времени была многочислена: 382 учителя, врача, культработника на !4,2 тысячи горожан. А в клубе, естественно, и того меньше.

Поначалу цели «Лира» намечала скромные: разговор об искусстве в узком кругу много знающих и тонко чувствующих единомышленников. Но искусства для искусства не получилось. Клуб всё время «выходил за рамки»: конфликтовал с городским и районным начальством, вызывая неизменное его раздражение, вмешивался в экологические баталии и даже в предвыборную борьбу — выдвинул пятерых своих альтернативных кандидатов в районный и городской советы. Трое из них были избраны депутатами.

Ну а потом, после августа 91-го года, во власть пришли новые люди, с которыми «Лира» оказалась очень даже созвучной. Они были романтиками, эти демократы первой постперестроечной волны, которых события 1991 года вынесли на вершины порховской городской и уездной власти, и понимали слово «демократия» не как всеобщую ваучеризацию с последующим переходом государственной собственности в руки созвездия олигархов, а как-то очень уж буквально — как власть народа и для народа.

Освободившиеся партийно-комсомольские офисы отдали учреждениям, связанным с детским творчеством; просторное помещение «красного уголка» Дома торговли стало выставочным залом музея. А ведь на переход этих и других «лакомных» объектов в их частную собственность претендовали тогда весьма денежные люди, которые готовы были осчастливить скудный местный бюджет далеко не лишними для города суммами.

В то время в «Известиях» я вёл рубрику «Огни малого города». Разные проблемы провинциальной жизни (например, в каком соотношении между собой должны находиться бюджеты страны, области или края, района, малого города; о чём говорит первый опыт сотрудничества наших райцентров с зарубежными фирмами и т. д.) связывались с конкретными адресами. Положим, адресом темы: малый город и наука стала Черноголовка, малый город и малый бизнес — Верея. Так вот, тема: власть и культура в малом городе решалась на примере Порхова, и я тогда встретился с одним из первых лиц новой городской власти.

Это был довольно молодой человек, во всяком случае он мне таким показался, с «очень редкими» на Руси именем и фамилией Иван Иванов. На стене за его спиной висел портрет Ельцына. По ходу разговора я сказал ему, что вот, мол, московские и питерские градоначальники поговаривают о переименовании ряда улиц и площадей, а в Порхове таких разговоров что-то не слышно. Он нахмурился: «У нас есть улицы с именами наших подпольщиков и партизан Великой Отечественной войны. Это — святое. Их никто ни сегодня, ни завтра, никогда не будет переименовывать. Что же касается политизированных названий, тут я по своим убеждениям многое бы переименовал. Но Порхов — город шаговой доступости. Мы на работу, в отличие от вашего столичного начальства, ходим пешком и с людьми каждое утро встречаемся глаза в глаза. У нас намертво встал релейный завод, хлебопекарня работает с перебоями, городская баня разваливается. И если бы мы начали с переименований вместо того, чтобы заниматься и этими горящими, и другими первоочередными вопросами, что бы нам люди сказали?»

Впрочем, одно переименование они всё же провели сходу. Профсоюзная набережная получила имя основателя города Александра Невского.

Как действовали эти новые власти, рассказывала мне Лидия Тимофеевна Васильева, бывшая тогда директором краеведческого музея: «Звонит Иванов: «Срочно к нам с заявкой на передачу помещения под выставочный зал! Поможем оформить документы. Да поторапливайтесь. А то нас уже атакует немало других желающих, побогаче вашего музея. Но мы хотим, чтобы здесь у нас была витрина культуры в море торговли».Зал окнами смотрел на центральную площадь, а это, действительно было бойкое торговое место — тут и Дом торговли, и городской рынок, и россыпь мелких магазинчиков…

Славный потом случился тут выставочный зал. Какие замечательные выставки в нём демонстрировались! И рассказывающие о культурных и исторических достопримечательностях края. И посвящённые творчеству петербургских и псковских художников, местных народных мастеров. Какие неповторимые новогодние праздники здесь проходили, какие заседания-чаепития клуба «Лира», с купленными в магазине одноименными конфетами «Лира» и с шедеврами домашней выпечки!

Одно скажу: ни в одном из уездных городов России (естественно, из тех, где бывал) не встречал я выставочного зала, сравнимого с порховским. Разве что ещё в калужском Боровске.

30 декабря 2016 г. Суббота.Хранители огня

К сожалению — так уж, наверное, самонаписаны законы людского бытия — почему-то во всех его областях, и во власти тоже, романтиков всегда сменяют «реалисты». И когда в один из последних приездов в Порхов я привычно, не обратив внимания на смену вывесок, открыл двери выставочного зала, то очутился вдруг среди полок хозяйственного магазина. Витрина культуры оказалась вроде как бы и не к чему морю торговли, и оно её поглотило.

Выставочный зал переместили в фойе бывшего кинотеатра, а при необходимости отдавали ему, правда, и весь кинотеатр, который тоже оказался сегодняшнему городу вроде как бы и не к чему. Но вот закрою глаза, и в памяти одна за другой — выставки на том, старом, «витринном» когда-то месте, и особенно одна, волшебно соединившая рассказ о летнем Строгановском дворце в Волышове с традиционным осенним «балом цветов». Выставочного зала жалко. Но и кинотеатра тоже. Посему так порадовала только что дошедшая до меня благая весть…

Из досье.«К Новому году в городе снова заработает кинотеатр.<…> Порхов выиграл конкурс Фонда Кино, и наш кинотеатр вошёл в число 100 кинотеатров по всей России, которые будут оснащены современным оборудованием для проката лучших отечественных и зарубежных картин. Фильмы будут демонстрироваться в отремонтированном и великолепно оборудованном зале кинотеатра «Родина», в фойе которого в настоящее время находится выставочный зал Порховского краеведческого музея.<…>

(Юлия Чубарова. «К Новому году в Порхове откроется новый кинотеатр!». «Порховский вестник», 8.12.2016 г.).

Вот и дожил Порхов, основанный 18-летним князем Александром, будущим Невским, во время свадебного путешествия по Шелони, до киночудес в формате 3D и экранных премьер одновременно с Москвой и Питером. Но может потому и оказывается город в некоторых своих ипостасях, так сказать, с веком наравне, что все дни, годы, столетия своей истории, независимо от того, как менялись вместе с «колебаниями генеральной линии» нравы здешних воеводств, райсоветов, администраций, в нём всегда — и сегодня тоже — находились люди, которых по праву можно назвать хранителями огня, то-есть хранителями культуры.

Лидия Тимофеевна Васильева, будучи директором Порховского краеведческого музея (сейчас она возглавляет местное отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры), в своё время не дала перепрофилировать музей «по разнарядке сверху» только на демонстрацию успехов социалистического сельского хозяйства. Она «перепрофилировала» его в соответствии со своими убеждениями, поставив два ключевых акцента: Порхов в войну и дворянские усадьбы, загородные дворцы, судьбы их знаменитых на всю Россию обитателей, увидев в этом «лица необщее выражение» родного края. Как оказалось, этой «самоуправной» тенденции принадлежало будущее.

Она же дала старт Порховским краеведческим чтениям, ставшим, между прочим, по сути — всероссийскими. С докладами и сообщениями на них выступали учёные из Москвы, Петербурга, Пскова, Новгорода. Сборники материалов этих чтений выходили затем отдельными книгами.

А ещё она, совместно с районной газетой в соседнем Дно, организовала Шелонские круизы — несколько автобусных туристских маршрутов по историческим и культурным «жемчужинам» Порховского и граничащих с ним районов. Однажды я ей сказал, что, мол, не дожидаясь, когда федеральные власти, замкнут, наконец, рядом с «Золотым кольцом России» ее «Серебряное кольцо», проходящее и через Северо-Запад, она и её сотрудники начинают создавать его опорный пункт явочным порядком.

Она ответила: «Конечно, когда «Серебряное кольцо» станет явью, это очень оживит местное краеведение. Но задача у Шелонских круизов другая, куда более трудная, чем просто стать одним из опорных пунктов в уникальном общенациональном проекте. Открыть глаза местному населению на то, какие духовные богатства остаются невостребованными буквально у него под боком, привлечь его к охране и спасению этих богатств — вот к чему мы стремимся. В орбиты «Золотого» и «Серебряного» колец попадает всё-таки ограниченное число исторических городов. А ведь «первооткрывательские» маршруты типа наших шелонских возможны чуть ли не в каждом малом городе страны!»

Охрана, спасение от гибели, возрождение — тут знаковые слова. Помню, с какой болью говорила Лидия Тимофеевна о разрушающемся летнем Строгановском дворце в Волышове, не менее знаменитом, чем зимний Строгановский дворец в Питере. Именно по её инициативе стоявших у входа во дворец крылатых львов, когда над ними нависла угроза быть похищнными и разделанными для сдачи в виде цветного металлолома, временно перевезли в Порхов. И расположили до лучших времён… у входа в райотдел полиции (тогда ещё она называлась милицией), обеспечив тем самым их надёжную охрану.

Ей же Порховский район обязан возрождением искусства народных мастеров, творящих чудеса из бересты и даже из обыкновенной травы (впрочем, не совсем обыкновенной, конечно). Их обереги, шкатулки, корзины, коробы пользуются большим успехом и спросом на смотрах и ярмарках в Пскове, Петербурге, Москве. Вот и в этом году мастер Порховского Дома ремесел Ирина Константинова стала победителем проходившего в Москве общероссийского конкурса по изготовлению изделий из природного материала, и ей был вручен главный приз.

Между тем начиналось всё довольно драматично. Известно было, что ещё до революции Порховский уезд славился народными мастерами, работавшими с берестой. Их было много — десятки, сотни даже. Но когда решено было возродить эту утраченную к концу прошлого века традицию, собрать в открывающемся при краеведческом музее Доме ремесел старых мастеров, чтобы они передали свои знания и опыт новым мастерам, в районе поначалу не нашли ни одного человека, сохранившего секреты этого рукоремесла. К счастью, один мастер по плетению из бересты — Иван Кузьмин — нашёлся. Его разыскал в деревне Заклинье отец Лидии Васильевой Тимофей Бойков. У мастера появились первые ученицы, у тех потом свои.

В последний наш приезд в Порхов я застал Лидию Тимофеевну за изучением проекта реставрации храма Рождества Богородицы, древнейшего из сохранившихся в городе. Проект этот, в качестве дипломного, был незадолго до того защищён на архитектурном факультете Новгородского университета имени Ярослава Мудрого. Автор — Екатерина Алексеева.

Уже много лет читаю в местной прессе, прежде всего в районном «Порховском вестнике», историко-краеведческие изыскания Алексея Екимовича Крылова.Иногда, как в случае с Никандровой пустынью, они складываются в целые сериалы. И каждый раз убеждаюсь, что не зря он отмечен званием Почётный гражданин Порхова. Тут, в городе на Шелони, к этому званию, существовавшему ещё до Октябрьской революции и восстановленному сравнительно недавно, уже в постсоветские времена, предъявляется довольно высокий нравственный счёт.

Меня привлекают в его экскурсах в историю одно качество, выгодно отличающее их от экзерсисов многих нынешних «пламенных публицистов» и якобы «историков», кои, раскопав в полуоткрытых пока архивах 2-3 неизвестных ранее факта, пытаются построить на них, как на трёх китах, «новую» историю и своей страны, и всего мира. И при этом переворачивают с ног на голову как «устаревшие» знания, добытые поколениями историков до них. Публикации Крылова основываются на густом замесе фактов, в том числе и новых, добытых самим автором. Но в то же время он до щепетильности строг, когда речь идёт о следующих из этих фактов выводах.

И ещё. Читая публикации Крылова в местной прессе, я всё время досадовал: ну почему он не соберёт всё это в одной книге?! Как близка бы она была к представлениям Шмидта об учебнике истории как о «двойной звезде»!

Сигурд Оттович Шмидт был одним из самых авторитетных и глубоких учёных-историков современной России, вернувшим, кстати, отечественному краеведению былую мировую славу; боготворимым многими поколеньями питомцев Учителем; замечательным Человеком.

Археография и источниковедение — направления, которые в будущем обещают стать (и уже становятся) подлинным «детектором лжи» для исторической науки. Одним из «отцов» и новейших концепций, и блистательной исследовательской школы в этой области в мировом научном сообществе почитается именно Сигурд Шмидт. Так вот, Алексей Крылов, может быть даже интуитивно, следует законам и строгим правилам археографии и источниковедения.

Однажды в беседе с Сигурдом Оттовичем, оттолкнувшись от стихов хорошего питерского поэта о том, что в оценке истории все зависит от того, какие Пимены напишут ее школьный учебник, я высказал сомнение в возможности такого единого учебника в наши дни . Ибо Пимен от «Единой России» напишет одну версию отечественной истории, от КПРФ — другую, от ЛДПР — третью, от «Яблока» — четвертую. Шмидт, напротив, считал, что такой единый учебник возможен. Но при соблюдении трёх условий.

Первое. Перенацеливание преподавания с государственно-политических акцентов на культурные, общественные, на повседневную жизнь: в каких домах жили наши предки, каков был их домашний обиход, что и на какой посуде они ели, какие были у них орудия труда, оружие, средства передвижения, какие расстояния между городами…

Преподавая историю, можно и важно обращаться к той ее части, которая менее идеологизирована, сравнительно нейтральна — к культуре, науке, технике, к быту и общению людей, к их семейным устоям. Надо переходить от освещения истории узкими лучиками наших политических карманных фонариков к расширению общего светового круга жизни.

Второе. Соединение преподавания истории с краеведением. Нашими методиками, разработанными в «золотое десятилетие» отечественного краеведения (1917—1927), пользуется сейчас весь мир. Это был период тесного союза «родиноведческого принципа» (термин великого педагога К.Д.Ушинского) и большой науки. Возвращение к этому принципу, грубо попранному у нас сталинским разгромом российской школы краеведения, — основа возрождения чувства историзма в нашем народе, в стране, в нашей системе образования.

Понять, что такое ход истории, разобраться в сложном триединстве: человек — природа — культура, в том, что сейчас относят к экологии, культурологии, экологии культуры, легче, обращаясь к визуально, на расстоянии собственного взгляда, окружающей тебя жизни. Все становится личностнее, ближе.

Вот почему повсеместное возвращение России в последнее время к краеведению на глубокой научной основе — это такое явление, которое мы можем отнести к своим бесспорным культурным достижениям. Сегодня научный потенциал российского краеведения восстановлен настолько, что может дать и методологию, и основу для толковых школьных программ и учебников.

И, наконец, третье условие. Критерии истинности, умение докапываться до истины, распознавать и защищать ее в историческом контексте. А это невозможно без системы обоснований, воспитывающей умение творчески и честно мыслить.

Чрезвычайно важно, чтобы человек смолоду усвоил не конъюнктурный (когда важность тех или иных событий, личностей меняется в зависимости от направления политического ветра), а научный, источниковедческий подход к прошлому. Со школьных лет надо учить его отличать в истории истину от лжи, уметь анализировать, какая доля правды, достоверности содержится в тех или иных исторических источниках. Учить пониманию: от того, на основании каких данных делаются выводы о прошлом своей страны, во многом зависит будущее и ее, и её граждан. При таком подходе изучение истории становится сферой не только исследовательской мысли, но и формирования нравственных принципов личности. История — учебный предмет, в котором серьезно работает память. Но все-таки главный девиз тут: «Запоминая, размышляй и доказывай».

Шмидт видел школьный учебник отечественной истории как бы «двойной звездой». Одна из них — базовый учебник, не очень объемный, содержащий основные факты, события, имена общероссийского масштаба. Вторая — не просто расширенный вариант первой, а региональный учебник (для Центра России, Поволжья, Дальнего Востока и т. д.), в котором — те же методологические подходы, но материал в основном местный.

И не только потому нужен такой учебник, что события в центре и на местах далеко не всегда совпадают. Они, например, как рассказывала мне Лидия Тимофеевна Васильева, во время Великой смуты конца XVI — начала XVII веков раскручивались здесь, на Псковщине, хотя по не менее «детективному», но по иному сценарию, чем в Москве, Тушине, Нижнем Новгороде, и одно из ключевых событий — битва русских и шведов с одной стороны и поляков с другой — случилось рядом с Порховым, у Сторожевой горы, где ныне поднимается геодезическая вышка, подходы к которой заросли одичавшей черноплодной рябиной.

Мне казалось, что краеведческая книга Алексея Крылова оказалась бы очень созвучной такого рода размышлениям. Если бы… она была написана. Как уже сказано выше, я долгое время досадовал на это «если бы». Но вот 25 февраля 2014 году в культурной жизни Порхова случилось важное событие. Прошла презентация книги Алексея Крылова «Край между Псковом и Новгородом». Говорят, на ней было много школьников. Что меня очень порадовало.

На чаепитиях «Лиры» (Алексей Крылов, кстати, один из её отцов- основателей) особой популярностью пользуются его беседы об отечественных и зарубежных поэтах. Число таких бесед подбирается к сотне. Естественно, и сам пишет стихи. С 13 лет. Стал победителем (гран-при!) областного конкурса непрофессиональных поэтов, проходившего в 2007 году в Пскове.

Помню, как услышал от известного петербургского искусствоведа после беседы учительницы Ольги Романовны Дроздовой на заседании той же «Лиры» о художниках итальянского Возрождения: «Она могла бы водить экскурсии по Эрмитажу, ни в чём не уступая самым лучшим его лекторам».

Ольга Романовна жила одна. Вела небольшое приусадебное хозяйство. Выращивала необычайной прелести гладиолусы и потом пересаживала их в саду крепости — «для всех». Держала всяческую живность — от влюблённого в неё ласкового дряхлеющего кота до упрямых козочек, с которыми ей вечно приходилось воевать. Я ходил к ней по вечерам пить козье молоко. Но это так, формально. На самом деле — слушать её рассказы. И о её молододости (она жила в Волышове, её школа рсполагалась в том самом, знаменитом летнем Строгановском дворце, весной, когда был их выпуск, дворец весь утопал в цветущих черёмухах). И о военном лихолетье. И о сокровенных тайнах псковской иконописи. Центральное место в её домашней библиотеке было отдано роскошным альбомам и монографиям по отечественной и мировой живописи. К сожалению, её уже нет с нами, и некому пересаживать гладиолусы из её палисада в крепостной сад — для всех.

Называю только нескольких из тех, кого знаю лично. Их, конечно, гораздо больше — музейных работников, учителей, врачей, библиотекарей, агрономов…

Какое отношение всё рассказанное имеет к мемориалу, открытому на псковской земле? Думаю, прямое. Какие знаки нашей исторической памяти мы, сегодняшние живые, воздвигаем на скорбной территории наших мёртвых -— будь то звёзды над фронтовыми фанерными обелисками, поминальные кресты у многочисленных наших Озёр слёз или подымающиеся на 30-метровую высоту монументы, — и как потом их храним, во многом зависит от того, каковы мы сами, какие идеалы исповедуем, в каких богов веруем, на какие культурные слои, уходящие в глубину столетий, опираемся. И совсем не случайно насыщенная культурная среда сегодняшнего Порхова выдвинула из своих недр человека, который сделал первый шаг к возвращению живого дыхания мемориалу над городом мёртвых. В годы отрочества он мечтал стать архитектором. Но стал военным инженером-электронщиком.

Окончание следует.