Когда появилась новость о падении самолета, я знал, что так будет. Что среди моих френдов в фейсбуке (назову их так, по-старожежешному, чтобы не путать с настоящими друзьями) найдутся те, кто поднатужится, соберет в своем мозге все наличное говно и напишет грязный пост о погибших вообще и о Лизе Глинке — особняком.
Первым я расфрендил Бабченко. С Бабченко мы прежде были не только коллегами, но и друзьями, даже и закадычными. Теперь я, конечно, ему не то что руки не подам — перейду при случайной встрече на другую сторону улицы. И вот что — мне было важно сказать об этом публично. Чтобы никто не подумал, что я могу дальше жить, имея Бабченко во френдах.
Остальных семь или восемь человек удалил без рефлексии — меня с ними ничего особо не связывало.
Это личная гигиеническая процедура, к которой как-то глупо и даже пошло призывать.
Но, судя по ленте, ей пришлось заняться многим людям, гражданская и антивоенная позиция которых не вызывает никаких сомнений, но они при том не могут жить в одном микросоциуме с френдами, гордыми тем, что они — говно. Таких не надо ни осуждать, ни даже обсуждать, и уж тем более — писать на них доносы, потому что они сами их пишут и даже публикуют.
Таким я, конечно, не судья. Но и не друг. И не подвижник, чтобы пытаться как-то помочь нравственным бомжам и калекам, как это делала в реальной жизни Елизавета Глинка. Я не готов жить и работать в моральном хосписе. И, спасибо Цукербергу, могу избавить себя от этой необходимости несколькими касаниями экрана смартфона.
