Показ завершен.

Видеоприглашение режиссера

О фильме

Прототипом «тряпичного союза» (еще вроде мягкого, непрочного — не титанового), скорей всего, послужило леворадикальное социофобское общество «Радек». Впрочем, фильм, просквоженный постмодернистским сознанием, построен как парад аттракционов, взрывной «коктейль Молотова». При этом режиссер рационально рассчитывает гомеопатические дозы взрывов, чтобы этим фейерверком привлечь молодую аудиторию. Роман взросления приперчен эксцентрикой, мистика декорирована психоделикой, ирония растушевана романтикой, а советские мифы вскипают на бульоне религиозных идей вроде исихазма и схимничества. По замыслу авторов, каждый в четверке затворников и революционеров ищет свое целеполагание, свой путь сопротивления. Андрей борется с вязкой социальной пошлятиной акциями (к примеру, отрыв головы памятнику Петра как «иностранному агенту»). Попов — безбашенный левый радикал и бомбист в душе, пытается победить природу с помощью глотания синих мух. Духоборец Петр бросает вызов небесам стоическим стоянием на столбе. Ваня — опьянен дружбой, верой в чудеса (вроде воскрешения гениев) и возможностью переустройства мира. Эпатаж как форма существования превращается в вирус, «мему» в духе Берроуза. Но нарезка из «бутербродов реальности», цирковые приемы «искусства вандализма» несут горечь и разрушение, точно так же как в триеровских «Идиотах», сделанных показательно простыми средствами.

Фильм Михаила Местецкого — пестрый коллаж про то, как беспорядочные партизанские «коллективные действия» стали школой взросления для одного домашнего подростка, но разбились о бетонную стену действительности.

Премьера фильма состоялась в конкурсной программе секции «Generation 14plus».

Интервью с режиссером

— Читала, что эта история имеет к вам личное отношение. Вы можете сказать, что «это отчасти и про меня»?

— Слишком «пышно» отождествлять эту довольно взбалмошную историю с моей биографией. Я человек более спокойный. Но какие-то личные моменты, безусловно, из своей жизни вытягиваешь.

— Вы же имели отношение к арт-группе «Радек»?

— Отношение имел, да. Но я, как герой фильма Ваня, был все время чуть-чуть в стороне. «Общество Радек» выбрело из Школы современного искусства Авдея Тер-Оганьяна. Я «учился» в ней лет с 15. А в начале нулевых все уже растворилось.

— К каким же акциям вы имели отношение?

— К примеру, была прекрасная акция, посвященная 30-летию парижских событий 1968-го: устроили на Большой Никитской баррикаду из картин, из объектов, так сказать, современного искусства… В конце 90-х уличное искусство, весь жизнерадостный перформанс будто варился в сметане. Власти его игнорировали. И в каком-то смысле это была обидная ситуация для акционизма, потому что протест существует, когда есть сила противодействия. Когда вокруг ОМОН с дубинками, всем ясно: это смелая художественная акция. Сейчас понимаю, насколько классным, живым было то время, когда всем было по фигу — кто как отреагирует.

Была акция «Взятие мавзолея». «Радеки» забрались на сакральное место политбюро, куда пускали только дядечек в каракулевых пирожках. Там растянули плакат «Против всех».

— Как и для вашего Ивана, для вас это была «школа становления». И теперь ваша группа «Шкловский» с ее хитом про ОГПУ. Или звериный абсурд короткометражного мокьюментари «Ноги атавизм», где серьезные люди доказывают с фактами в руках, что ноги — причина всех болезней. Да и в кино вы остались верны акционизму. Это открывает иной способ диалога с аудиторией?

— Для настоящего акционизма нужен хороший эксгибиционизм. У меня его не хватает, точно знаю. Пока «Радек» развивался, я поступил на филфак и приучил себя к определенному библиотечному одиночеству. Но прививка скепсиса, неприятия идеологии, критического взгляда и самоиронии, присущих акционизму и постмодернизму в целом, — та шинель, из которой все мы…

— Если про «шинель», ваш фильм в какой-то мере вышел из сказки. Здесь и три дуралея, и младший вроде как умник, и попытка чудотворения.

— «Тряпсоюз» — история про то, каким «Радеке» должен был быть. Не хочу демонизировать или лакировать прошлое, в «Радеке» помимо оригинальности, храбрости были и трусость, амбиции, тщеславие, ведшие к распаду. «Тряпичный союз» — проекция пути «к краю» участников группы, каждого в своем направлении. Попытка выйти за пределы возможного — начать воскрешать людей, стоять на столбах, как столпники, отрываться от земли. Мое тогдашнее желание, не реализованное в жизни, можно осуществить в кино.

— Тогда глупый вопрос: для чего? Для чего ваши акционисты? Не только ведь, чтобы влезть друг на друга и что-то прокричать.

— Могу сказать, что лично меня трогает в этой истории. Рождение настоящих людей из какой-то подростковой глины, неразмятого материала. Наши герои пытаются реальность прощупать на «слабо»: где она трещит? Не доверяют устоявшимся сценариям. Им говорят, например, нельзя уехать на дачу и жить там в придуманном безумном мини-государстве, «научно-исследовательском монастыре». — «Почему нельзя? А если попробовать?» Это опыт, который и формирует настоящих искателей, художников, ученых. Человека, производящего идеи. Опыт взросления, мне кажется, и надо приобретать в таком критическо-проверочном режиме: толкать все стенки, которые реальность сдвинула вокруг тебя, проверять их на прочность.

— Идея «Тряпсоюза»: «Толкаешь одно, падает другое». Главное — толкать, двигаться? Но ваше кино еще и про кризис идеологий, их полное обессмысливание…

— Я не сочинял историю об умирании идей. Ясно, что эти ребята не хотят есть идеологию, которой их кормят. Настроены на поиск чего-то своего. Но я бы не расширял это до метафоры общероссийской жизни. При всех внешних аттракционах для меня это история внутреннего развития. Ребята, с которыми сталкивается главный герой, — некие идеологические полюса, между которыми он, пробираясь, взрослеет, становясь хорошим интеллигентным человеком.

— Ваши герои — радикальные «партизаны». Возможно, когда общество закатывается в асфальт неудобоваримых идей, тогда и возникают эти крайние проявления: столпничество, арт-хулиганство, взрывоопасные акции.

— Проблема нашего времени в том, что идеология не только сформулирована, она насаждается. Это не «сметанные» 90-е. Но для человека, критически настроенного, идеологический вакуум существует всегда. И во времена французской революции, и во времена русской. Это тип «отдельного человека», который находится в поиске, в проверке себя и мира вокруг. В российской истории было множество острых этапов, когда общество разделялось на «за» и «против». Но были те, которые бунтовали и против тех, и против других. Наши герои из породы пытающихся противостоять идеологиям в поисках собственного решения.

— Их «дачная вакханалия» набирает обороты, а их идейная заточенность заметно притупляется. Оказывается, каждый из них просто искал дорогу к себе, к личной свободе.

— В фильме есть косвенное определение: свобода — это выдумывать, свобода — это творчество, в том числе жизнетворчество. Ребята обретают свободу в сочинении альтернативной реальности. Поселяются в ней и кладут с прибором на все вокруг.