Дом Ольги Горюновой и ее мужа Романа. На шкафу в гостиной стоит большой телевизор. Из-за сбитых настроек изображения федеральные чиновники улыбаются шире обычного, теряют в росте и прибавляют в весе. Со звуком все в порядке, но мы с Олей не понимаем ни слова: экранные люди говорят о трехуровневой системе оказания медицинской помощи женщинам и детям, о дошлифовке программы информатизации здравоохранения. То, о чем они беседуют, не вяжется с новостями из архангельских газет: в областной клинике ликвидируется дежурная служба санавиации (нет средств на срочные вылеты хирургов и доставку пациентов), 27 фельдшерско-акушерских пунктов находятся в аварийном состоянии, более тысячи поселений региона не имеют регулярного транспортного сообщения и в 20 из них оказание экстренной медицинской помощи возможно лишь с использованием зимников.

Оля вынимает из ящиков свою «трех­уровневую систему» — прозрачные коробки с лекарствами.

— Тревожный чемоданчик, — Горюнова перекладывает шприцы, ампулы, таблетки. — Депакин хроносфера, димедрол. Не спрашивайте, где взяли, — покупали без рецепта, выпросили. «Скорая» в лучшем случае едет на вызов час-два, у нас нет времени ждать. Дочка в восемь месяцев переболела высокопатогенным гриппом Н5N1, были осложнения — повреждены почки, нервы. Кисту недавно в мозге обнаружили. И все это у семилетней девочки. Надо ехать в Москву, в Институт нейро­хирургии имени Бурденко, но наши врачи никак не разродятся направлением, ничего не решают. И на что ехать?

Ну так вот: как только температура у дочери поднимается выше 38 градусов, начинаются фебрильные судороги: лихорадка, рвота. Если быстро не сбить жар, остановится дыхание… Ксюша уже была в реанимации… Когда переехали сюда из Вологды (в Вельском районе получше климат), год пытались записаться к неврологу — не попали. Проще самим метнуться к врачам домой, потому из Вологды и не выписываемся. Правда, далеко — пять часов пути. В сентябре, когда кулойская «скорая» не работала днем, звонили с мужем в райцентр. Мы им: «У ребенка припадок. Экстренный случай». Они нам: «Нет свободных машин». Живем в северной части поселка за железнодорожным переездом, еще не всякий к нам поедет — можно застрять.

Летом и осенью в поселке Кулой вместо пяти фельдшеров «скорой» дежурили два. «За систематическое пьянство и несоответствие профессиональным требованиям» (формулировка минздрава Архангельской области) районное начальство уволило двух сотрудников, еще одного — «по собственному желанию», и пост СМП в будни работал с 8 часов вечера до 8 утра. Ночью. Днем некому было выходить.

— Днем люди обращались в Вельскую центральную больницу, но пока она присылала бригаду, пока та доезжала до Кулоя… В общем, ставь гроб на чердак и жди. Родственники ловили попутки, заказывали такси за 600—800 рублей и сами везли бабушек, дедушек, детей, беременных жен в район. И сейчас везут, — добавляет Ольга Горюнова.

В декабре, когда коллективная жалоба сельских жителей, отправленная президенту России, попала в прокуратуру Архангельской области, Вельская ЦРБ «приняла меры по обеспечению круглосуточной работы Кулойского поста СМП»: перекинула фельдшера из детского сада в «скорую», посадила немолодую женщину на ночные и дневные дежурства, лишила дошколят медика, и кончились меры, — объясняют местные мамы. — В Кулое по-прежнему одна машина «скорой» на ходу, вторая в ремонте.

Когда упал мост

Перед нашей командировкой в Кулой местные депутаты описали пост «скорой», дали контакты пострадавших из-за нехватки фельдшеров и отсутствия полноценной помощи.

— У нас высокотехнологичная медицина, — «похвалились» кулойские активисты. — Первая технология — ложись умирай. Вторая — ищи способ уехать.

В Кулое любят девизы, лозунги. Это все, что осталось от 16-й республики, как в советские годы называли поселок железнодорожников. Пока в РЖД не начались сокращения, в Кулое не было проблем с деньгами, работой и медицинским обслуживанием. В 2003—2008 годах социальные объекты «железки» перешли к муниципальным властям.

В центре Кулоя на кривом столбе висит плакат: «Будущее поселка — в ваших руках». В амбулатории Вельской ЦРБ у кабинета хирурга сидят женщины.

— Хирург пожилой, прям совсем пожилой. Выдернули дедушку с пенсии — не хватает кадров. Мамы возят малышей в Вельск. Прием у терапевта назначают на 9 часов, у невропатолога — на 14 или 15. Куда ты с грудничком пойдешь между врачами? Зимой, в холод, — поворачивается к нам Ирина, женщина лет сорока. — Кто такой распорядок придумал? Беременных тоже перевели в район — девчонки трясутся в холодных пазиках по кочкам, держат животы, чтоб ненароком кто не выскочил. Убрали дневную «скорую» в Кулое — дел натворили. Бабушка выносила мусор, стало плохо с сердцем, упала. Так у контейнера и умерла, пока люди искали медиков. У меня сосед рубил дрова и задел ногу топором. Кровища хлестала, мы звонили в СМП — занято. Взяли машину, полетели в Вельск. Другой бабусе — парализованной — еле сыскали человека для уколов. «Скорой» некогда, медики из амбулатории денег просят. Умерла бабушка.

— А когда мост упал — что было! — вклинивается в беседу Наталья Ручьева. — Людей возили через реку на лодке МЧС. Старушку с инсультом до противоположного берега не довезли — «отошла» в дороге.

Под эти страшные истории женщины распечатывают на принтере официальные ответы чиновников на письма жителей поселка: «Возьмите, почитаете вечерком».

Мы возвращаемся с бумажками на улицу, к плакату про «будущее в руках». В левом кулаке у меня документ, подписанный министром здравоохранения Архангельской области Антоном Карпуновым: «Проблема доступности медицинской помощи сельским жителям связана в основном с кадровым дефицитом, существующим не только в государственных медорганизациях Архангельской области, но и в Российской Федерации в целом. Министерством здравоохранения региона, в том числе Вельской ЦРБ, постоянно ведется работа по улучшению кадровой ситуации… Встречи с жителями поселка Кулой по вопросам организации медицинского обслуживания проводятся регулярно — не реже двух раз в год».

В правом кулаке — сообщение из прокуратуры Вельского района: «При изучении карточек вызовов «скорой помощи» выявлены факты нарушения времени доезда до пациента выездной бригады СМП из города Вельска в поселок Кулой. Одной из причин нарушения времени доезда является наличие железнодорожного переезда в Вельске».

— А что переезд? — возражают медики.— Фельдшеры несколько месяцев носили на себе пациентов через реку, трупы таскали. И про «доезд» хорошо: как-то раз бригада возила с собой на вызовы бывшую учительницу-сердечницу. Около полуночи доставила больную в Вельск после приступа, а ее не приняли, послали обратно и вдобавок оформили нам следующий маршрут — к ребенку. Так и проездили с бабушкой до половины шестого утра.

Река Стикс

Просим водителя-частника показать легендарный мост через реку Стикс (Вагу), о котором в Кулое говорят и пациенты, и врачи.

Шофер рассуждает по пути, что северные поселки «легко могут обойтись и без качественной медицины — к старушкам будем ездить, травками лечиться. У кого сердце подкачало в 70—75 лет? Ничего не поделаешь, пожили уже, пора».

Мост над Вагой упал в октябре 2015 года, отрезав поселки от районного центра. А в Вельске — больница, родильное отделение, морг.

— В лодке недолго переправляли людей — вода холодная, ливни, снег. Построили временный переезд — он покосился. Ходили по железнодорожному мосту. Да, по тому мосту, что с «карманами», где надо прятаться, когда идут поезда, — вспоминает бывший фельдшер кулойского поста СМП Марина Марышева. — Поздней осенью тащили с водителем раненого. С ножом в шее. Он еле ногами двигал, я его держала. Довели, передали на другой стороне реки бригаде из Вельска и назад. Мертвецов переносили, на вскрытие. Настрадались без моста. Но у меня редко ЧП случались, хотя 27 лет в медицине. В лесу зимой на машине не застревала, костры до утра, чтобы согреться, не жгла. Это с другим фельдшером было — ломались в дороге. Месяц назад я ушла с работы. Увидела в графике, что мне назначили на ноябрь 18 смен: 16 ночных и 2 дневные, без выходных, и подала заявление. Зарплаты у нас не как у министров. Ставка — 5700 рублей, плюс «колесные» 69% и ночные 50%, а водителям дают всего 25%. За последний месяц получилось в сумме 15—17 тысяч, потому и уволилась. Так мне еще напоследок в Вельской ЦРБ попеняли, что болтаю много. За то, что не смолчала на собрании жителей, поддержала, когда они жаловались на отсутствие нормальной медицины. Кулой — крупный поселок, около 6000 населения с соседними деревнями. Что для него 2—3 фельдшера?

«Пока не привлекательно»

Чтобы попасть в здание «скорой», нам приходится добиваться разрешения у главного врача Вельской ЦРБ Дмитрия Басавина.

Спрашиваем у него, что будет с постом «скорой» в Кулое. Рисует счастливые перспективы, раскладывает на столе ведомость с зарплатами сельских фельдшеров, и в них не 15—17, а под 30 тысяч рублей. Сами медики смотрят на цифры с недоверием.

— Дмитрий Геннадьевич, сейчас вы перевели фельдшера из кулойского детсада в «скорую», а воспитатели и педагоги волнуются, что остались без медика. Как быть?

— Функции учреждений образования — не наша обязанность. Пусть сами решают свои проблемы.

По мнению Басавина, медики не едут в Кулой не из-за низких зарплат, большой нагрузки и тяжелых условий труда, а потому что в поселке нет жилья для фельдшеров. Главврач цитирует областное руководство: «Положение сельских медработников пока не привлекательно. По данным анкетирования студентов Северного государственного медицинского университета только 18,8% согласились бы работать в селе. Причины: отсутствие нормальных социально-бытовых условий, культурного досуга, современной инфраструктуры».

Дмитрий Басавин полагает, что «проблемы в Кулое устранены, за постом СМП закреплены три фельдшера, служба действует в привычном режиме».

— В привычном, — соглашаются жители. — Осенью по полдня ждали помощи, а зимой сидим у окон с обеда до вечера.

Нас, наконец, после третьей попытки пускают в отделение, фельдшер и диспетчер встречают визитеров в новенькой фирменной одежде. Машина стоит у подъезда — готовится ехать в Вельск за парализованной пациенткой. Проходит около часа — машина никуда не едет.

Как мы живем?

85-летняя Клавдия Андреевна Бегунова, маленькая, сухонькая бабушка из очереди в Кулойской амбулатории, плачет, когда думает о том, что ее ждет:

— Знакомую снесли на кладбище. Ушла без ухода. Медики не всегда едут к старикам. К молодым-то не дозовешься, а нам куда? Протрещат по телефону, какую таблетку принять, и все. Еще на тропу здоровья нас посылают.

— Какую тропу?

— В лесу, за озером. У нас многие пенсионеры туда ходят. От страха. Боятся засидеться. Мне поздно, ноги слабые, — растирает коленки Клавдия Андреевна. — Односельчане писали президенту, мол, чтобы жители Кулоя не вымерли прежде­временно и не стали инвалидами, убеди­тельно просим обеспечить поселок нор­мальной медицинской помощью. А в ноябре приехала комиссия из Вельс­кой ЦРБ и сказала, что «скорая помощь» рассчитана так: на 10 тысяч населения — один пост, у вас по статистике пять с половиной тысяч, мало. Не положен пост.

Перед кабинетом приехавшего из Вельска дерматолога сидят молодые люди, мужчины и женщины. Заводим с ними беседу о «скорой», о медицине и ее доступности. Объясняют, что поневоле ездят лечиться в Вологду (6 часов на машине от Кулоя) и в Ярославль (12 часов на поезде).

— Вы серьезно?

— А чё? Чё делать-то?

— С инфарктом, инсультом, экстренными родами куда? Тоже 6—12 часов?

— При инфаркте такси искать будем, с родами дома разрешаться.

— Но ведь так и умереть можно.

— А чё? Чё делать-то? Выбора-то нет.

— Значит, вас все устраивает: есть «скорая» или нет ее?

— Так чё делать-то?!