Недавно обнаружил в «Новой газете» за 21 ноября свою фамилию. Я высказывался по поводу осуждения заведомо больной женщины. Как могло случиться в цивилизованной стране то, что там описано? Третьестепенная подельщица когда-то нашумевшего дела министра обороны Сердюкова (ни одного дня не сидевшего в тюрьме) приговаривается к 6 годам колонии общего режима. Но эта подследственная — Ротанова — в тюрьме заболела раком, требующим немедленного лечения. Судья оповещен об этом. И тем не менее выносит приговор: 6 лет колонии. Судья, конечно, понимает, что речь идет о смертном приговоре, так как в «колонии» лечить рак некому и нечем. И происходит это в стране, где на смертную казнь наложен мораторий.

Так уж сложилась моя жизнь, что познакомиться с тюрьмой пришлось с самого детства: родители — участники Октябрьской революции — «сели», когда мне исполнилось 8 лет, — в 1936 году. Прошло много времени. В правительстве Б.Н. Ельцина я стал министром здравоохранения. Узнав, что рассадником устойчивого к лекарствам туберкулеза являются места заключения, понимая, что пытки, введенные в 1937 году по личному указанию Сталина, могли сохраниться, — по­ехал вместе с замминистра внутренних дел в Бутырскую тюрьму. Замминистра — так мы договорились — узнал адрес только в дороге.

Мы попали в обеденное время. Кормили тогда вполне прилично. На пытки никто не жаловался. Однако бросалось в глаза, что примерно у 10% заключенных были очевидные признаки врожденного психического дефекта. Медицинское обеспечение тюрьмы было скверным: по медикаментам — уровня 30-х годов, по условиям стационара — недопустимым.

После детального ознакомления с медициной мест заключения, обсудив проблему на коллегии Минздрава с участием лагерных и тюремных врачей, провел через Совет министров закон о передаче охраны здоровья арестантов из системы МВД в Минздрав. Это было в последних числах октября 1992 года. Для опубликования закона необходимо было его окончательный текст завизировать у всех министров.

К концу декабря получил последнюю визу: министра юстиции Н.В. Федорова. Но на следующий день кабинет был распущен (вместо Гайдара назначили Черномырдина). Меня уволили. Принятый на заседании Совмина и прошедший все формальности Закон о передаче охраны здоровья заключенных в Минздрав не опубликовали. А через какой-то срок стало известно, что здравоохранение тюрем из МВД изъяли, но передали не в Минздрав, а в Минюст. Быть может, редька и слаще хрена, но спустя какое-то время публикации о пытках в местах заключения стали систематическими и все более кошмарными.

Не знаю, как у соседей за рубежом, но у нас существует странное специальное учреждение — Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН), не исправления осужденных, а именно — наказания. Чего мы хотим от тюрьмы? Наказания или исправления преступившего закон? Его изоляции? Всего вместе?

Еще раз из своей жизни. Младший брат моего отца — Федор Иванович Воробьев — был столь же привержен религии, как и его старший брат — революции. С конца 20-х годов дядю Федю несколько раз сажали на непродолжительные сроки, а перед войной отправили на 10 лет в лагерь города Свободный. Он там заболел раком языка. Его актировали, т.е. освободили по состоянию здоровья. В Московском онкологическом институте им. Герцена прооперировали — удалили половину языка. Через какой-то срок речь восстановилась, и мой дядя смог осуществить свою мечту — принят был послушником в Троице-Сергиеву лавру. «Органы» оставили его в покое. Он быстро продвинулся по службе, став архимандритом — «отцом благочинным». Мы очень дружили: монах и некрещеный атеист племянник. Я много раз бывал у него в келье, на трапезах при полной доброжелательности окружающих.

Спрашивается: почему в жуткие времена сталинизма больных актировали, а сейчас — отправляют в колонию?

Как показывает опыт, раскрываемость преступлений с помощью пыток («физических мер воздействия») или с помощью «сотрудничества со следствием», когда арестованный, чтобы избежать мучений, может признаваться в несовершенных деяниях, — не возрастет. На показательных процессах Большого террора признавались все и во всём. Но что для общества важнее: невинно осужденный или преступник на свободе? Сомневаюсь, что здесь возможны две точки зрения.

Десталинизация в нашей стране явно приостановлена. Самого страшного убийцу всех времен и народов широко демонстрируют в новых кинофильмах при явно позитивной оценке персонажа. Раз это так, то до отмены российского моратория на смертную казнь — один шаг. Он может быть снят в любое время. Поэтому необходимо отменить смертную казнь в Российской Федерации в законодательном порядке. В связи с этим было бы хорошо использовать формулировку из проекта Конституции, написанного Андреем Дмитриевичем Сахаровым («Тревога и надежда», 1991 г., «Интер-Версо», стр. 267): «Никто не может быть подвергнут пыткам и жестокому обращению. На территории Союза (Российской Федерации) в мирное время полностью запрещена смертная казнь». В преамбуле закона о запрете надо указать на ее неэффективность, равно как и других форм ужесточения наказания в борьбе с ростом преступности, которая связана с многосторонними просчетами управленческого аппарата, а никак не с возникшими вдруг отклонениями в моральных принципах нашего народа.

Надо твердо сказать: пока в России есть пытки, результатам следствия верить нельзя, а правосудие в стране отсутствует. Между тем важнейшим способом получения показаний от подследственного служит совершенно противозаконная, но широко в нашей стране применяемая система пыток. Хотя обвиняемый не обязан давать показания против себя, его «физическими мерами воздействия» — пытками — сплошь и рядом вынуждают к таким показаниям.

И последнее. Подчиненность медицинской службы мест следствия и мест заключения Министерству юстиции позволяет прокурорам и следователям отстранять независимых от тюремной администрации врачей от наблюдения за здоровьем заключенного и подследственного. В существующих у нас условиях допрашиваемый лишен возможности обратиться за медицинской помощью к врачу без чьего-либо разрешения. Нашумевшее на весь мир «дело Магнитского» могло произойти только потому, что медицина тюрьмы подчинена тюрьме, а не системе Минздрава. Это должно быть исправлено в соответствии с решением Совета министров России от 1992 года.

Об авторе

Академик РАН и РАМН, действующий завкафедрой гематологии и трансфузиологии Российской медицинской академии последипломного образования (РМАПО), основатель Гематологического научного центра. Выдающийся врач и гражданин. Инициатор указа президента Бориса Ельцина (сентябрь 1992 года) о финансировании дорогостоящих видов лечения.

Министр здравоохранения в первом правительстве Российской Федерации (1991—1992 гг.). Согласился возглавить ведомство с основополагающей целью — перевести тюремную медицину из МВД в Минздрав.