Фатима Дзгоева должна была ехать из Беслана в Берлин еще в мае. Но денег на поездку не собрали, и Фатима осталась наедине с усиливающейся головной болью.

Так прошло лето, потом половина осени. Потом Фатима перестала спать.

Тогда Лана сказала, что они поедут на то, что есть, надо ехать, ждать уже нельзя.

Лана, тетя Фатимы, — красивая крупная женщина — ходила по Москве быстро. Визы, приглашение из клиники, справки, билеты. Я спросила, в чем ее мечта, и она заплакала. Зашли погреться и случайно попали на лекцию: комплекс жертвы. Уверенная психотерапевтка со сцены объясняла, что в положении жертвы есть определенные блага и жертва их чувствует, поэтому и остается жертвой, и Лана говорила: как в тему, Лена, ну вот ты даже не представляешь.

Лана говорила, что после лечения они с Фатимой останутся на реабилитацию в Германии — самовольно. С клиникой уже договорились. «И пусть они оплачивают, — задыхалась Лана. — Ну а что? Я с ними тоже неприлично поступлю. Приедем и останемся. Пусть делают что хотят».

Они — это наше государство.

Лана и Фатима собирались в Берлин минимум на два месяца.

Лана не хотела ничего рассказывать для газеты. Ни о себе, ни о Фатиме. Говорила: вот Фатима вылечится и приедет после Германии, ей так хорошо после Германии, ты увидишь, она скажет за себя сама. Сама, своими словами.

Когда Фатиму увозили в Берлин, Лана позвонила и попросила их не провожать —неудобная ночная пересадка. На самом деле у Фатимы была температура за 38 и бред. В трех аэропортах ее откачивали врачи. Потом переводчица везла ее до клиники — быстро-быстро, в Германии так не ездят, и рассказывала про собаку Шерлока, чтобы Фатиме не было страшно.

Фатиме Дзгоевой сейчас 22 года. 12 лет назад, 1 сентября 2004-го, ей было 10, а ее младшей сестре Залине — 8. Они шли в школу № 1 вдвоем, потому что мама Жанна осталась дома с новорожденным братиком Георгом. Нужно было пройти всего один двор. Когда случился захват, Залина просила Фатиму не плакать, иначе убьют. Фатима говорит, что заснула. Проснулась она через 21 день, в Ростовской областной больнице, после комы. Правая сторона головы была раздроблена, череп заново лепили из пластика и титана.

Через год она заснула опять (менингококовый энцефалит), и ее сон продлился 105 дней, или 3,5 месяца, и врачи уже говорили Лане, что аппараты жизнеобеспечения — не лучшее решение для ребенка, который столько перенес, и «другого выхода нет». Но Фатима проснулась, и жизнь продолжилась.

Вернулись

Лана и Фатима вернулись из Германии через месяц и неделю после отъезда.

Фатиме не стало лучше, наоборот, — она говорит совсем невнятно, приволакивает ногу. Она раскачивается. Хлопает по плечу. Она спрашивает сто раз подряд: «Как дела?»

Правильный ответ: кучеряво.

Передних зубов нет — их заменял протез, который Фатима проглотила во время очередного приступа. Теперь Лана просит Фатиму не улыбаться — «некрасиво же».

Больше всего на свете Фатиму интересуют свадьбы.

— Когда ты выйдешь замуж, ты меня пригласишь на свадьбу? — спрашивает. Дожидается кивка. — А когда я выйду замуж, я тебя приглашу. Мы договорились?

Лана закатывает глаза.

Фатима никогда не выйдет замуж, они знают обе. Ни свадьбы, ни фоток в инстаграме, ни детей.

— Фатима, ну зачем тебе такая большая грудь. А? Ей незачем. Зачем ей нужна. Это знаешь, какие ей неудобства! Мы не можем такой лифчик носить, лямки нужно вот так перекрестить — плечо же опущено и все вываливается. Такие мучения. На фиг ей нужна такая большая грудь, а?

— У девочки что — не бывает? — говорит Фатима. — Большой груди — не бывает?

— У девочки бывает. У тебя очень красивая грудь. Просто очень большая.

— А у тебя какая грудь? А у тебя какая грудь? А у тебя большая грудь! А у Симы! А у Симы! Знаешь, какие сиськи, она прямо парашют одевает!

— Ну! Там, наверное, 9-й или 10-й размер.

— 10-й размер! У Симы 10-й же размер!

Бессовестная

Лана — не мама Фатимы. Она ее тетя. Так сложилась жизнь.

В их отношениях много принуждения.

Лана заставляет Фатиму одеваться. Рисовать. Читать. Есть самостоятельно.

Левая рука у Фатимы не работает. Лана в это не верит и забывает помогать.

— Иди помой свое лицо! Помой свое лицо! По-хорошему!

— Зашла, подтянула свои штаны нормально, и только тогда выходи. Зашла в ванну. Фать, посмотри на себя. Недавно женщине одной говорит: ты Лану позови, пусть попу мне подотрет. Бессовестная.

Фатима смеется.

— Как шутку воспринимает. Она серьезно уже ничего не воспринимает, все, как хочет сама, и все делает исподтишка. И что интересно — дома она так же себя ведет, но дома, когда я набираю и говорю, что я сейчас приду, она бывает готова все сделать, чтобы я не пришла и не поругала.

В Беслане Фатима живет на два дома — то у мамы, то у тети. Переходы между домами — это прогулки. В поездки Фатима может ездить только с Ланой. Лану Фатима слушается.

— Что скажу — то сделает. А Жанна нет. Она покричит, потом идет и сердечные таблетки пьет.

Берлин

Из головы Фатимы через полтела под кожей идет шунт — откачивает лишнюю жидкость. Шунт ставили в Берлине после второй комы. В 2005 году. Та дорога запомнилась как самое страшное — Фатима в беспамятстве вдыхала кондиционированный воздух, а Лана крепко укрывала лоб полотенцем. Лобной кости не было, и голова пульсировала.

В Берлине Фатима была восьмой раз. Она должна ездить туда каждый год — шунт надо настраивать. В России это, со слов республиканского минздрава, невозможно. Этой осенью во Владикавказ приезжала комиссия из Санкт-Петербурга — шунт предложили заменить на отечественный. Лана спросила, выживет ли Фатима после такой операции. Гарантии врачи дать не смогли.

Похоронить себя заживо она просила врачей, медсестер, уборщиц, Лану и переводчицу Настю.

Настя сказала, что в Германии место на кладбище очень дорогое и надо покупать за 20 лет.

— У нас в Беслане бесплатно могилы делают, — похвасталась Фатима.

Реабилитация закончилась на десятом занятии, потому что с Ланой связался помощник депутата Госдумы от Северной Осетии и попросил срочно приехать в Москву — что-то решилось.

Лана, которая мечтала встретиться с министром здравоохранения Скворцовой, решила бросать лечение и ехать. Почему-то ей показалось, что если депутаты звонят ей и просят вернуться, встреча состоится.

А теперь, в Москве, депутаты исчезли.

Лана разворачивает белого фарфорового ангела без лица. Ангела они купили в Берлине — чтобы отнести на могилу сгоревшей Фатиной сестры Залины.

Фатима пишет на своем рисунке: «Фатя Зае купила ангела», — и дальше перечисляет имена, живых и мертвых вперемешку, и имена закрывают лист.

Не виновата

Одна поездка в Германию стоит 17,5 тысячи евро.

Сначала они продали квартиру, которую дали Жанне — за погибшую Залину. Потом они продали квартиру самой Фатимы. Потом начали собирать деньги. Сначала деньги давали «федералы» — Беслан воспринимался как общая катастрофа, через которую надо перейти. Девочка, которая живет вопреки всему, вызывала трепет даже у чиновников. Потом деньги давала республика. Потом — бизнес. Потом Лана начала обходить кабинеты и приемные сразу, как возвращалась из Германии — только так удавалось собрать деньги на настройку Фатиного шунта. В позапрошлом году осетинский министр здравоохранения Селиванов назвал поездки в Германию «вашей прихотью». Лана привела в кабинет к министру «свою прихоть» и пообещала оставить до вечера — министру то ли стало стыдно, то ли он испугался. Деньги нашлись.

В этом году деньги собирали общереспубликанским телемарафоном. Марафон стартовал поздно — Фатима уже не могла спать, и скорая приезжала в квартиры к Лане и Жанне дважды в день.

Беслан отодвигался во времени, превращался в страшную историю из прошлого. Выжившие выжили, мертвые были оплаканы. А Фатима жила между двумя мирами — но жила, несмотря ни на что.

— Она же не виновата, что выжила, — говорит Лана. — Мы не виноваты, что тянем ее. Она нам нужна.

После двух ком и четырех операций России оказалось нечего предложить Фатиме. Все лечение свелось к ежегодным 18 дням в новом медицинском центре, построенном в Беслане после теракта. Там ставили поддерживающие капельницы. Чтобы получить эти капельницы, Фатима стояла в очереди с начала года. Этим летом заведующая отделением неврологии нового медицинского центра Фатима Казбековна Дзугаева сказала: как вы надоели со своей головой. Тогда с Фатимой была Жанна. Жанна плакала. Лана была в ярости и поклялась в этот медицинский центр больше не заходить.

Всего, что умеет Фатима — говорить, читать, двигаться, спускаться по лестнице, расчесывать волосы, — добились в бесланской квартире на пятом этаже и в Ланином доме. На две квартиры — 12 тренажеров. Главный тренажер — сам пятый этаж. Чтобы поиграть с детьми, Фатиме пришлось научиться спускаться и подниматься по десяти лестничным пролетам.

Перед последней поездкой Лана обошла республиканских нейрохирургов. Собрала пять письменных отказных. Спасать Фатиму никто больше не хотел.

Парикмахерская

Второй день в Москве. Фатиме в Москве тяжело. Депутат никак не проявляет себя, и Лана решает покрасить волосы — в ожидании важной встречи. Она еще верит, что их с Фатимой примет министр.

— Я в майке пойду, если буду красить, запачкаю кофту… Посидим в парикмахерской, — заглядывает Фате в лицо. — Договорились?

— Да.

Перед парикмахерской заходим в магазин, покупаем раскраску с драконами. Вместо фломастеров берем карандаши, чтоб не пачкали.

Фатима выбирает самые неяркие цвета — зеленые и коричневые. Красит неаккуратно, штрихи выходят за границы листа, попадают на стол.

Женщина-администратор заглядывает через плечо Фатиме и не может сдержать неприязненной гримасы. Фатима не умиляет. Фатима выросла.

Фатима ловко перехватывает ее взгляд.

— Как вас зовут? А вы замужем? У вас есть дети? А как сына зовут? А он женат? А у него есть дети? А покажете фотографии?

Из темноты

Лана на кухне разговаривает с Осетией. Чтобы не тратить деньги, перекидываются голосовыми сообщениями. Последние новости: депутат и его помощник отключили телефоны. Берлинская клиника «Шарите», где лечилась Фатима, рекомендовала показать Фатиму в НИИ Бурденко. Раз депутаты исчезли, в Бурденко нужно пробиваться самим. «Неужели ничего опять не добьемся от Москвы?» — несется из трубки.

— Я такая дура, — говорит Фатима. — Дура, идиотка.

Она собирает с моего свитера невидимые пылинки и не смотрит в глаза.

— Почему?

Наклоняет голову:

— А ты в какой школе училась?

— Я училась в Ярославле.

— А у вас там не было терактов?

— Нет.

— А почему?

Молчу.

— Если кома — то не помнишь. Я помню. Как меня руки Ланы гладили. Лана говорила. Лана плакала. Оттуда плакала.

— Откуда плакала?

— Из темноты.

Парк

Мы гуляем в парке, но Фатя не видит, где парк. Спрашивает: где парк?

Лана фотографирует. Просит Фатю встать то под березку, то под лиственницу, обнять ствол. Посмотреть в объектив. Фатима выдает бесконечно усталую улыбку. Ее лицо как бы собирается и становится лицом очень взрослого человека.

Разглядывает мои туфли:

— Какая ты в них высокая. Лена, а когда мы были маленькие, мы тоже надевали с соседкой мамины каблуки.

— Вот учись, тоже будешь ходить на каблуках, — откликается Лана.

Фатима фыркает и начинает хромать сильнее. Потом ей надоедает, и она переходит на обычный шаг.

Мы идем через осенний лес. Из-под снега выглядывают листья, они уже подгнили. Фатима собирает серо-бурый букет, и тут парк освещается невероятным образом — солнце проглядывает сквозь стволы, и небо заливает неожиданной зеленой вспышкой.

Лана хватает фотоаппарат, Фатима, кажется, не обращает внимания.

Да нужен ли ей этот парк, думаю я.

— Вот назло тебе выйду замуж, смотри! Ты знаешь, что она сказала? — Лана снова кажется веселой и шутит. — «Когда я рожу детей, я отдам их тебе». Вот мне они зачем?

— Да. Потому что я буду путешествовать!

— Куда это?

— Я поеду во Францию, в Италию, в Америку. У меня 17 внуков будет!

— Детей где будешь растить? Мне будешь посылать в посылках?

— Я тебе сдам. Я отдыхать буду.

— А мне-то зачем? У тебя своя мама есть!

— Потому что ты воспитательница.

— Я тебя не могу воспитать. Не поддается воспитанию.

— Меня уже никто не воспитает.

Клиника

Мы едем в НИИ неврологии имени Бурденко. Долго надеваем бахилы, потом идем долгими подземными переходами, доходим до отделения «Нейротравма». Тут приглушенный свет. Мягкие ковры, приятные цвета, книжные шкафы до потолка, закрытые на ключ.

Заведующий 9-м отделением Александр Дмитриевич Кравчук выглядит совершенно как доктор из детской книжки. Маленький, полный, очки в тонкой золотой оправе, которые, кажется, не пропускают безнадежность. За спиной в полстены — огромный монитор. Монитор показывает белую комнату. На столе лежит девушка, вокруг медленно ходят хирурги. Александру Дмитриевичу скоро пора на операцию.

— У нас и денег не было, чтобы в Берлине остаться… Мы всегда стараемся к вам попасть. Но Северная Осетия почему-то… У нас уже сил нету бороться со всеми. «Ничего мы не можем порекомендовать». Все нейрохирурги отказались. Нам просто негде лечиться, мы очень запускаем ее. «Ничего не можем предложить». Это ж не ответ, где нам ее лечить. Шунт хотят поменять, на российский. Говорят, тот, немецкий, вообще в России не используется.

— У вас Aesculap? — говорит Александр Дмитриевич. — Я сам занимаюсь такими шунтами.

— В смысле знаете, как они работают?

— Я их ставлю. Несколько лет уже. Конечно, не надо шунт менять. Вы что?

— И вы могли бы нам помогать? Настройки? Чтоб не ездить в Берлин?

— Да, в принципе мог бы.

Лана несколько раз качается туда-сюда. Фатима удивленно смотрит на нее.

Александр Дмитриевич разглядывает МРТ.

— Поражения мозга… значительные, — его голос становится совсем мягким. — Зачем они увеличивают давление в шунте, вы не знаете?

— У нас такое состояние бывает. Резко начинает падать давление. Мы не знаем, что с ней делать. Периодически голова, приступы. Как будто откашливается. Может врезаться во что-нибудь, не увидеть тебя.

— «Кепру» получаете?

— «Депакин хроно». 10 лет уже.

Врач морщится.

— Надо точно делать энцефалограмму. Когда приду с операции, будем уже думать, что с вами делать.

Лана встает:

— 10 лет девочка борется за жизнь, она хочет жить, мы ее должны в этом как-то поддерживать!

— Похороните меня заживо, — откликается Фатима с дивана.

— Фать, перестань глупости говорить!

Едем в лифте на ЭЭГ. Лана вроде как не слышит разговора за спиной, только осанка становится прямей и прямей. Женский голос четко выговаривает:

— Она все понимает? У ребенка соображение нормальное?

Я тоже стараюсь не оборачиваться, чтобы не ранить Лану. Играем в глухоту. Фатима смотрит под ноги, и кажется, вообще не здесь.

— Видишь вот, ребенок-маразматик…

Лана выходит из лифта, я успеваю обернуться. Женщина с розовым платком у шеи наклонилась к дочери-подростку, обе отшатываются от меня. Женщина прижимает ко рту руку с капельками красного лака и делает испуганные глаза.

С ЭЭГ Лана и Фатима выходят, смеясь.

— Ты бы слышала ее! «Дыши так». — «Дышу как дышу, у меня лучше получается». — «Фатик, не разговаривай». — «Хорошо!» — «Фатик, не дергайся». — «Хорошо!» — «Фатик, закрой глаза». — «А ободок мой где?»

— А когда я из комы вышла, ты только просила — скажи что-нибудь! А теперь затыкаешь, — говорит Фатима. — Я домой хочу. Папу обнять хочу, двумя руками. Ты же нас завтра проводишь? Почему у тебя голубые глаза? Лена, как твои дела? Кучеряво говори!

Врач выходит вслед за Ланой.

— Значит, отдаю вам. Это очень важное для вас заключение. Обязательно храните дома, никому не отдавайте. Надо заниматься, хотя времени, конечно, много прошло. Еще можно помочь.

— Видно, что с ней занимались, но девочка в медицинском смысле очень запущенная.

Лана поспешно кивает.

— Значит, поведение у нее нормальное?

— Да, — говорит Фатима. Лана фыркает.

— Голова у нее не болит?

— Только отвечай сама, Фа, чтоб я не говорила, сама отвечай. — Но Фатима уже молчит. — Давление высокое такое, повышенное. Лучше тебе стало, да?

— Я пишу: «Кепра». Такой препарат. Сначала надо анализы. Фенибут по полтаблеточки два раза в день месяц-полтора. Капельницы не будем назначать?

— Как раз надо. У нас проблема в том, что не может пить таблетки. Мгновенно рвотный рефлекс вырабатывается.

— Ну только депакин могу пить и все, — откликается Фатима.

— Длительный прием депакина имеет последствия… Печень… Я пишу вот: меняем на «Кепру». Чтоб неврологи там посмотрели. Есть у вас в городе неврологи?

Теперь замолкает Лана.

— Я буду пить, — говорит Фатима. — Они не горькие, эти таблетки?

— Теперь вот скажите нам, — Лана гладит себя по коленкам для храбрости. — Если у нас какая-то проблема, боли, мы можем обратиться к вам из Осетии, чтоб приехать на госпитализацию?

— Теоретически — да.

— То есть надо направление?

— Сейчас все стало платным. И у нас тоже. Можно взять направление, но… Беслан был в 2004-м? Она уже не подходит под квоты. Она не соответствует…

Лана гладит коленки и молчит.

— Если вам станет легче… Я давно работаю, я видел, как такие люди восстанавливались. В таком состоянии… Как показывает практика, восстановление идет медленно, но идет. Это не значит, что она станет такой, как была. Но будет получше. Самое главное, надо заниматься. Да, Фатима?

— Да, — Фатя осоловело смотрит в пространство.

— Если ты не будешь заниматься, ничего не будет! — начинает Лана. — Да все уже… В обед она должна поспать часок, а потом уже такой бодрячок. Вы нас извините.

Фатима засыпает по дороге в такси, затем — на диване в редакции.

Получилось как

— Убери руки, сейчас я тебя точно тресну, ты меня выведешь уже!

— Я не доела.

— А что ты там ела два часа?

— Иди поешь со мной.

— Я лежу!

— А что я должна тут одна кушать эту приклеенную картошку?

Фатиму загоняют в ванну — мыться. Лана падает на стул. Кажется, из нее выпустили воздух. Она стареет рывком — и уже не выглядит ни раздраженной, ни волевой, ни уверенной.

— А получилось знаешь как? Младшую тогда еще не нашли. Фатю тоже не сразу нашли. Как только мы Фатю нашли, как раз объявили, что забирают детей с ЧМТ в Ростов — и если есть родители, желающие поехать, пожалуйста, сейчас «Газель» подадут, забирайтесь. И я Жанне говорю: ты остаешься. Естественно, она останется, она дочку искала.

Я поехала с Фатей. Мы поехали, она была в коме.

Ну, короче говоря, они нашли Заю. И Жанна после похорон приезжает ко мне туда, в больницу, — побыть с нами. Я ее не запустила в реанимацию в трауре.

Мы пошли в душевую, приняли душ. Тут Жанна говорит: «Мне плохо», — и скатилась на пол. Врачи подбежали в палату. Тут вызывают они «скорую» и отвозят ее во взрослую больницу. Там — «быстро готовьте операционную». Ее 3,5 часа оперировали.

Ну теперь представь такую картину. Фатька в одной больнице, 20 минут езды до больницы, где Жанна находится. Мне надо приготовить бульон Фатьке и Жанне. Фатьке одно процеживаю, Жанне другое добавляю. И когда она в себя пришла, я сказала: «Я очень прошу, езжай домой. Мне одной Фати вот так вот хватит». Она уехала.

И она по состоянию здоровья… У нее обострился панкреатит, сердце, желудок. Она чего-нибудь покушает и всю ночь может в обнимку с унитазом сидеть, плакать до утра. Адские боли. И она собой не может заняться только из-за Фати. «Ее здоровье важнее, чем мое». Тебе за ней смотреть!!! Ты кому оставляешь этих детей?

И вот так осталось. Как бы я. Когда Фатя в себя пришла, я уже сама никому не доверяла. У меня как-то вошло в привычку. Как с Фатей — Лана первая. Как ругаться — Лана первая, как ехать на операцию — Лана едет. И вот так пошло, так осталось. 12 лет так. И я сама ее никому не доверяла, даже маме ее.

Но и я уже устала.

Я вообще в прошлом году сказала — больше не полечу никуда. Но когда ей так плохо было, и я бегала туда-сюда — вот как не поехать? Жанне плохо было. Ну куда ее деть? Не знаю, на сколько нас хватит.

Дочка моя, Залина, Зая… Залина сама заложницей не была. Она пошла в эту школу в первый класс, но потом не захотела там учиться. Представь, я ее перевела… Она не ревновала. Не ревнует. Она с пониманием. Я с Фатей уезжала, Зайка моя должна была вот-вот родить. Звоню ей, она говорит: мам, перезвони мне, пожалуйста, я сплю. Я говорю — ну давай, поспи. Через 30 минут набирает меня Жанна: «Бабушка, с внучкой тебя!» Заю уже вывозили, она не хотела мне говорить, чтобы я не переживала, представь. Она говорит: мам, ты за Фатьку так переживаешь, еще бы за меня так переживала. Так что у нас с этим как-то…

И вот так я стала. По сей день многие не знают, что я Фатьке не мама. Многие! Когда захожу в министерство: «Ну опять мамочка наша». Да опять мамочка ваша пришла, и что теперь!

Знаешь, я не воспринимаю ее как ненормальную. Я воспринимаю ее как такую же. Она хитрая, она наглая, она все понимает. Просто не вернулась до конца.

— Спать. Спать уже пошли.

— Что?

— Спать.

— Сначала раздевайся, помыться и потом уже спать. Иди в ванную, сними одежду, жди меня.

— В ванную?

— Ну на площадку можешь идти!

— Снять все свои вещи?

— Да. И постучать мне!

Смеются обе.

— Иди уже в ванную.

— Я вам чё, мешаю?

— Посмотри, как она майку надела!

— Так же блатнее.

— Вот эту тушу целыми днями надо утром мыть, вечером мыть. Это что за наказание. 50 килограмм она. Я спину потянула, когда ее доставала. Вот поленилась ее искупать. Чуть-чуть проходит, думаю, уже дома искупается. И даже голову не помою ей. Чего ей под шапкой мыть. Ничего страшного.

Вот так каждый день. Вот представь, Лен?

— Лана, я уже пописала!

— Очень приятно!

Мы вперед не забегаем. Потому что когда в этом страхе живешь постоянно — боишься забегать вперед. Вот когда эти у нее боли были — о каких днях и о каких неделях? Каждый день Жанка во сне руку боялась отпустить — потому что прислушивалась, так у нее давление падало. Поэтому какие 10 лет вперед, скажи?

— Чучмечка, чучмечка, я уже сняла!

— Майку сними!

Вот так живем.

К нашему страху еще переживание за печень ее. Печень у нее не такая уже — из-за депакина. Мы же не знали, что можно «Кепру» пить, откуда знали мы? В левом углу печени — в левом, по-моему, они сказали, — нарост 17 миллиметров идет. И даже не сказали, что это такое. Вот к этим мучениям — еще эти мучения. Какие 10 лет?

— Вот я уже пришла, — кричит Фатима. — Где ванная? Что ты меня не ищешь?

Отъезд

Из Беслана присылают снег. Снег укутал елки, и Фатима шепчет: «Праздник, праздник».

— Я на нее рявкнула с утра. Она в темноте оделась — сама, одной рукой! Все сама, — хвастается Лана.

— А мы уезжаем. Будешь одна спать, будет скучно без Фати, — говорит мне Фатима, смотря под ноги.

— Скучно будет.

Фатима подходит близко.

— Когда 100 лет, тогда умру. Когда мне будет 100 лет, тогда только умру.

Фатима уезжает в аэропорт — к снегу на елях и к своему отцу. К маме и к Георгу. К школе, где сгорела сестра. К двум домам, переоборудованным под тренажерные залы.

Мы неловко обнимаемся перед машиной — мешает недвигающаяся рука. Фатима садится и машет мне — той самой, левой, которая неподвижна. Это как?

Я думаю, что наш мир — он страшный и беспощадный, он бесконечный и подробный, но для меня он длится сам, как вода, как волна, без усилий, а Фатиме он дается большой ценой. Она столько раз могла умереть, но не воспользовалась этой возможностью.

И значит, она находит в нем радость и свет.

Если мир не такой злой, как мне кажется, может быть, однажды Фатима расскажет об этом свете.

Сама, своими словами.