Одна из претензий связана с переносом митинга 10 декабря 2011 года с площади Революции на Болотную. Алексей Венедиктов, главред «Эха Москвы» и член наблюдательного совета при МВД, после рассказывал, как позвонил накануне 10-го числа Колокольцеву — предупредить о возможной давке. Затем состоялась знаменитая встреча 8 декабря заммэра Москвы Александра Горбенко с Владимиром Рыжковым, Сергеем Пархоменко и вернувшимся ближе к ночи из Нижнего Новгорода Борисом Немцовым.

Позже Венедиктов вспоминал, как, согласовав митинг, участники выпили «вискаря» вместе с замруководителя администрации президента Алексеем Громовым. То, что чиновник АП зашел на эту встречу, выяснилось из материала The New Times, вышедшего спустя год после тех событий и наделавшему много шума. Оппозиционеров, ходивших в мэрию, обвинили в сговоре с властью.

Владимир Рыжков, один из организаторов митинга на Болотной и автор резолюции, сформулированной на нем, с декабря 2011 года успел вернуть регистрацию своей партии (РПР), выйти из нее, несколько раз публично встретиться с Владимиром Путиным, поучаствовать в выборах в Думу по новым правилам и проиграть.

Сегодня по просьбе «Новой» Рыжков вспомнил о зиме 2011—2012 годов, своей политической карьере после этих событий, а также ответил на обвинения в «сливе протеста».

— Расскажите, как шла организация митинга 10 декабря 2011 года.

— 5 декабря во время митинга на Чистых прудах после выборов были две неожиданные вещи: очень много людей вышло на улицы, возмутившись фальсификациями, и полиция стала очень жестко их задерживать. А после началась стихийная активность, создавались группы в фэйсбуке, и уже 8—9 декабря стало понятно, что 10-го числа может прийти около 40 тысяч человек, хотя статистики никакой у нас, конечно, не было. Борис Немцов предложил сделать оргкомитет, чтобы известные люди призывали людей на акции. И этот оргкомитет был создан между 5-м и 10-м. Немцов пригласил меня, Михаила Касьянова, Сергея Пархоменко, Бориса Акунина, Олега Кашина, Дмитрия Быкова, Геннадия Гудкова, Сергея Митрохина от «Яблока», был кто-то от московской организации коммунистов, Леонид Парфенов. Мы собирались вместе, и Надежда Митюшкина с Анастасией Удальцовой и Сергеем Давидисом тоже (заявку на митинг 10 декабря на площади Революции изначально подали исполнительный директор движения «Солидарность» Надежда Митюшкина и Сергей Удальцов с женой Анастасией. — А. Б.). Была написана первая резолюция, я ее написал. И там были требования: освобождение политзаключенных, то есть тех, кто был арестован 5 декабря, отставка Чурова, привлечение к ответственности всех фальсификаторов и широкие политические реформы. То есть возвращение выборов мэров и губернаторов, свободная регистрация партий, допуск оппозиции к выборам, реформы избирательных комиссий, и так далее.

— Как начались переговоры с мэрией?

— Нам позвонил вице-мэр Горбенко. Он звонил Немцову, Немцов был тогда в Нижнем Новгороде, но прилетал поздно вечером. Звонили Митюшкиной, Давидису, потом позвонили нам в конце. Из наших выступлений, постов уже было известно, что мы участвуем в организации митинга. Горбенко сказал, что они очень опасаются давки, что будет Ходынка. Он сказал: мы не можем найти Немцова, нам нужно срочно с ним переговорить. Я нашел Бориса через Ольгу Шорину, она с ним каким-то образом связалась. Боря позвонил мне, я сказал: так и так, мэрия опасается, что будет свалка на площади Революции и хочет с тобой увидеться, чтобы обсудить перенос места.

— Вам показался убедительным аргумент о том, что на площади Революции было мало места? Ведь там есть прилегающие площади, а Болотная как раз зажата между рекой и домами.

— Посмотрите на карту: вот площадь Революции. Где там простор? Вы просто повторяете известную мифологию. А вот Болотная — она в три раза больше. Я тогда сразу понял, что если будет много народу, то будет безопаснее проводить на Болотной. Я был уверен тогда и уверен в этом сейчас.

В итоге под конец вся площадь была заполнена людьми, и угроза давки была реальной. Я до сих пор считаю, что мы все сделали правильно. Собрались бы мы на Революции — все равно не было бы никакой революции, закончилось бы тем же. Главное не место проведения — а огромное количество людей, которые пришли.

— То есть вы не согласны с теми людьми, которые считают, что митинг имел бы совсем другой смысл, если бы он проходил вблизи Кремля, ЦИКа…

— Вот сколько здесь расстояние до Кремля? Двести метров. А тут — пятьсот. И это решило судьбу российской истории? Радикалами создана мифология, что все люди хотели штурмовать Кремль. И они бы пошли, если бы лидеры протеста не увели бы их на Болотную. Это проверено экспериментальным путем: Лимонов призвал своих сторонников идти на площадь Революции. Несколько сотен человек пришли. И что, они штурмовали Кремль?

— Что происходило 8 декабря после звонка Горбенко?

— Мне позвонил Немцов, сказал, что согласен перенести, чтобы не было Ходынки, но он приедет только ночью. Я спросил: а нам что делать? Он сказал: езжайте и договаривайтесь. Я попросил Пархоменко: поехали вместе. Стали смотреть, какое место будет более просторным и решили, что на Болотной будет лучше всего. Горбенко прямо из кабинета позвонил Наде Митюшкиной и Сергею Давидису, и они сказали, что согласны. Мы сидели: Горбенко, Пархоменко, я, Колокольцев, пресс-секретарь Собянина.

— Еще заходил Громов.

— Это было уже после, когда мы договорились. Тогда же приехал Венедиктов.

— Громов был все это время в мэрии?

— Нет, он заехал на пятнадцать минут.

— Откуда вы это знаете?

— В кабинет он зашел на пятнадцать минут. Когда уже решение было принято. Он не участвовал в разговоре. Он зашел узнать, что решено. То, что Громов руководил переговорами, — это миф. Еще один миф: если бы провели митинг на площади Революции, то народ пошел бы штурмовать Кремль. Были опросы: никто не хотел штурма, люди приходили с детьми. Приходили люди аполитичные, и пафос был именно в том, чтобы мирным путем добиться изменений.

— Вы обсуждали когда-нибудь с Немцовым, почему он не приехал раньше? Он же знал, что готовится.

— Не знал! Я ужинал, когда мне позвонил Горбенко. Когда выяснилось, что Немцов в Нижнем Новгороде, Горбенко попросил приехать нас с Пархоменко.

— Многих покоробило то, что о присутствии в мэрии Громова стало известно только через год, и Немцов говорил, что не знал о его визите. Почему никто об этом не говорил?

— А зачем было об этом говорить, если это не имело отношения к делу? Я, кстати, не помню, говорили об этом или нет. Я не считаю, что это значимый факт: на переговорах это не сказалось.

— А почему, вы думаете, многих так возмутила эта ситуация?

— Конспирологическое сознание. Людям везде мерещатся заговоры, интриги, закулисье. Многие не могут поверить в то, как было на самом деле. А на самом деле с двух сторон был страх, что будет давка, с двух сторон была проявлена добрая воля, и нашли самую большую близкую к Кремлю площадь, мэрия взяла на себя обязательство обеспечить комфорт и безопасность. И выполнила его в отличие от 6 мая, когда была полицейская провокация и была искусственно организована давка. Было полное взаимодействие между нами и полицией, а когда закончился митинг, мы с полицией договорились, и люди могли расходиться во всех направлениях, даже в сторону Кремля, — никто не боялся, что будут какие-то провокации. Почему на Сахарова пришло так много людей? Потому что Болотную воспринимали как абсолютный триумф.

— Владимир Александрович, положа руку на сердце: вы серьезно считаете, что появление Громова — это несущественная деталь?

— Да.

— Хорошо, давайте пойдем дальше. 23 января Верховный суд отменил решение о ликвидации вашей партии.

— За пять лет до этого я направил иск в ЕСПЧ и не верил в успех. Пять лет что-то происходило, суд направлял вопросы, а тут вдруг мне звонит Данила Гальперович и говорит: «Вова, с тебя бутылка!» — «Что случилось?» — «Ты выиграл Страсбург». Дальше что делать, никто не знал: в российской истории не было прецедента, чтобы партия доказала, что ее незаконно закрыли. Даже в Европе это был третий случай: один был в Турции, другой — в Испании, а третий — наш. И Верховный суд тянул-тянул, но наконец нас вызвали, и тот же самый судья, который нас закрывал, отменил это решение. Николай Толчеев. Смешная была история, когда мы пришли в суд,

Юридически они обязаны были это сделать. Тамара Георгиевна Морщакова говорила мне, что по российскому закону российский суд обязан отменить свое решение, если Европейский суд признал его незаконным.

— Как мы знаем, российское правосудие может быть очень гибким, в том числе на международном уровне. Можно разрешить себе не выполнять требования международных судов, можно выйти из международных договоров, чтобы их не выполнять. То есть в конечном итоге все упирается в вопрос политической воли. Не кажется ли вам, что после того, как в тех зимних событиях вы показали себя как договороспособный политик, было решено, что Республиканскую партию можно вернуть в политическое поле?

— У меня такое ощущение, что решение должно было быть отменено, но к тому же это наложилось на тот период оттепели, который был между Болотной и инаугурацией Путина. У меня переговоров об этом ни с кем не было.

— После протестов для вас началась другая политическая эпоха: вашу партию восстановили, к вам присоединились Немцов, Касьянов, и у каждого было по трети голосов. Затем вы вашу партию потеряли. Сейчас вы не жалеете о том, что Немцов и Касьянов вошли именно на таких условиях?

— Жалею. Я никогда не мог подумать, что я подам в Европейский суд, выиграю его, выиграю Верховный суд, добьюсь восстановления партии, заключу стратегический союз со своими друзьями и коллегами, отдам им две трети голосов в моей партии, после чего они меня оттуда выдавят.

— Почему так случилось?

— Началась борьба за региональные отделения, где они начали сжирать наших людей, насаждать своих. За питерское, саратовское и ряд других отделений. Потом была встреча непарламентских партий с Путиным, и приглашение пришло на меня как на ответственного секретаря с правом подписи — чисто формально. А Немцов с Касьяновым сказали: «А почему ты идешь? Это мы должны в своем кругу решать, кто пойдет». И был конфликт. Я требовал, чтобы был исключен Яшин, потому что он вывешивал блоги на «Эхе Москвы» с публичными оскорблениями в мой адрес (Илья Яшин неоднократно в резких выражениях осуждал поход Рыжкова на встречу с Путиным.— А. Б.). Но Немцов и Касьянов меня не поддержали. А сейчас Яшин то же самое делает в отношении Касьянова. Со временем такие конфликтные ситуации накопились, в какой-то момент Немцов и Касьянов подготовили решение политсовета о снятии меня с должности ответственного секретаря с правом подписи (за моей спиной), а я понял, что у меня уже нет никаких перспектив в партии и вынужден был уйти.

— Вы думаете, она бы «поехала» без Немцова и Касьянова?

— А куда она «приехала» сейчас? Можно было бы найти других союзников и сделать другую партию.

— Этот конфликт складывался из таких эпизодов, как ваш поход на встречу с Путиным, ваша поездка на Валдайский форум, которую вам тоже часто поминают. Сейчас, глядя назад, вы по-прежнему считаете, что все это было не напрасно?

— Я считаю, что это было правильно: на Валдае я поставил вопрос о политзаключенных. И на встречу в Кремль я шел не с пустыми руками, я передал Путину расследование событий на Болотной и список из 70 фамилий политзаключенных, более 40 из которых после этого вышли на свободу. И затем начался срач — такой же срач сейчас идет по Сокурову.

— Вы не разочаровались в самой идее какой-либо совместной работы с властью?

— Нет. В декабре 2011-го, уже после Сахарова, Кудрин пытался организовать встречу оргкомитета с Путиным — мы это обсуждали. И был даже момент, когда Путин колебался, не встретиться ли. Но потом он передумал. И если бы эта встреча была, я знаю, что надо было ехать. В феврале же была встреча с Медведевым, где были и Немцов, и я, и Сергей Удальцов. И была создана группа по политической реформе во главе с Володиным, в ней участвовал в том числе Константин Мерзликин. Итогом стали прямые выборы губернаторов, возвращение одномандатных округов на выборах в Думу, радикальная либерализация законодательства о партиях.

— Вы не разочарованы тем, что из этого всего получилось? Не чувствуете себя обманутым?

— Конечно, разочарован. Я считаю, что муниципальный фильтр на губернаторских выборах отсекает любого неугодного оппозиционера; с одномандатными округами они тоже сжульничали, нарезав их так, чтобы создать огромный перевес для административного ресурса. Нас обманули с избирательными комиссиями, потому что

Появилось много партий, но все равно нашли способ не зарегистрировать партию Навального. Формально все требования выполнены, но они извращены. Конечно, я чувствую себя обманутым.

— Вы верили в то, что выборы будут честными в этом году?

— Я верил, что они будут более честными, будет не такой масштаб фальсификаций.

— Но посмотрите, что выясняется сейчас, например, в Мытищах.

— Да, но на Алтае у нас не было таких масштабных фальсификаций.

— То есть вы проиграли честно.

— Да. Если не считать кампании моей дискредитации и наглого использования административного ресурса моим главным соперником. Почему проиграли? Действительно, наша позиция сейчас в стране непопулярна. Либеральная повестка отторгается большинством избирателей. Что касается «Яблока», то главная проблема, с которой я столкнулся, — очень мало местных отделений и активистов. В 19 сельских районах я не встретил ни одной ячейки «Яблока», но везде были ячейки коммунистов, ЛДПР, «Справедливой России» — активные. Тем не менее я считаю, что мы хорошо работали, у нас была очень сильная команда, и все вели себя очень порядочно, по принципу «один за всех и все за одного».

— Что теперь будете делать?

— Пока я не решил для себя, что я буду делать. Что делать — продолжать.

— Как вы считаете сейчас: имеет ли смысл о чем-либо договариваться с властью?

— Мой опыт кампании на Алтае говорит том, что люди, с одной стороны, очень злы на нищету, разваленную медицину, а с другой стороны — полностью поддерживают Путина.

Остается работать с обществом, убеждать его в своей правоте. Либо пытаться, как мы пытались в декабре 2011 года, через мирные протесты, через список требований, программу реформ добиться от власти уступок.

— И снова быть обманутым.

— Почему нет. Если есть возможность добиться изменений, надо пытаться.